Можно утверждать,что сегодня традиционный еврейский календарь беден памятными датами. Все, что осталось, — четыре поста в память о разрушении Храма и Иеру­салима да две радостные даты — Ханука и Пурим. В Государстве Израиль ввели еще несколько, в память о событиях, связанных с его созданием, но они в каком-то смысле все же государственные праздники. А ведь в прошлом существовал специальный календарь «красных дат». Он носил название «Свиток постов», и в нем были отмечены даты, когда специальным постановлением было запрещено поститься, потому как в указанную дату произошло то или иное светлое событие в жизни народа Израиля. Потом, когда наш народ изгнали из своей земли, когда мы разошлись по странам изгнания, этот календарь утратил силу — светлые события прошлого как-то потускнели на фоне плача настоящего. И если за почти две тысячи лет изгнания появлялись те или иные особые даты, то, чаще всего, это были дни плача одной из общин об очередном несчастье. За все время изгнания появилась только одна радостная памятная дата — Лаг ба-омер. Но и тот является островком веселья в череде скорбных дней омера. Изгнание добавило плача, но не радости, что, конечно, естественно, но огорчительно, ибо, как известно, слезы печали вредны, а слезы радости полезны (см.: Авот де-рабби Натан, 41).

Календарь «Свитка постов» начинается со слов: «Вот дни, когда не постятся, а в некоторые из них не соблюдают траура…» На месяц ав в этом календаре приведено всего две подобные даты. Первую из них нельзя не упомянуть, даже если мы собираемся говорить на другую тему: «Пятнадцатого ава коены не справляют траура. Потому что, когда вернулись из первого (Вавилонского) изгнания Девятое ава установили как день пожертвования дров в Храм…» Период пожертвования дров продолжался до пятнадцатого ава, а, как известно, в день, когда человек приносит жертву, даже самую маленькую, пусть даже одно полено для жертвенника, траур не справляют. Есть нечто символическое в том, что Храм сгорел в день «приношения дров», и вовсе не случайно траурный период о сгоревшем Храме окончательно прекращается пятнадцатого ава. (Уж коли на то пошло, то добавим, что праздник Ханука тоже установлен не просто так, а на дни, когда в Храм приносили масло для пожертвований, и в эти дни было не принято поститься задолго до установления Хануки.)

Вторая дата месяца ав в «Свитке постов» описывается так: «Двадцать четвертого ава — День возвращения к нашему праву. В период правления греков судили по нееврейским законам, а когда победили Хасмонеи, они их отменили и вернулись к еврейскому праву. И этот день объявили праздником». Иными словами, греки, захватившие Землю Израиля, требовали, чтобы евреи все свои тяжбы — финансовые и семейные — несли на суд греческой власти, и запрещали еврейский суд.

Хасмонеи очистили от скверны Иерусалимский храм, построили новый жертвенник, восстановили службу. И вслед за этим восстановили законы еврейского права по всей стране. Их логика достаточно ясна, и решение основано буквально на написанном в Торе. Там сказано: «И встанешь и пойдешь в то место, которое изберет Г-сподь, Б-г твой, и придешь к коенам, и левитам, и судьям, которые будут в те дни, и спросишь у них, и они поведают тебе необходимый закон» (Дварим, 17:8-9). Мы видим, что судьи, служители права, поставлены рядом с коенами и левитами, служителями Храма. Раши, когда приступает к комментированию раздела Торы, целиком посвященному еврейскому праву (Шмот, 21:1) начинает свой комментарий со слов «Почему раздел о суде находится сразу после раздела о жертвеннике? Поведать тебе, что Верховный суд должен заседать возле жертвенника». И действительно, Верховный суд (Сангедрин) заседал в Палате тесаных камней. Она была расположена прямо в стене большого двора, так что половина здания находилась вообще внутри так называемого Двора Израиля, там, где стоял жертвенник. Члены суда сидели лицом к нему, полукругом. Такое местоположение суда, как и все в Торе, имеет глубокий смысл, а если учесть нетерпимость Торы к самодеятельности в вопросах, связанных с Храмом и храмовой службой, то нахождение Верховного суда именно там, где он находился, просто обязательно. В Храм приходят, чтобы стать выше и чище. Храм — это место, куда Г-сподь приходит и благословляет тебя (см.: Шмот, 20:21). Храм — это место, где пребывает Его присутствие на земле. Но то же самое сказано о суде: «Б-г присутствует в общине судебной, из ее сущности сам Б-г судит» (Теилим, 82:1). Наверное, трудно выразить идею единства веры и закона наглядней: в Храме и Б-г, и закон, причем закон не в смысле «Небесная истина», а в самом обычном бытовом смысле — кому что причитается в вашем процессе, уважаемые тяжущиеся.

В Торе рассказ о Синайском откровении написан самым высоким стилем и в самых пышных выражениях. Здесь и «царство священников и народ святой». Здесь гора, покрытая дымом, потому что на нее спустился Б-г. Здесь народ, который видит голоса. Десять речений Синайского откровения все люди на земле воспринимают как вершину формулировки закона. «Не укради» — не как статья уголовного кодекса: вору положено такое-то наказание. И не как статья гражданского кодекса: укравший должен вернуть то и это. «Не укради» — это религиозный императив: ты не должен красть, потому что тебе запрещает красть Творец, а вовсе не потому, что ты боишься судей и тюремщиков. Убивать нельзя не потому, что люди собрались и договорились, что в обществе, в котором убивают, неудобно жить, а потому что Он сказал «Не убивай».

Однако сразу за этим рассказом следует нечто столь приземленное, чего от Священного Писания и ожидать нельзя: законы о рабах, о том, как выплачивать компенсацию, если бык забодал быка соседа. Или что делать, если дал своего осла посторожить соседу, а у того осел пропал. И еще многое подобное тому. Вот эти детали и есть право, да к тому же еще и изложенное не полностью. Как нам объясняет Раши, Моше накрыл перед народом Израиля законы, как накрывают стол, а нам же в Письменной Торе с этого стола показывают только образцы, оставляя все остальное для Торы Устной. Тора устраивает нечто вроде интеллектуальных качелей: только что в Десяти речениях она подняла закон на уровень религии и веры и тут же сводит религию и веру на самый что ни на есть бытовой уровень.

Моше бен Маймон, Рамбам, составил грандиозный философский труд, тема которого, если можно так сказать, «интеллектуальный иудаизм», или «иудаизм для интеллектуалов». Естественно предположить, что в конце автор вкратце излагает главную мораль своего труда. Так вот, Рамбам в конце «Море невухим» провозглашает, что человек обязан жить по нормам права, стремиться к справедливости и быть щедрым. И как положено в книге для интеллектуалов, перед этим Рамбам целую главу посвящает разбору терминов: что такое право, что такое справедливость и что такое щедрость.

Справедливость, согласно Рамбаму, — это совесть, мораль каждого отдельно взятого человека. Справедливость определяется мерой сочувствия к другому, способностью сопереживать чужим страданиям (там, гл. 39). А коли речь идет о сочувствии и сопереживании, то никакой четкости и ясности в этом вопросе быть не может. Совсем не случайно в Торе большинство заповедей, связанных с социальной справедливостью, не имеют численного выражения: предписано дать, но не сказано [footnote text=’Конечно, есть «десятина левитов» и «десятина бедных», и как явствует из слова, давать надо одну десятую часть, но это ближе к социальному налогу.’]сколько[/footnote] — дай, сколько велит твоя совесть, сколько требует дать твое чувство сопереживания чужому несчастью. Тогда понятно, что в списке Рамбама делает «щедрость» (хесед). Если признаться честно, мы здесь воспользовались тем, что пишем по-русски. Слово «хесед», которое стоит в ивритском тексте Рамбама, обычно переводят как «милосердие», «благодеяние». Но Рамбам к этому слову поставил арабский перевод, смысл которого «чрезмерность». И нужно сказать, что комментарий Рамбама к этому слову при всей своей кажущейся необычности хорошо обоснован. Для примера: всем известное слово «хасид», образованное от слова «хесед», означает того, кто делает больше, чем можно обязать по [footnote text=’По Рамбаму, в Писании говорится: «Мир устроен на щедрости» (Теилим, 89:3), ведь «…все существование нашей вселенной — это щедрость!» (Море невухим, 3:35). ‘]закону[/footnote]. Очевидно, что, когда речь идет о помощи другому, эта «чрезмерность» превращается в «щедрость». Можно сказать, что «щедрость» является численной мерой «справедливости».

Третье слово триады Рамбама — «правосудие», оно же «право»: «…то, что причитается, — будь то наказание, будь то благо». Самое главное качество «права» — его тео­ретическая полная отрешенность от эмоций. Право — оно целиком от холодного ума. Недаром все наши наставники разделяют правосудие и милосердие, — и действительно, какие чувства, когда мы решаем интеллектуальную задачу. Кто кому что должен, кто что совершил и что ему за это полагается. Теоретически судья, насколько он судья, должен быть беспристрастным и отстраненным.

По поводу смыкания рассказа Торы о даровании Синайского откровения с изложением законов еврейского права сказал рабби Ишмаэль, что они рядом, «чтобы поведать тебе, что как высокие с Синая, так и низкие — с Синая» (Мехильта, Шмот, 21:1). Еврейское право, юридические законы повседневного бытия — это исполнение воли Творца.

Политическая мысль современности утверждает, что в идеале люди должны быть свободными, что человека ни к чему нельзя принуждать. Утверждается, что любое принуждение человека должно быть обусловлено его личной выгодой. Призывают снести все ограды и стать воистину свободным. Такое чувство, что кто-то крепко не додумал мысль до конца. На самом деле человеку свойственно желать и стремиться делать нечто, наделенное высшим смыслом. Недаром психолог Виктор Франкл одну из своих книг озаглавил «Человек в поисках смысла». Правда, рецепт, приведенный в ней, несколько странный: постарайтесь придумать себе смысл жизни. Урок нынешнего времени оказывается неожиданным: свободный человек ощущает нужду в правилах, стремится к исполнению чего-то, что его обязывают делать извне него, стремится к несвободе. Беда в том, что человек не может придумать себе заповеди. Такое чувство, что всесокрушающая борьба за здоровый образ жизни — это какой-то суррогат заповедей. Нет, я не против здорового образа жизни, в конце концов, я правоверный иудей, а иудаизм требует от человека следить за своим здоровьем, но все же оно — это только инструмент полнокровной жизни, а не цель ее. 

Все люди на земле стремятся к Б-гу. Во всех религиях культивируется щедрость и справедливость, все говорят о вере и нравственных ценностях, и многие достигли на этом пути значительных вершин. Но только иудаизм романтизирует повседневность, наделяет ее душой. И этой душой является именно оно — еврейское право: гражданский закон Б-жий, уголовный закон Б-жий, семейный закон Б-жий, коммерческий закон Б-жий. Мы много раз слышали, что «вера в душе» и что «вера — это чувство». Но иудаизм возвращает Б-гу интеллект: «Я — Г-сподь, творящий щедрость, правосудие и справедливость на земле, и этого Я желаю [от тебя]» (Ирмеяу, 9:23). Щедрость и справедливость — это от души, а правосудие — это от головы. Разумеется, все хорошо в меру. Есть известная история о том, как р. Дов-Бер из Любавичей был настолько погружен в изучение Торы, что не услышал, как его сын выпал из люльки и заплакал. Его отец, Старый ребе Шнеур-Залман, поднялся в покои сына, поднял ребенка, утешил его, а потом сказал: «Хорошо, когда человек прилепляется к Создателю своему всей душой, но все же не настолько, чтобы не слышать плач ребенка». Но тут уже следует говорить о чувстве меры, а это другая тема.

Двадцать четвертого числа месяца ав Хасмонеи возвратили еврейское право на его место, рядом с жертвенником. И действительно, разве может нееврейское право стоять рядом с жертвенником, да еще и быть равноценным храмовой службе? Если право не еврейское, то, следуя Рамбаму, чувства у нас должны быть еврейские, а интеллект может быть нееврейским? Странно все это. И невозможно.