Начало см. в № 3–7, 9–12, 1–2, 4–6 (299–303, 305–310, 312–314)

Приключения красного чемоданчика

Я почти бежал вдоль железнодорожного полотна, держа в руках красный дерматиновый чемодан. Под шерстяным костюмом‑тройкой по спине стекал ручеек пота. Впереди, справа от путей, оранжевый солнечный диск погружался за горизонт. Наступала суббота, а мне оставалось еще минут десять быстрого хода до соловьевской дачи в Переделкино. Хотя бежать с чемоданом было очень неудобно, я перешел на бег, но спасти меня это уже не могло. После лекций в институте я зашел к врачу в поликлинику МИИТа, чтобы получить «больничный» на субботу, потом поехал домой в Тушино, собрался, переоделся, и в путь. Но на Киевском вокзале я опоздал на нарофоминскую электричку в 19.15 и пришлось ждать «малоярославца» в 19.40, так что на платформе Переделкино я оказался всего за четверть часа до захода. Когда «закат догорел и замер» и край солнца скрылся за полоской леса, я выташил бумажник с паспортом и деньгами, запихнул его поглубже среди вещей, застегнул чемодан и, размахнувшись, запустил его на бреющем полете в придорожные кусты. Он приземлился в самую гущу, и в этот момент с другой стороны из кустов выскочили двое дачных подростков, парень и девушка, причем вид их не оставлял сомнений в том, чем они там занимались…

За чемодан было тревожно, тем более что в нем остались документы, но выбора не оставалось: носить в шабос нельзя. Налегке и шагом я отправился дальше.

Когда я зашел в дом, мои друзья Мойше Соловьев и Элиёгу Коган, Мойшины родители Залман и Ривка и еще пара ребят нашего возраста уже собирались делать кидуш. На стол ставились самодельное вино, домашние халы, блюда с рыбой и салатами. Стол накрыли на веранде. Было тесно, но здорово. Мойше сидел во главе стола на кровати, на которой он потом и спал. Стол освещали субботние свечи в подсвечниках и стоящая на подоконнике настольная лампа. Она была включена через таймер, заграничную новинку в домах соблюдающих евреев, и гасла в полночь, чтобы не мешать нам спать. Мы спали на раскладушках, которых у Соловьевых было множество, втыкая их в любое свободное пространство. Так мы уже привыкли делать в их городской квартире, куда приходили почти на каждую субботу. Элиёгу и я были завсегдатаями этих шабатов, но за субботний стол Залмана и Ривки меньше семи‑восьми человек и не садились. Приглашали приезжих из других городов, с Украины, из Белоруссии и Грузии, приходил живший неподалеку Юра Бунишко, иногда бывали иностранные гости.

Кстати, об иностранцах. Они были для нас, «вернувшихся», или баалей тшуво, как лендлиз для Красной армии — воевали бы и без него, но гораздо большей кровью. В первую очередь, конечно, важно было общение с людьми, для которых соблюдение Торы — норма жизни, которые учились в ешивах и продолжают учиться ежедневно. Они давали уроки десяткам молодых «подпольщиков» на квартирах у тех, кто не боялся такого риска. Они провозили в своем багаже сквозь советскую таможню массу полезных вещей. Тот же таймер, сильно облегчавший соблюдение субботы. Сухие дрожжи для выпечки — в продаже были только брикеты живых дрожжей, отличных для самогона, но не для еврейских хал. Банки детского питания, сухое молоко, сыр, шоколад и колбасу. Всех соблюдающих в Москве не накормишь, но многодетным семьям или на такие вот общественные шабаты что‑то перепадало. Впрочем, чемоданов у гостя только два, а таможня задает вопросы и то, что не нравится, отбирает: «Получите на выезде!»

Но главное — книги и ташмишей кдушо, предметы святости: тфилин, талес, мезуза.

— Почему у вас два талеса? (Таможенники знали и названия, и назначение предметов.)

— Ну как? Один будничный, один — для шабоса.

— Почему две пары тфилин? (Здесь тот же ответ не годится, ведь в шабос тфилин не используют.)

— Тфилин Раши и Рабейну Там. (Хасиды таки надевают поочередно две пары, сделанные по разным версиям.)

Один еврей вез пять комплектов: тфилин Раши, Рабейну Там, Рабейну Бахья, Рабейну Гершом и Рабейну Ашер, но ему не поверили и лишние отобрали…

Книги нам были нужны как воздух. Сидуры (молитвенники), мишнайос с комментариями, учебники и словари.

В начале 1980‑х существовала целая система поездок религиозных евреев из Англии в Москву под видом туристов. Ее организовал человек по прозвищу Джинджи («рыжий»), его имени мы тогда не знали. Почти каждые две недели приезжали его посланники, иногда с женами, знающие по письменным отчетам предшественников наши имена, необходимые адреса, телефоны, даже тему предыдущего урока и лист Геморы, который учил с нами предшественник. Приезжали и раввины, среди которых был реб Ханох Эрентрой, нынешний глава раввинского суда Лондона, а тогда — рав Манчестера. Они могли паскенен шайлос — выносить раввинский вердикт.

Но каким большим счастьем было для нас затащить гостя на шабос! Мы могли наблюдать то, что каждый еврейский ребенок должен видеть в своем доме: как делается кидуш, проводится трапеза и поются змирос. Весь шабос мы смотрели иностранному гостю в рот. А по окончании субботы его просили напеть змирос на магнитофон. Так у нас появились кассеты с пасхальным седером, чтением свитка Эстер, праздничными песнями.

Но вернемся к Соловьевым. Таких, как я, молодых людей, которые, по, выражению нашего окружения, «ударились в религию», начинали соблюдать субботу и кошер, но жили с несоблюдающими родителями, на шабатах у Залмана и Ривки было несколько. За все же время до их отъезда субботними гостями Соловьевых бывали десятки людей. Нам этот дом давал возможность не только провести субботу по Закону и поесть нормальной кошерной еды, но и сделать это в компании единомышленников. Что я там дома мог приготовить в своей посудке с подоконничка? Сварить пару яиц под насмешки домашних?

Еще в среду утром Залман шел на рынок и по магазинам, а Ривка, придя домой после работы, начинала готовить и практически не отходила от плиты до вечера пятницы. Почти вся ее зарплата художественного редактора и заработки Залмана уроками карате уходили на еду для шабатов. Но этим дело не ограничивалось. Они оба были очень теплыми людьми, интеллигентными, прекрасными собеседниками, с великолепным чувством юмора. Они принимали в нас участие, опекали нас и давали нам то внимание и поддержку в приближении к иудаизму, которых нам так недоставало дома.

Познакомившись со своей будущей женой, я именно к Соловьевым привел ее в Москве, и там она проходила свою «школу молодого бойца».

Из их московской квартиры, а жили Соловьевы возле метро «Студенческая», мы иногда ходили в синагогу. На Рош а‑Шоно, Йом Кипур, Симхас Тойро — на Архипова, а в остальные праздники и по субботам — в Марьину рощу. И туда, и туда было полтора часа ходу в один конец.

Летом Залман с Ривкой переезжали на дачу в Переделкино, и наши шабаты переезжали вместе с ними. Синагоги становились вне досягаемости, зато можно было часами гулять по живописным окрестностям. А в остальном все было, как в Москве. Я имел репутацию застольного певца, Элиёгу говорил Двар Тойро по недельной главе, Залман поднимал тосты, а Мойше давал урок Закона. По окончании субботы мы делали авдолу и разъезжались по домам.

А красный чемодан, кстати, никуда не делся, лежал и ждал меня в кустах…