«Лехаим» продолжает публиковать фрагменты из мемуаров реб Мотла-шойхета (Боруха-Мордехая Лифшица). Лифшиц, киевский хасид, семь лет отсидел в лагерях за переписку с Любавичским Ребе, после освобождения выучился на шойхета и моэла и работал в Харькове, Фрунзе, Свердловске и затем в Москве, откуда уже в 1993 году эмигрировал в США.

На железнодорожном вокзале в Киеве. 1946 год

Спустя непродолжительное время после освобождения и получения нового паспорта я сел на пароход, следующий из Магадана во Владивосток, откуда поездом отправился в Киев. Поселился я у тети, которая жила недалеко от синагоги.

Через несколько дней после приезда я решил сходить во двор, где жила наша семья до моего ареста. До войны в этом дворе, кроме нас, проживало еще много еврейских семей, сейчас же я не обнаружил там ни одного еврея.

Вдруг меня узнала пожилая нееврейка, бывшая соседка нашей семьи. Она рассказала, что в 1941 году, через несколько дней после того, как немцы оккупировали Киев, они издали приказ: все евреи города должны собраться в определенном месте, взяв с собой еду, одежду и тому подобное.

«Так как у твоей семьи была большая комната, — продолжала соседка, — там собрались все их друзья и знакомые. Они варили и жарили — готовили лучшие блюда: в дорогу, как они думали… В назначенный день они вы­шли из дома и отправились к месту сбора. С тех пор я никого из них не видела и больше ничего о них не знаю…»

Ну что ж, соседка-нееврейка ничего не знала (или делала вид, что ничего не знает) о том, что произошло с евреями нашего двора — да и с остальными евреями Киева. Но я и без нее знал, что 29 сентября 1941 года все они были истреблены в печально известном Бабьем Яру. Да отомстит Всевышний за их кровь и да будут их души вечно связаны с Источником жизни!

«Пришел я — и нет [footnote text=’Йешаяу, 50:2. — Здесь и далее прим. перев.‘]никого…[/footnote]»

В субботу утром я пошел на молитвы в синагогу. Зайдя в зал синагоги, я не обнаружил там никого из любавичских хасидов, которые когда-то здесь молились. И можно сколько угодно кричать: «Я — [footnote text=’См.: Коелет, 1:12, Таргум Йонатана бен Узиэля и комментарии на этот стих.’]Коелес[/footnote]» или «Я — Шломо», все равно ты тут никого не знаешь, ни с кем не знаком. Всевышний, однако, не оставил меня: один из молящихся все же меня узнал! Он подошел и спросил:

— Это ты, Мотл?!

— Да, это я!

— Ты остался жив?!

В конце нашего разговора мой собеседник пригласил меня к себе на субботнюю трапезу, на что я, конечно же, согласился.

После молитвы я собрался идти на первую после осво­бождения и возвращения из Сибири настоящую субботнюю трапезу. В синагоге в тот момент крутился еще один молодой человек с рыжей бородой. Пригласивший меня еврей позвал на кидуш и его, и мы вместе отправились домой к нашему гостеприимному хозяину.

Сидя за субботним столом, я спросил у пригласившего нас еврея, куда делись Йехиэл-Михл Рапопорт и его брат Гейнех — мы вместе росли и вместе проводили время. В ответ я услышал: «Я ничего не знаю… И не у кого даже спросить. Все погибли, никого из тех, кто был здесь до войны, не осталось!» Ну что ж, не знает — значит, не знает.

Закончив трапезу, мы, как полагается, произнесли благословение после еды, а затем вернулись в синагогу на минху. После молитвы вышеупомянутый молодой человек с рыжей бородой кивнул: мол, давай выйдем из синагоги. На улице он мне сказал: «Ты спрашивал про Михла и Гейнеха Рапопортов? Они живы, слава Б‑гу». «Если так, — сказал я, — то где же они?» «В Лемберге (Львове по-новому), — ответил он. — Там сейчас находятся сотни, а может быть, даже тысячи евреев, среди них много любавичских. Они, что называется, сидят на чемоданах, ожидая возможности выехать в Польшу!»

Услышав все это, я сильно испугался: что происходит, что за чемоданы? И что это вообще за история с выездом в Польшу?! Я стал подумывать, что этот молодой человек мог быть подослан ко мне НКВД выведать, что у меня на уме, и дать им возможность арестовать меня за какое-нибудь новое «прегрешение» и отправить обратно в Сибирь!

Видя мое волнение и непонимание происходящего, молодой человек сказал: «Успокойся! Я тоже хабадник. Меня зовут Моше [footnote text=’Это был известный хасид р. Моше Нисневич (фамилия, по-видимому, была изменена при выезде из СССР по чужим документам) или, как его с любовью называли родные и близкие, Мошке-рыжий или Мошке Кременчугер.’]Нисилевич[/footnote], — и добавил: — Знаешь что? Если ты мне не веришь, просто скажи мне свой адрес, я передам его Михлу Рапопорту во Львов, и он тебе напишет», — это меня немного успокоило: «Слова истины [footnote text=’Вавилонский Талмуд, Сота, 9б. ‘]узнаваемы[/footnote]». Я согласился дать ему свой адрес, подумав: если придет письмо от Рапопортов, то я, по крайней мере, буду знать, что они, мои дорогие друзья, живы, слава Б‑гу.

5707 (1947) год: я еду в Лемберг

Прошло несколько недель. Я получил письмо от Йехиэла-Михла Рапопорта. Он писал, что я должен немедленно ехать в Лемберг, и дал мне адрес Хаима Воловика (Роменера), к которому мне нужно будет заехать, когда я окажусь там.

Я сделал так, как написал Йехиэл-Михл, и тут же отправился из Киева в Лемберг. Я нашел нужный мне дом и постучал в дверь. Хозяин, Хаим Роменер, спросил: «Кто там?» Я отвечал, что Михл Рапопорт велел мне приехать в Лемберг и зайти по этому адресу. Он распахнул дверь и начал кричать: «Ой, что мне Михл Рапопорт? Что он все время присылает ко мне людей?! — потом <…> сказал: — Ну, пошли, пошли. Быстрее, быстрее! Я провожу тебя туда, где находится Михл».

По дороге Хаим объяснил мне причину спешки: оказывается, в Лемберге в 11 вечера закрываются все двери, и поэтому нам нужно как можно быстрее добраться до дома, где находится Михл Рапопорт. Так что Хаим практически бежал, и я следом за ним. Мы постучали, дверь отворилась, и вдруг я увидел своего дорогого друга Михла! «Ой, Мотл!» — воскликнул он, и мы бросились друг другу на шею и зарыдали. Мой провожатый занес внутрь мой мешок и побежал обратно домой. А я, оказавшись рядом со своим дорогим другом Михлом, почувствовал, что это уже совершенно другое дело! Посмотрим, что будет дальше.

Оказывается, в Лемберг начали съезжаться хабадники со всей России, чтобы из этого приграничного города перебраться в соседнюю Польшу, а оттуда — дальше, в свободный мир. Для этого они обзаводятся фальшивыми документами, свидетельствующими о том, что до вой­ны они были польскими гражданами и теперь возвращаются на родину, в Польшу. Любавичские хасиды едут отсюда группами. Когда от очередной группы приходит весточка, что они перебрались через границу благополучно, посылают следующую.

Услышав все это, я был несколько удивлен: что значит ехать «как польские граждане»?! Мы же даже не знаем ни слова по-польски! Ну, ладно, дело неясное, но я надеялся на Всевышнего, что все будет хорошо.

Р. Шмуэль Креславер (Нотик)

Когда я приехал во Львов к Йехиэлу-Михлу Рапопорту, мы встретились с ним на квартире у р. Шмуэла Нотика [footnote text=’Р. Шмуэль Нотик родился в Креславле Витебской губернии (ныне — город Краслава в Латвии) в 5650 (1890) году. В 5664–5676 (1904–1916) годах учился в ешивах «Томхей тмимим» в Докшицах, Городище и Любавичах. В 5676–5678 (1916–1918) годах — машпиа (воспитатель) в ешиве в Орше. Позже занимал пост раввина в Копусте. В 5695 (1935) году был арестован и отбыл несколько лет ссылки. В 1940‑х годах возглавлял ешивы в Кутаиси и Самарканде. В 5707 (1947) году был арес­тован в Лемберге (Львове) и отправлен в лагеря, где и скончался.’](Креславера)[/footnote]. Вместе с р. Шмуэлом там жила его жена Мирьям, их сын Яаков (Янкель-рыжий) и дочь [footnote text=’Их старший сын и еще одна дочь уже выехали с предыдущей группой.’]Сара[/footnote]. Они должны были перебраться через границу с одной из следующих групп.

Йехиэл-Михл сказал мне: «Р. Шмуэл Креславер и его семья скоро будут уезжать, и с ними в группе — еще несколько человек. Когда они окажутся по ту сторону границы, пришлют весточку, что добрались, с Б‑жьей помощью, благополучно. Тогда отправится следующая группа, с которой, если будет на то воля Всевышнего, сможешь выехать и ты».

Прожив еще несколько дней вместе с Йехиэлом-Михлом Рапопортом у р. Шмуэла Креславера, я переселился в дом Мордехая (Мотла) Шенкера. А еще через короткое время р. Шмуэл и его семья погрузились в эшелон и уехали. Обычно сообщение о том, что очередная группа благополучно добралась к месту назначения, приходило через два-три дня, сейчас же прошла неделя, потом вторая — и ничего! Оставшимся в Лемберге стало ясно: что-то случилось.

Позже стало известно, что р. Шмуэла Креславера (вместе с женой, сыном Яаковом и дочерью Сарой) сняли с поезда — еще на советской [footnote text=’На самом деле в ту ночь (на 1 января 1947 года) была устроена большая облава: милиция при поддержке военных прочесывала город с целью обнаружения и ареста оставшихся украинских националистов — противников советской власти. Понятно, что в такой ситуации хасидам, находившимся во Львове на нелегальном положении, было опасно выходить на улицу. Найти водителя с машиной, который согласился бы отвезти их на вокзал, тоже не было никакой возможности. Р. Шмуэлю это все-таки удалось, но поиски заняли время, и на эшелон его семья в итоге опоздала. Некоторое время спустя он решил попробовать выехать в Польшу обычным поездом. С ним также поехал знаменитый р. Мендл Футерфас и еще несколько любавичских хасидов. К сожалению, они были схвачены, сняты с поезда и впоследствии осуждены на большие сроки заключения.’]территории[/footnote]. Позже все они были осуждены за попытку незаконного пересечения границы. Р. Шмуэл был признан виновным и приговорен к ссылке — во второй раз! Там он, несчастный, и остался, скончавшись в канун святой субботы главы «Бой», 5 швата 5709 (4 февраля 1949) года. Удостоиться захоронения на еврейском кладбище ему не довелось. Да отомстит Всевышний за его кровь и да будет его душа вечно связана с Источником жизни!

Его сын Яаков и дочь Сара (как и многие другие любавичские хасиды) остались в СССР, женились и создали настоящие хасидские семьи — для чего в то время нужно было идти буквально на самопожертвование. Выехать им, наконец, удалось только в 5731 (1971) году.

Такой дорогой и святой еврей был р. Шмуэл Креславер! Я до сих пор прекрасно помню, как он по полчаса проверял кисти своего талеса перед молитвой. Еще я помню слова, которые он любил повторять, — стих из Теилим (117:2): «Ибо велико милосердие Его к нам». И объяснял: даже если кажется, что помощи ждать неоткуда, надо верить в то, что милосердие Всевышнего все одолеет!

Эшелоны из Лемберга закончились!

Вышеупомянутый эшелон был последним из тех, на которых съехавшиеся в Лемберг хабадники пытались выскользнуть из СССР по поддельным польским документам. После него советская власть перекрыла эту лазейку.

Вскоре после этого внезапно, буквально в одну ночь, в Лемберге (Львове) были арестованы многие любавичские хасиды, также ожидавшие возможности покинуть СССР. (Не только попытка пересечь границу по «не совсем кошерным» документам, но даже и само их пребывание во Львове оказалось нарушением советских законов. Во-первых, если человек куда-то приезжал, он должен был зарегистрироваться по месту своего проживания. Во-вторых, все приграничные города считались «закрытыми», и, оказавшись там, человек автоматически попадал под подозрение в том, что он планирует бежать из СССР за границу.) Тем, кого не арестовали сразу, пришлось бежать из Лемберга. Некоторым это удалось, других настигли и тоже арестовали… В любом случае «лембергская глава» истории Хабада завершилась.

Моя семья во главе с тестем — р. Яаковом Зейде

Я, однако, подумал: «Куда мне бежать?!» — и так и остался жить в доме Мордехая (Мотла) Шенкера, куда пере­ехал незадолго до начала всех этих событий.

22 кислева 5707 (1946) года состоялась моя свадьба с г‑жой Геней-Ханой Зейде. Церемонию бракосочетания провел Яаков Гурарье.

Я нашел работу по своей специальности — переплавка металлолома. Начальник-нееврей был вполне доволен моей работой. Кроме того, мне не составило особого труда договориться с ним, что я не буду работать по субботам и в еврейские праздники: он был человек сильно пьющий, и за взятку в виде некоторого количества водки разрешил мне в эти дни на работу не приходить. К сожалению, некоторое время спустя предприятие, на котором я работал, закрылось. Оказалось, что мой начальник занимался не вполне законной деятельностью — скупал для переплавки краденое и т. п. 

В Лемберге тогда работала крупная фабрика по переплавке металлолома. Когда я пришел туда, инженер сказал мне: «Мы сейчас дадим тебе что-нибудь переплавить и посмотрим, годишься ли ты для этого дела» (нужно отметить, что плавка металла — тяжелая и вместе с тем довольно тонкая, «ювелирная» работа).

Моя работа, очевидно, его удовлетворила, так что вопрос о моем трудоустройстве решился благоприятно.

Когда я проработал на новом месте неделю, меня вызвал начальник и сказал, что если я собираюсь трудиться на постоянной основе, а не временно, как было до этого, то должен написать заявление о приеме на работу, а он составит договор, где будут указаны все условия — моя зарплата и т. д. Я решил воспользоваться моментом и рассказать начальнику, что не работаю по субботам:

— Тут такое дело: я страдаю от некоей «болезни», так что сомневаюсь, что вы сможете дать мне эту работу…

— Что это за болезнь такая? — удивился он.

— Она заключается в том, что я не работаю по субботам.

— А как насчет воскресенья?

— Да, — ответил я, — по воскресеньям работать я могу.

— Ну, раз так, то я готов взять тебя, — сказал начальник и продолжал: — Мы дадим тебе помощника, который будет работать вместе с тобой. В субботние дни он будет приходить и подготавливать тебе работу на весь воскресный день, когда у всех рабочих (включая и твоего помощника) выходной. А ты по воскресеньям будешь приходить на фабрику (охранники получат распоряжение, что должны будут тебя пропускать) и работать в одиночестве, восполняя пропущенный субботний день.

Понятно, что я охотно согласился на такие условия, и в ближайшие несколько месяцев действительно так и делал: в шабос на работу не приходил, а вместо этого работал по воскресеньям.

Как-то посреди недели, находясь на рабочем месте, я вдруг увидел, что фабричный партийный функционер стоит неподалеку и внимательно следит за тем, как я работаю. Он не произнес ни слова — только наблюдал за моей работой. А спустя короткое время после его ухода явился посланец, сообщивший, что меня вызывают «туда», то есть — в фабричное управление, к начальству.

Придя туда, я обнаружил, что в комнате находится весь фабричный «президиум», и сразу понял, что дело пахнет не очень хорошо. Мне предложили сесть и после общих вопросов (мое имя, возраст и т. п.) глава фабричного парткома обратился ко мне со следующими словами:

— Сколько можно?! До каких пор все будут терпеть твои фокусы?! Все работают по субботам, одного тебя нет на рабочем месте! Более того — ты приходишь в воскресенье и находишься на фабрике один. Где это слыхано — разрешать человеку работать самому?!

— Если вам не нужна моя работа, — ответил я, — то я могу уволиться!

— Нет, ты нам нужен! Но ты должен работать наравне со всеми!

— Но я обо всем договорился с главным инженером, — сказал я. — Мы условились, что я не работаю по субботам, а вместо этого прихожу в воскресенье. Если вас это не устраивает, то я готов оставить работу.

— Нет-нет! Ты не можешь уйти, ты нам нужен, — повторил он и продолжал: — С кем ты встречаешься? Кто повлиял на тебя, что ты стал соблюдать субботу?!

— Я ни с кем не встречаюсь, и никто на меня не повлиял, — ответил я. — А работать по субботам я не могу, потому что так написано в святой Торе. Вот с Торой я и «встретился», и она повлияла на мое решение не работать в шабос.

— Этого не может быть! — воскликнул главный фабричный коммунист. — Ты же еще совсем молодой человек, как ты мог всего этого набраться? Может, вокруг тебя есть какая-то группка людей, под влияние которых ты попал?

— Нет никакой группки! Я сам по себе. Точнее, я, Тора и Всевышний, а больше никого и ничего не знаю!

В таком ключе разговор продолжался еще некоторое время. Парторг продолжал на меня давить.

— Знаете что? — сказал я ему в конце концов. — Я в субботу никогда не работал и работать не буду! Если вас это не устраивает, то, повторю, я готов уволиться!

Я вынужден бежать из Лемберга

Видя мою решимость не работать в шабос, парторг обратился к главному инженеру: «Ну, мы должны освободить его от работы. Если он не согласен идти одним путем с нами, он нам не нужен!»

Что ж, ладно. Если я им не нужен — не надо. Как полагалось, я написал заявление, что прошу освободить меня от работы, и был-таки от нее освобожден.

В Лемберге тогда жил [footnote text=’Представитель одного из направлений в хасидизме — сквирского, получившего свое название от города Сквира (сейчас — Киевская область, Украина). ‘]сквирский[/footnote] раввин по имени Мани Сегал (Мани-раввин). Когда его жена Хайке услышала, что меня уволили за отказ работать по субботам и что я ясно заявил коммунистам, что никогда не работал в шабос и не собираюсь в дальнейшем, то сильно испугалась и стала убеждать меня, что оставаться в Лемберге для меня теперь станет смертельно опасно.

Не следует забывать, что все это происходило еще в то мрачное время — в 1948 году. У коммунистов-убийц тогда действовал такой порядок: человека, который когда-то уже сидел, могли снова упечь в тюрьму за любую мелочь! Логика здесь была такая: хоть этот человек уже отсидел свой срок, сам факт его осуждения говорит о том, что он склонен нарушать закон, а новое нарушение закона это только подтверждает. Значит, надо его опять посадить!

Поэтому неудивительно, что ребецн Хайке Сегал так за меня перепугалась. Она пришла ко мне домой и подняла крик, что я должен немедленно бежать из Лемберга!

Ну, раз для меня смертельно опасно тут оставаться, надо бежать. Только куда?

В Лемберге я жил в доме Мордехая (Мотла) Шенкера. У его семьи были родственники в Харькове, и было решено, что я должен ехать к ним. Так я и сделал — уехал из Лемберга в Харьков.

На новом месте у меня началось новое изгнание — голус Харьков. Надо было начинать все сначала — искать работу, снова сталкиваясь с проблемой соблюдения субботы, и так далее. Словом, голус Лемберг закончился, и начался голус Харьков.

Перевод с идиша [author]Цви-Гирша Блиндера[/author]