Эта статья приурочена ко дню поста 10 тевета, дню, в который была начата осада Иеру­салима, завершившаяся разрушением города и Храма, ставшему одной из самых трагичных дат еврейского календаря. Но в последних поколениях он приобрел дополнительный аспект: сразу же после создания Государства Израиль Главный раввинат постановил, что этот день станет Днем всеобщего кадиша — днем поминовения жертв Катастрофы. Очень многие из шести миллионов наших братьев, да отомстит Г‑сподь за их кровь, погибли жестокой, мучительной смертью, и точная дата их гибели неизвестна, потому что не осталось свидетелей их смерти.

Одному из авторов этой статьи довелось побывать в Польше. Поездка включала посещение мемориалов Варшавского и Лодзинского гетто, а также Аушвица‑Освенцима. Осмысление увиденного стало причиной серьезного обсуждения в ближнем кругу того, как должен еврей относиться к подобным событиям, не вмещающимся в сознание. Не станем утруждать читателя перечислением затронутых вопросов, но один из сделанных выводов: нельзя избегать мыслей и рассуждений на темы, отторгаемые в силу инстинкта самосохранения, нельзя сохранять душевный покой, пытаясь убежать от реальности.

Прямым следствием такого решения стала данная статья — попытка конструктивного анализа потрясшего нас текста раввина Цви‑Гирша Майзлиша (1902–1974), узника Освенцима, где погибла вся его семья. В своей книге «Освятившие Имя» он поведал такую историю. Немцы очень любили приурочивать акции уничтожения к еврейским праздникам и памятным датам. В канун Рош а‑Шана 5704 года (сентябрь 1944) немцы отобрали 1400 еврейских юношей и заперли их в отдельном блоке. На следующий день, в первый день праздника, по лагерю распространилась информация о том, что вечером этих заключенных отправят в крематорий. Вокруг запертого блока метались родные и близкие отобранных на уничтожение, в тщетной надежде чудом спасти обреченных сыновей и [footnote text=’Сокращенный перевод этого текста на русский язык опубликован в сборнике «Катастрофа и Героизм» («Амана», Иерусалим, 1977), его мы и приводим здесь.’]братьев[/footnote].

 

В тот тяжкий час подошел ко мне простой еврей из Восточной Европы и сказал: «Рабби! Мой единственный сын там, среди обреченных на смерть. Я могу выкупить его. Но я знаю, что вместо него схватят другого, и поэтому я задаю мой вопрос. Прошу решить по закону Торы, имею ли я право выкупить его? Как решите, так я и сделаю».

Когда я услышал вопрос, меня охватила дрожь при мысли о необходимости вынести решение о жизни и смерти, и я ответил ему: «Друг мой, как могу я дать вам ясный ответ согласно Закону? Во времена Храма подобный вопрос передали бы на рассмотрение Сангедрина, у меня же здесь, в Освенциме, нет даже ни единой книги Закона, рядом со мной нет других раввинов, а беды и страдания лишают меня возможности рассуждать спокойно…»

Но человек настаивал, упрашивал меня, рыдая: «Рабби, вы должны вынести решение по Закону». Я умолял его освободить меня от ответа на его вопрос. Он продолжал настаивать и сказал мне: «Рабби, означает ли это, что вы не позволяете мне освободить моего единственного сына? Если так, я с любовью принимаю приговор».

Я уговаривал его, не соглашаясь с его словами, а он по‑прежнему не прекращал попыток получить ясный ответ. Видя, что я стою на своем и не хочу ответить ему словом Закона, он сказал возбужденно: «Рабби, я выполнил то, к чему обязывает меня Тора. Я обратился к раввину. Другого раввина здесь нет. Если раввин не может ответить, что мне дозволено выкупить моего ребенка, это означает, что в душе он не согласен с таким решением. Ведь если бы не существовало никаких сомнений, он, разумеется, ответил бы мне, что это дозволено. И значит, выкуп сына запрещен мне Законом. Для меня этого достаточно, я принимаю приговор с любовью и радостью и не сделаю ничего, чтобы освободить сына, потому что так велела Тора…»

Он сдержал свое слово и не выкупил сына. Весь праздник Новолетия он ходил и повторял самому себе с радостью, что удостоился принести в жертву Г‑споду своего единственного сына. Он смог бы выкупить его, но не делает этого, ибо видит, что этого не позволяет Тора. И пусть эта жертва будет пред Вечносущим как принесение в жертву праотца Ицхака, которое также произошло в день Рош а‑Шана.

 

Мы позволили себе более подробно исследовать приведенный раввином Майзлишем вопрос несчастного отца и его решение.

Согласно еврейскому праву, решения принимаются раввином (в частности) на основании описанных в Талмуде и других еврейских источниках прецедентов.

Иерусалимский Талмуд (Бава кама, гл. 3, мишна 1) обсуждает примеры возможности предотвратить материальный ущерб посредством «перекладывания» его на других людей. Первый из посвященных этой теме законов гласит: «[Если некий человек] увидел поток воды [в результате пробоины в акведуке или в дамбе], который течет к его полю, то, пока вода еще не на его территории, он может перенаправить поток [отведя от своего поля, со­орудив для этой цели преграду]; если же вода уже затекла на его поле — не имеет права перенаправить ее». Другие примеры из Иерусалимского Талмуда касаются взаимоотношений человека с властями. К примеру, если военный гарнизон вошел в город и его жители обязаны предоставить солдатам жилье на постой, запрещено откупаться от данной повинности, поскольку вследствие этого она будет перераспределена и падет на других. Но до вхождения гарнизона в город разрешено откупиться от подобной повинности, поскольку нельзя исключить, что солдаты вообще не войдут туда, поэтому урон не считается уже «выпавшим» на долю жителей этого города.

Последующие поколения еврейских мудрецов обобщили сказанное в Талмуде, выведя такую формулу: если некто или нечто наносит ущерб имуществу человека, ему запрещено отводить ущерб от себя в тех случаях, когда в результате его действий возникает (даже косвенно) ущерб чужому имуществу. До того как человеку нанесен ущерб, ему разрешено отводить его от себя, даже если вследствие этого урон будет нанесен кому‑нибудь другому.

 

Казалось бы, этот принцип применим и по отношению к ситуации, которую изложил отец обреченного юноши: у него была возможность выкупить сына, но вместо него послали бы на смерть другого еврейского парня. Тогда закон о невозможности самозащиты, если при этом выпавший тебе приговор переносится на других людей, мог бы быть применен к описанной ситуации.

Однако необходимо разобраться в сути этого закона: следует ли из него, что человеку запрещено прогонять со своей территории напавших на него разбойников или отгонять диких зверей, уже покусившихся на его стадо, если те неминуемо станут атаковать соседа? Такое решение представляется абсурдным, и, разумеется, оно не приводится ни в одном из еврейских источников.

Также в первичных прецедентах (Иерусалимском Талмуде) можно увидеть очевидное противоречие между примером с прорванным акведуком и всеми последующими примерами. Действительно, ситуация, при которой очевидно, что вода (при отсутствии каких‑либо мер с нашей стороны) затечет на участок, хотя до сих пор она туда еще не попала, больше похожа на случай, когда армия уже вошла в город, чем на случай, когда этого еще не произошло. Так почему же хозяину поля позволяется строить плотину все время, пока вода не залила его землю, но при этом откупаться от постоя солдат вошедшего в город гарнизона Талмуд запрещает? Другими словами, остается неясным, где проходит граница между разрешением и запретом на защиту от ущерба, если при этом они переносятся на других людей? Что здесь является отправной точкой: момент возникновения неотвратимости ущерба, как это происходит в случае с распределением солдат на постой, или же граница — это фактически нанесенный ущерб, как в случае с прорванной дамбой?

Именно это противоречие и заставляет искать дополнительный критерий, позволяющий свести к единому принципу все упомянутые в источниках примеры и объясняющий неприменимость данного закона к разбойникам и диким зверям.

 

Нам представляется, что ключевым здесь становится момент фактического нанесения ущерба, а не момент возникновения неотвратимой угрозы. Однако данный критерий применяется с весьма существенной для практики поправкой: законно выдвинутые государством требования приравниваются еврейским законом к уже фактически наступившим. Основывается эта поправка на известном талмудическом принципе, сформулированном вавилонским амораем Шмуэлем. В трактате «Бава кама» (113б) Шмуэль обсуждает принцип «дина де‑малхута — дина» («закон государства — закон»). Разница между приведенными выше примерами ясна: если речь идет о повинностях и налогах, возлагаемых на человека законной властью, в силу вступает принцип «закон государства — закон», и эта повинность считается уже наступившим ущербом. Иначе говоря, в отличие от угроз и претензий разбойников или стихийных бедствий, не имеющих никакого юридического содержания, требования властей признаются еврейским законом как юридически свершившийся факт.

К сказанному выше о принципе «дина де‑малхута — дина» важно добавить, что отнюдь не любое государственное решение автоматически под него подпадает. Данный принцип применим, только если решение властей соответствует определенным, сформулированным в алахе критериям, в частности принципу равенства применительно ко всем гражданам. Можно утверждать, что решения немецких властей об отправке евреев в газовые камеры и крематории являются преступными, и угроза подобной акции никак не может быть приравнена к законному, юридически действительному, и потому уже нанесенному ущербу. Следовательно, действия, направленные на выкуп любого из приговоренных к отправке на смерть людей должны рассматриваться еврейским законом как защита от потенциальной, но еще не реализованной угрозы. А, как объяснялось выше, самозащита в таких случаях разрешена, даже если из‑за этой самозащиты приговор неминуемо будет перенесен на кого‑то другого, как она разрешена в случае самообороны от разбойников, диких зверей или прорыва акведука.

 

Таким образом, новый подход к заданному в Освенциме вопросу, не разрешенному раввином Майзлишем, по нашему мнению, позволяет найти положительное решение согласно еврейскому закону. Другими словами, мы полагаем, что если бы раввин Майзлиш ознакомился с предлагаемым нами рассуждением, он, возможно, разрешил бы несчастному отцу выкупить своего сына…

Хочется надеяться при этом, что подобные обстоятельства и дилеммы никогда больше не возникнут!

 

Читающий эту статью, возможно, задаст вопрос: «Какое значение имеют эти талмудические тонкости сегодня, более чем через полвека после Катастрофы и Освенцима?»

Чтобы ответить на этот вопрос, заглянем в Талмуд (Мегила, 31б), который приводит агаду о «диалоге» между Всевышним и Авраамом. Авраам задает вопрос: что защитит народ Израиля от наказания за грехи, когда более не будет храмовой службы и жертвоприношений? Всевышний отвечает: «Я установил для них [евреев] порядок жертвоприношений — когда они изучают его, Я отношусь к этому так, как если бы они принесли мне жертвы, и тогда Я прощаю все их грехи!» Другими словами, когда евреи изучают законы жертвоприношений, это воспринимается Творцом так, будто они действительно приносят жертвы…

Развивая эту талмудическую мысль и экстраполируя ее на современную реальность, нам представляется, что, занимаясь вопросами, заданными в Освенциме, мы встраиваемся в ось еврейской судьбы, как бы проходя через все выпавшие на долю нашего народа испытания и беды. Мы полагаем, что сохранение памяти об Освенциме и обсуждение заданных там вопросов является обязанностью, а забвение — предательством по отношению к нашим задушенным и умерщвленным братьям и сестрам.

 

Завершить эту статью мы бы хотели, приведя «крик души» другого святого праведника, погибшего в Варшавском гетто. Ребе Клонимус‑Калман Шапиро из Пясечной, узнав о смерти своего сына, воскликнул, обращаясь к своим хасидам: «Я свою войну проиграл! Всевышний да поможет сделать так, чтобы народ Израиля свою вой­ну выиграл!»