Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
На какой бы пасхальный седер вы ни пришли, всегда есть пятый вопрос. Обычно его произносят шепотом через некоторое время после знаменитых четырех вопросов, открывающих длинный раздел агады под названием «Магид» (дословно «рассказ»): «Когда мы будем есть?» Разумеется, сама агада говорит, что «всякий, умножающий рассказ об исходе из Египта, достоин похвалы» , и иллюстрирует эту мысль знаменитой историей о пяти мудрецах II века, которые всю ночь именно этим и занимались:
Однажды рабби Элиэзер, рабби Йеошуа, рабби Эльазар бен Азарья, рабби Акива и рабби Тарфон возлежали в Бней‑Браке. И рассказывали они об исходе из Египта всю ночь, пока не пришли их ученики и не сказали им: «Учители наши! Пришло время утреннего чтения “Шма”!»
Тысячу лет спустя Моше бен Маймон воспользовался этой историей как прецедентом, работая над своим кодексом еврейского права «Мишне Тора». Приступая к изложению законов седера, он написал: «И даже великие мудрецы обязаны рассказывать об исходе из Египта, и тот, кто больше расскажет о том, что произошло тогда, достоин похвалы» . Тремя абзацами ниже он поясняет, что он имеет в виду:
Начинают с сообщения, что мы были рабами фараона в Египте, и обо всем зле, которое он нам причинил, а заканчивают [рассказом] о чудесах и знамениях, которые были совершены для нас, и о нашей свободе. И все это следует трактовать из стиха «Арамейцем‑скитальцем был отец мой» (Дварим, 26:5), пока не закончат весь отрывок. И каждый добавляющий и удлиняющий толкование этого отрывка достоин похвалы .
Вот вам и алахическое объяснение, почему нужно еще подождать, пока будет бульон с кнейдлах и грудинка. Что удивительно, учитывая текст агады и позицию Маймонида, не говоря уже о принятых обычаях, так это то, что самый авторитетный кодекс еврейского права, написанный в XVI веке «Шульхан арух», с ними не согласен:
Стол для седера следует накрыть еще днем, чтобы по возвращении из синагоги сразу же приступить к проведению седера. Это необходимо также и для того, чтобы маленькие дети не заснули до окончания седера .
Раввина Исраэля‑Меира Кагана (более известного под именем Хафец Хаим) это заявление поразило до такой степени, что в своей «Мишна Брура» он настаивал на том, чтобы толковать его как повеление сразу начинать чтение раздела «Магид» — рассказывать, а не есть. Это выглядит логичнее, если говорить об ашкеназских практиках XIX века, но это вовсе не буквальный смысл «Шульхан арух».
На самом деле автор этого кодекса раввин Йосеф Каро опирается на другой великий алахический свод, появившийся между «Мишне Тора» Маймонида и его собственным «Накрытым столом» — «Арбаа Турим» (или «Тур») раввина XIV века Яакова бен Ашера. И Каро, и его предшественник думали о детях, но они расходились с Маймонидом и в более существенном вопросе. Понимание сути этого расхождения поможет нам разобраться, что же представляют собой седер и, до какой‑то степени, раввинистическая мысль.
Ни «Шульхан арух», ни «Тур» даже не упоминают изречения агады о том, что «всякий, умножающий рассказ об исходе из Египта, достоин похвалы». Это особенно странно, если учесть, что обычно «Шульхан арух» полагается на Маймонида — часто цитируя его дословно, — если только другие авторитеты не вынесли противоположного решения. Но в нашем случае таких авторитетов, кажется, нет, и все‑таки Каро не просто игнорирует, а прямо отменяет заповеди агады и Маймонида.
Обоснование этого подхода «едим побыстрее», по‑видимому, происходит из раннего раввинистического текста, вошедшего в состав «Тосефты» (собрание текстов, параллельных «Мишне», до некоторой степени дополняющих ее) и впоследствии упомянутого в Вавилонском Талмуде:
Рабби Элиэзер говорит: ребенку дают скорее опреснока, дабы он не заснул; рабби Иуда говорит: даже если он съел только кусок латука и обмакнул только одну закуску, он все‑таки дает ребенку скорее опреснока, дабы он не заснул .
Что означает «дают опреснока»? По мнению Маймонида, это указание на распространенную практику, когда родители прячут мацу от детей. «Шульхан арух» и «Тур» истолковывают этот текст как повеление «дать опреснока» и поесть пораньше, пока дети не уснули. Но это не означает, что «Шульхан арух» считает, будто бы родители вслед за детьми лягут спать сразу после еды, по крайней мере, в идеале:
После окончания седера следует по возможности дольше, пока не одолеет сон, заниматься изучением законов, связанных с праздником Песах, и рассказывать об исходе из Египта, о чудесах, совершенных Всевышним для наших предков .
Итак, обязанность бодрствовать всю ночь и учить Тору начинается после завершения седера. На самом деле раздел, в котором содержится это правило, посвящен преимущественно тому, что после четвертого из узаконенных бокалов седера больше вина пить нельзя, чтобы не уснуть.
И вновь мы находим возможный источник этой практики в «Тосефте», которая предлагает другую, возможно, параллельную историю о мишнаитских раввинах, бодрствовавших в пасхальную ночь:
Песах не заедают десертом, например: орехами, финиками и сушеными зернами… Каждый обязан изучать законы о Песахе, будь он один, будь с домашними, будь с учениками. Однажды раббан Гамлиэль со старцами возлегали в доме Боэтоса сына Зунинан в Лидде и изучали законы о Песахе всю эту ночь до пения петуха; затем пред ними убрали стол, а они приободрились и пошли в молитвенную школу .
Прежде всего, в этом рассказе «Тосефты» обращает на себя внимание, что ночной урок происходит после того, как была съедена пасхальная жертва (теперь мы бы перешли в этот момент к афикоману), когда, по нашему мнению, седер уже окончен. Во‑вторых, если в агаде раввины бодрствовали всю ночь, чтобы рассказывать об истории Исхода и связанных с ней чудесах, то в «Тосефте» они всю ночь изучают технические законы пасхального жертвоприношения. Наконец, агада считает, что ученики обязаны напоминать раввинам, что пора заканчивать седер, потому что те потеряли счет времени (хасидский наставник XIX века Сфат Эмет даже предполагал, что они забыли съесть мацу!), тогда как в «Тосефте» раввины вовсе не удивились, что уже наступило утро. Они завершили обсуждение и стали готовиться к обычным утренним молитвам.
Маймонид ни разу не упоминает историю из «Тосефты» или требование бодрствовать всю ночь, изучая законы Песаха. Напротив, изложение законов седера заканчивается у него рассуждением о том, что будет, если кто‑то случайно заснет во время седера (что случается иногда в ходе этого достойного всяческой похвалы подробного обсуждения). Более того, он предлагает совсем другое обоснование запрета не пить после четвертого бокала — чтобы вкус последнего куска мацы (афикомана) остался последним воспоминанием о седере. Для Маймонида главное содержание седера — до еды и во время еды, а вовсе не после.
Я уже отмечал, что, в отличие от Маймонида, «Шульхан арух» не цитирует самую знаменитую строку агады о том, что «всякий, умножающий рассказ об исходе из Египта, достоин похвалы», но в нем нет и другой самой известной строки — что «в каждом поколении человек обязан рассматривать себя, как будто он сам вышел из Египта» . Почему так?
Короче говоря, две различных концепции седера происходят из классических раввинистических источников и кодифицированы, соответственно, Маймонидом и «Шульхан арух». Позиция Мишны, Маймонида и самой агады состоит в том, что смысл седера — в пересказе и обсуждении истории исхода из Египта таким образом, чтобы каждый почувствовал, как будто он сам вышел на свободу. Вся семья с помощью рассказа, изучения и пения переживает рождение еврейского национального коллектива. В случае успеха мы близки к идеалу седера. Но за такие высокие амбиции приходится платить: дети могут уснуть, а взрослые — отключиться.
«Тосефта» и «Шульхан арух» придерживаются более спокойного взгляда на седер. Седер нужно начать без промедления и провести его относительно кратко, чтобы никто не пропустил важнейших и обязательных элементов. Потом, когда седер закончится, те, кто готов следовать за раббаном Гамлиэлем, могут бодрствовать всю ночь, изучая законы Песаха. Так что, наверное, неудивительно, что в самой агаде именно раббан Гамлиэль напоминает нам, что «тот, кто на пасхальном седере не сказал о трех вещах, не выполнил свою обязанность. И вот они: песах, маца и марор» . Это утверждение идет сразу за подробным толкованием библейских стихов, и мы почти слышим голос раббана Гамлиэля, напоминающего о необходимости сосредоточиться на близких и ощутимых аспектах седера — ритуальных блюдах и их символике. (Можно сказать, этот подход ближе к тому, что происходило во времена Храма, когда трапеза предшествовала обсуждению.)
Различие между этими двумя концепциями седера влияет и на то, чему должна учить пасхальная история. По мнению агады и Маймонида, ключевой момент седера — это пересказ пасхальной истории, нарратив или агада (это слово того же корня, что и «Ѓагада» и «магид»). «Тосефта» же, чей подход отражен в «Шульхан арух», обращает особое внимание на изучение законов пасхального жертвоприношения.
Аналогичное различие видно и в другом известном эпизоде седера, рассказе о четырех сыновьях. В нашей версии агады мудрому сыну рассказывают о законах принесения пасхальной жертвы, а простаку излагают упрощенную историю Песаха. Иерусалимский Талмуд расставляет приоритеты совершенно иначе: здесь мудрый сын узнает историю Песаха, а простак — законы проведения седера. Первый подход видит в алахе не просто набор законов, а сложное религиозное мировоззрение, выросшее из фундаментальных принципов права. Закон нужно не просто соблюдать, но и изучать, анализировать и усваивать. А простаку рассказывают простую историю — история для тех, кто не в состоянии справиться ни с чем больше. Иерусалимский Талмуд учит прямо противоположному. Рассказывая историю исхода мудрому сыну, он раскрывает в ней концепцию избранности еврейского народа, представление о служении Б‑гу и связанных с этим проблемах свободы, рабства, выбора и предназначению. А законы, которые должен учить простак, представляют собой всего‑навсего ритуальные предписания: ешь это, пей то и так далее.
Такое же напряжение существует между двумя параллельными рассказами о том, как провели пасхальную ночь мишнаитские мудрецы. Эти «мудрые сыновья» изучали алаху о пасхальной жертве или пересказывали Пасхальную агаду? Спор тут идет о том, как сохранить и передать суть еврейского существования. Через закон или через повествование, через юридический спор или через богословие? Этот конфликт виден в самых ранних раввинистических текстах, получивших отражение в трудах позднейших великих алахических авторитетов. Он все еще присутствует и за нашим собственным пасхальным столом. 
Оригинальная публикация: The Fifth Question
Почему именно «Песах»?
Две разгадки одного афикомана
