Лишь на русском языке можно матом не только отругать, но и похвалить.

Крепкое словцо испокон веков сопровождало людей на их тернистом жизненном пути. Ушибленный молотком палец получит свои мазь и бинт, а что же для уязвленной души? Правильно, лечебная ругань. Как раз нам, носителям великого и могучего, эта тема наиболее близка: во-первых, быть может, нигде не ругаются столь массово, а во-вторых, мат все же табуирован, в отличие от беззубых английских «твою мать» и пр. Иными словами, мату вход запрещен во многие двери. Что, впрочем, не мешает широким народным массам применять его в быту. В наших источниках русский мат впервые упоминается в «Книге оникса» («Сефер а-шохам»), написанной в конце XIII века жившим в Англии грамматиком Моше бен Ицхаком бен а-Нессией. Она содержит ссылку на мнение рабби Иче из Чернигова о происхождении еврейского слова, означающего «левиратный брак», что на древнееврейском звучит как «ибум»: «Рабби Иче сказал мне, что в стране Тирас, то есть на Руси, совокупление называют “ибум”».

Как иудаизм относится к сквернословию? Автору этих строк не удалось разыскать уже готовый труд на иврите по этой теме, что и демонстрирует, как страшно далеки ругательства от нашего народа.

То, что предписанное нам душевное благородство не позволяет произносить вульгаризмы, вещь известная. Уже в Торе мы наблюдаем беспрецедентное: в двух местах свитка чтец обязан произнести не собственно текст (!), а благозвучный аналог написанного! В книге Дварим (гл. 28) вместо написанного «обручишься с женщиной, но другой…» предписано читать: «…но другой возляжет с нею». А в книге Иова (40:17), довольно физио­логично описывающей реакцию зверя-самца на страх, соответствующие части мужского органа, скукоживающиеся во время приступа паники, так и названы: «страхи». Это, выходит, у них самое зримое внешнее проявление, отсюда и название. В книге «Бейт Эфраим» (ч. 1, гл. 15) даже трактат Талмуда, названный по первой важной обсуждающейся в нем теме «Бейца» («Яйцо»), предписывается величать «Бейя»; это то же самое, но на неразговорном сегодня арамейском языке, что как бы должно не так резать слух. Да что там названия половых органов или полового акта! В трактате «Псахим» (3:2) утверждается, что даже вполне себе алахический термин «таме», озна­чающий «ритуально нечистый, оскверненный», легитимен лишь постольку, поскольку так описать состояние короче. Иначе и это состояние обозначали бы как «нечистый», «лё таор». Примеров много, будут и другие. Но, прежде всего, как говорят в Израиле, «назовем ребенка по имени».

У сквернословия в иудаизме есть свое название: «нивуль пе». Если переводить это дословно, выходит что-то вроде «опоганивания рта». И действительно, как написано во многих наших книгах, основное внешнее различие между человеком и животными — это речь. Мы способны говорить, и это дар свыше. Тот, кто использует дар свыше для неблаговидных вещей, подобен забивающему гвозди айфоном. Особенно жалко айфон, конечно.

Спор из-за козы. Владимир Любаров. 2001

Доходит до того, что в некоторых источниках сквернослов объявляется ни много ни мало нарушителем запрета Торы. К примеру, «Ялькут Шимони» (Кдошим, 603) извлекает это из сходства слов «давар» (нечто, что-либо) и «дибур» (речь); «И да не будет у тебя распутной речи» — так читается запрет Торы при подобном толковании. Отсюда и до восприятия запрета сквернословия как производной общего запрета блудодейства — один шаг, и в книге «Месилат йешарим» (гл. 11) так и утверждается: да, это вариант блуда. Слово-блудие. Ужасные вещи написаны о результатах распространенности сквернословия в еврейской среде: «За грех сквернословия многие бедствия настигают народ, и юноши умирают молодыми, сироты и вдовы вопиют в молитве, но нет ответа» (Шабат, 33:1). Талмуд также обещает сквернослову особо глубокий ад. Этими и подобными им высказываниями полны наши книги, но, само собой, как и любой запрет, пока у нас нет его определения, у нас ничего нет. Что же такое «сквернословие по-еврейски»?

Сразу в нескольких местах в Талмуде встречается такое высказывание: «Все прекрасно знают, что будет ночью после свадьбы, но тот, кто поганит уста свои упоминанием этого факта, даже если ему были назначены свыше семьдесят лет благоденствия, в этот момент его приговаривают к жизни, полной страданий и бед». Талмуд применяет выражение «нивуль пе» не по отношению к лексике, как ожидалось бы, а по отношению к выбранной для обсуждения теме. Сам разговор о том, что происходит между мужчиной и женщиной за закрытыми дверями, уже считается «нивуль пе». У нас сохранилось интересное этнографическое свидетельство того же Талмуда, что даже евреи-распутники тех времен не позволяли себе обсуждать свои победы прямым текстом. В трактате «Шабат» (62:2) рассказывается, что они иносказательно выражались о любовном акте как о «трапезе», а стати своих любовниц описывали на примере различных видов еды и их качеств, так что непосвященный в тему обсуждения человек мог бы подумать, что попал на съезд гастрономических гурманов!

Иную разновидность «нивуль пе» мы находим в трактате «Псахим» (3:2). Нередко можно встретить в наших источниках, что в словаре евреев тех лет для любовной близости существовал крайне многоцелевой термин — «кое-что другое». Так, в этом трактате рассказывается, что один из мудрецов Талмуда, Рав, прекратил обращать внимание на одного из своих учеников после того, как тот излишне грубо выразился, сказав, что изучаемая тема изнуряет, как «кое-что другое».

Важно отметить, что как раз о естественных физиологических моментах в те времена говорили куда как свободнее. В Талмуде рассказывается, как мудрец Шмуэль инструктировал своих дочерей перед свадьбой, чтобы помочь им пробудить влечение со стороны мужей. Да, и он прибегал к эзоповым метафорам, но зато говорил о вещах, о которых сегодня мало кто из родителей стал бы секретничать со своими детьми. В другом месте (Бава мециа, 84:1) цитируется беседа мудрецов со знатной римлянкой, в которой обсуждались размеры мужского достоинства и прочие смежные темы. Талмуд даже приводит несколько данных такого рода о видных мудрецах тех лет. Комментаторы в «Тосафот» пишут, что это сделано ради того, чтобы утешить обладателей схожих размеров, что, мол, «ты не один такой».

Иными словами, когда в этом была оправданная необходимость, безусловно, говорили, и говорили откровенно. Мой товарищ как-то рассказывал мне о своей беседе со стариком-моэлем из йеменских евреев. Тот сетовал на то, что «нынче обучают обрезанию и краснеют», тогда как в его время их раввин-учитель «показывал тонкости ремесла прям на своем». Да что там рассказы стариков! Наш праотец Авраам, когда потребовал от своего раба Элиэзера поклясться, обставил акт принесения клятвы по всем канонам: клянущийся должен положить руку на нечто святое, а что святого было у Авраама? Только собственное обрезание! Вот за него-то раб и держался в момент клятвы. Если есть необходимость, значит, так и надо! (Рассказывают о предыдущем ребе из Гуры, «Бейс Исроэл», который, увидев, как один из учеников ешивы держит руку в кармане брюк, посоветовал тому засунуть во второй карман и вторую. На удивленный вопрос ученика «зачем?» он ответил: «Свидетельство о прелюбодеянии требует двоих [свидетелей], так и у тебя, видимо, ситуация такова, что самое время подключать вторую руку!» Грубовато? Да. Остроумно? Вполне. И главное — действенно!)

А вот там, где подобное не было продиктовано необходимостью, это уже считалось «нивуль пе». Со всеми производными. Так, к примеру, использование крепких словечек во время близости считается «нивуль пе», хоть и способно распалить участников акта. Способно-то, может, и способно, но ведь вполне можно обойтись и без этого. А значит, не вариант…

…Понятно, что после всей этой череды цитат и примеров тяжело всерьез обсуждать легитимность мата с точки зрения иудаизма. Грубые названия половых органов и их применения, безусловно, являются «нивуль пе» в самом что ни на есть буквальном смысле. Что же можно сказать в оправдание тех из нас, кто не отказался от крепких словечек уже в бытность свою религиозными евреями, для которых написанное в Талмуде не пустой звук? Острота и грубость подобной лексики эпатирует тех, кто не живет в таких местах, для местных же зачастую является языковой нормой. Грубой, до крайности вульгарной, но — нормой. Кто знает, быть может, порой в таких местах и с такими людьми использование мата в рамках умудрения свежих учеников — приемлемо.

Но лучше без него, честное слово. Гадом буду.