6 июня исполняется 219 лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина

Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль…

А. Пушкин
“К портрету Жуковского”

Слова Пушкина о Жуковском в еще большей степени относятся к нему самому. Пленительная сладость его стихов проходит “веков завистливую даль”, устремляясь в бесконечность.

О Пушкине написаны и будут написаны сотни статей и книг. Его можно перечитывать многократно и с возрастом открывать все новые мысли и нюансы, отвечающие собственным мыслям, настроениям, переживаниям.

Гравюра художника Е. Гейтмана. 1822 год

Читая Пушкина, глубоко задумываешься над его стихами, а подчас невольно подпадаешь под их “пленительную сладость”, не вникая в  содержание.

Безвременная гибель великих поэтов России, Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, лишила человечество многих шедевров, но, увы, кажется, так и не научила его беречь своих гениев.

В настоящей статье речь пойдет о еврейской теме в творчестве поэта. Евреи присутствуют в ряде его произведений.

Несомненный интерес представляет незаконченное стихотворение Пушкина, опубликованное по черновикам:

       В еврейской хижине лампада

       В одном углу бледна горит,

       Перед лампадою старик

       Читает библию. Седые

       На книгу падают власы…

Образ читателя “перед лампадой” не раз встречается у поэта и, похоже, дорог ему. Еще в “Руслане и Людмиле”, поэме, вышедшей шестью годами раньше, Руслан, войдя в пещеру, видит старца: “ясный вид, спокойный взор, брада седая, лампада перед ним горит, за древней книгой он сидит, ее внимательно читает”. Много ночей провел перед лампадой и сам поэт.

Стихотворение “В еврейской хижине лампада” является началом какого-то повествования из еврейской жизни. Об этом свидетельствуют как черновики поэта, так и дальнейшее описание  обстановки и событий в “печальной хижине”, где “над колыбелию пустой еврейка плачет молодая” и “сидит в другом углу, главой поникнув, молодой еврей, глубоко в думу погруженный”. Здесь поэт с теплотой говорит о “молодой еврейке”, “младом еврее”, тогда как в других его стихах звучит и слово “жид”, что до сих пор вызывает неоднозначные реакции и трактовки. Надо сказать, что еврейских женщин он никогда не называет “жидовками”. Для любвеобильного Пушкина национальность и религия женщины не имели значения.

Княгиня М. Волконская, хорошо знавшая Пушкина, в своих воспоминаниях писала, что “в качестве поэта он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, которых встречал”. О многих из них он писал с любовью, даже восторженно, часто с юмором.

Поэт прекрасно знал Библию и часто обращался к ее сюжетам. В 1829 году в “Московском вестнике” под общим заголовком “Подражание” были напечатаны два стихотворения по мотивам “Песни песней” царя Соломона: “В крови горит огонь желания” и “Вертоград моей сестры”. Оба стихотворения хорошо известны, первое из них стало популярным романсом на музыку М. Глинки, А. Даргомыжского, А. Глазунова. Второе свидетельствует о свободном владении поэтом экзотическими наименованиями, не только не затрудняющими чтение, но и придающими стихам большую привлекательность.

       Вертоград моей сестры,

       Вертоград уединенный;

       Чистый ключ у ней с горы

       Не бежит запечатленный.

       У меня плоды блестят

       Наливные золотые;

       У меня бегут, шумят

       Воды чистые, живые.

       Нард, алой и киннамон

       Благовонием богаты:

       Лишь повеет аквилон,

       И закаплют ароматы.

(Вертоград — сад; нард — травянистое растение, корни которого содержат ароматические вещества; алой — тропическое растение, из которого добывают ароматическое вещество алоэ; киннамон — коричневое дерево — корица; аквилон — поэтическое наименование сильного ветра).

Библейские образы не помеха для шутки, и в послании генералу А. Орлову, отговаривавшего его от военной службы, поэт пишет:

       Орлов, ты прав: я забываю

       Свои гусарские мечты

       И с Соломоном восклицаю:

       Мундир и сабля — суеты!

В 1835 году, за два года до смерти, Пушкин начал поэму, посвященную подвигу легендарной героини еврейского народа Юдифи.

Согласно легенде, ассирийский царь Навуходоносор приказал своему полководцу Олоферну уничтожить город Ветилуя со всеми его жителями евреями. Город был осажден, и гибель его казалась неизбежной.

       Когда владыка ассирийский

       Народы казнию казнил,

       И Олоферн весь край азийский

       Его деснице покорил, —

       Высок смиреньем терпеливым

       И крепок верой в бога сил,

       Перед сатрапом горделивым

       Израил выи не склонил;…

Красавица Юдифь вошла в лагерь Олоферна под видом беглянки из города, пленила его своей красотой, и, когда после пиршества в ее честь он крепко заснул, отрубила ему голову. Среди врагов началась паника, и город был спасен.

Отрывок поэмы заканчивается подходом войск Олоферна к городу. Сама поэма закончена не была, в каталогах она значится по первой строке. Картина знаменитых художников “Юдифь с головой Олоферна” в разных вариантах украшает музеи мира.

В произведениях Пушкина действуют представители многих народов. Это, естественно, русские, а также финны, грузины, армяне, чеченцы, молдаване, греки, французы, англичане, испанцы, шведы, украинцы, цыгане, татары, арабы, евреи — всех трудно перечесть. И все они равны, предпочтения не отдается никому, хотя в отдельных случаях явно под влиянием настроения есть поляки и ляхи, турки и гяуры, евреи и жиды, татары и “татары” как прозвище, то же относится и к цыганам, армянам и т.д.

Г. Доре. “Юдифь”

В “Руслане и Людмиле” среди соперников Руслана его единственным благородным другом оказывается “младой хазарский хан Ратмир”. В Хазарии времен княжения в Киеве Владимира (Х век) государственной религией был иудаизм, к которому с большим уважением относились и христиане, и мусульмане. Вряд ли Пушкин задумывался над этим. Поэт по своему выбирал своих героев, будь то добрый волшебник Финн (финн) или его соотечественница колдунья Наина.

А какой национальности “волшебник страшный Черномор”? “Пленительная сладость” поэмы не оставляет места для подобных рассуждений, наверняка чуждых и самому Пушкину.

В “Братьях разбойниках” поэт объединяет всю “шайку удалых” в одну семью, как бы подтверждая, что разбойники не имеют национальности.

       Меж ними зрится и беглец

       С брегов воинственного Дона,

       И в черных локонах еврей,

       И дикие сыны степей

       Калмык, башкирец безобразный,

       И рыжий финн, и с ленью праздной

       Везде кочующий цыган!

       Опасность, кровь, разврат, обман —

       Суть узы страшного семейства…

Поводом для Пушкина написать поэму послужило происшествие, свидетелем которого он стал: два разбойника, закованные вместе, оторвались от стражи, переплыли Днепр и спаслись. Это произошло на пути поэта в Кишинев, куда он в 1820 году был сослан царем Александром I за свои вольнодумные сочинения, в частности за оду “Вольность”.

Кишинев того времени — молдавский город с многонациональным населением, о чем свидетельствует поэт:

       Теснится средь толпы еврей сребролюбивый,

       Под буркою казак, Кавказа властелин,

       Болтливый грек и турок молчаливый,

       И важный перс, и хитрый армянин.

Каждому из его представителей он дает скупую и не всегда лестную характеристику: “еврей сребролюбивый”, “болтливый грек”, “хитрый армянин” и т.д.

В Кишиневе собирались участники тайного Южного общества, со многими из них Пушкин был в дружеских отношениях. Но его на эти собрания будущих декабристов не приглашали не только и не столько из-за далеко не безупречного поведения (об этом писал, в частности, В. Вересаев, в своей книге “Пушкин в жизни”), сколько и главным образом потому, что считали его великим поэтом России, которого надо для нее сберечь, сохранить. Позднее, в 1827 году, при прощании с А. Муравьевой, отправлявшейся в Сибирь к своему мужу-декабристу, Пушкин сказал ей: “Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стоил этой чести”.

На юге поэтом были написаны поэмы “Кавказский пленник”, упомянутые “Братья разбойники”, “Бахчисарайский фонтан”, “Гаврилиада”, начаты “Цыганы”; одним из многочисленных стихотворений того периода была “Черная шаль”.

Эту балладу Пушкин написал через полтора месяца после приезда в Кишинев на сюжет песни трактирной служанки. И хотя все ее герои, молдаванин, гречанка, еврей, армянин и даже раб — явно отрицательные, сюжет связан с жестоким убийством молдаванином гречанки и ее нового возлюбленного, “пленительная сладость” стихов заставляет не замечать этой жестокости. Композитор А. Верстовский написал к стихам музыку, и они стали популярным романсом.

Пушкин тяготился Кишиневом. По его настоятельным просьбам он был переведен на службу в Одессу к наместнику Кавказа князю М. Воронцову. Позднее, получив приглашение своего товарища Ф. Вигеля снова посетить Кишинев, поэт высказывает, надо полагать в шутку, надежду, что на “проклятый город Кишинев” когда-нибудь “небесный гром, конечно, грянет” и

Падут, погибнут, пламенея,

И пестрый дом Варфоломея,

И лавки грязные жидов,

Так, если верить Моисею,

Погиб несчастливый Содом,

Но с этим милым городком

Я Кишинев ровнять не смею…

В Одессе Пушкин и Воронцов быстро разочаровались друг в друге. Наместник требовал от Пушкина преданности службе, а поэта служба совсем не интересовала. К тому же у него завязался роман с женой Воронцова, красивой образованной женщиной, вызывавшей всеобщее восхищение.

Широко известна несправедливая эпиграмма поэта на Воронцова “Полумилорд, полукупец…”. Была и другая эпиграмма:

Певец Давид был ростом мал,

Но повалил же Голиафа,

Который был и генерал,

И, побожусь, не проще графа.

Герой отечественной войны 1812 года Воронцов был автором “Наставления господам офицерам в день сражения”, которое Багратион разослал войскам незадолго до боев за Смоленск.

Будучи ранен, Воронцов приказал адъютантам разыскать на Бородинском поле и в лазаретах всех раненных офицеров и солдат своей дивизии, чтобы вместе с медперсоналом отправить их в свое имение для лечения на его средства. Он закончил войну под самым Парижем и три года с 1815 года командовал русским экспедиционным корпусом во Франции.

Об этих, а также о других фактах жизни Воронцова рассказывает А. Кривицкий в повести “Тень друга” (“Знамя”, 1978, №5,6).

Человек высокой культуры и прогрессивных взглядов, Воронцов питал добрые чувства к евреям, поддерживал отношения с представителями одесской еврейской общины, способствовал всяким начинаниям, направленным на духовное развитие еврейского населения, подъему его благосостояния. С именем Воронцова связана совместная  просветительская деятельность министра народного просвещения С. Уварова и известного ученого еврея М. Лилиенталя по расширению гражданских прав и повышению образования евреев.

Позже и на Уварова Пушкин написал оскорбительные, опять же несправедливые стихи (“На выздоровление Лукулла”). Получив за это выговор от царя, он признался, что писал их “в минуту дурного настроения” и сожалеет об этом, так как с уважением относится к адресату стихов.

Воронцову и Уварову посвящены статьи в Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Их заслуги перед евреями России отметил в статье “Ученые евреи” в журнале “Лехаим” Яков Козловский (1995, 41-42).

Поэт пробыл в Одессе почти год и после неоднократных просьб Воронцова избавить его от Пушкина был выслан в село Михайловское, родовое имение Пушкиных.

Княгиня Волконская подарила на память поэту в качестве талисмана золотой перстень с резным восьмигранным сердоликом с надписью на еврейском языке. Так появилось стихотворение “Талисман”:

       Храни меня мой талисман,

       Храни меня во дни гоненья,

       Во дни раскаянья волненья:

       Ты в день печали был мне дан.

       Пускай же ввек сердечных ран

       Не растравит воспоминанье.

       Прощай надежда; спи желанье;

       Храни меня мой талисман.

В 1988 году в “Вестнике Европы” (№9) была опубликована заметка В. Гаевского, в которой сообщалось, что перстень не являлся талисманом, и назначение его другое. Елизавета Ксавериевна, жена Воронцова, по-видимому, заблуждалась относительно него. Надписи, в которых должна заключаться чародейственная сила талисманов, наносятся так, что их можно прочесть прямо. На сердоликовом же перстне Пушкина изображение обратное, то есть для оттиска.

Перстень, подаренный Пушкину, был не талисманом, а просто еврейской именной печатью, на которой полукурсивными (раввинскими) буквами вырезано: “Симха, сын почтенного раби Иосифа старца, да будет его память благословенна”.

Еврейская надпись на перстне нисколько не смущала поэта, он считал его талисманом, посвятил ему еще одно стихотворение (также “Талисман”), не расставался с ним до конца жизни.

В приведенных стихах, затрагивающих еврейские, в том числе библейские темы отсутствуют признаки какого-либо особенного, тем более недоброжелательного отношения Пушкина к еврейскому народу. Однако, как уже говорилось выше, в некоторых других произведениях, совершенно различных по жанру, используется слово “жид”.

В качестве примеров таких произведений назовем широкоизвестные три: “Песни западных славян”, эпиграмма на литератора Ф. Булгарина и одна из “Маленьких трагедий” — “Скупой рыцарь”.

Памятник А.С. Пушкину в Лицейском саду в городе Пушкине (бывшее Царское Село). Скульптор Р.Р. Бах. 1899 год. Открыт в 1900 году

“Песни западных славян” заимствованы преимущественно из сборника “Гузлы” (Гусли”) П. Мериме, автора знаменитой “Кармен”. Сборник представляет собой запись народных сказаний, собранных французскими авторами и обработанных Мериме. К 13 песням Пушкин добавил три собственные, и никакие “жиды” в них не упоминаются. Они представлены в двух других песнях Мериме — “Битва у Зеницы-Великой”, “Феодор и Елена”. В первой говорится о бессмысленном убийстве на почве национальной вражды “турецких жидов”, во второй — о порожденном народным суеверием “жидовском колдовстве”.

Песни весьма удивили Пушкина, в предисловии к ним он пишет, что ему “очень хотелось бы знать, на чем основано изобретение странных сил песен”. С этим вопросом он обратился к Мериме, и тот, как он написал, “чистосердечно” признался, что “Гузлы” он опубликовал, во-первых, потому, что хотел посмеяться над “местным колоритом”, в который “мы слепо ударились в лето от рождества Христова 1827 года”, а во-вторых, потому, что ему нужны были деньги на путешествие.

В 1830 году поэт пишет эпиграмму на литератора Ф. Булгарина, сделавшего сомнительную карьеру на связи с охранкой и всячески мешавшего Пушкину публиковать свои произведения:

       Не то беда, что ты поляк:

       Костюшко лях, Мицкевич лях

       Пожалуй, будь себе татарин —

       И тут не вижу я стыда;

       Будь жид — и это не беда;

       Беда, что ты Видок Фиглярин.

Здесь поляк-лях, татарин, еврей-жид по сути равны в глазах автора, а вот полицейский сыщик Видок — хуже всего, очевидно, что эпиграмма не является антисемитской, как ее иногда интерпретируют.

Другим примером, “доказывающим” антисемитизм Пушкина, считается образ Соломона в “Скупом рыцаре”. Здесь в стиле западноевропейского штампа выведен образ еврея-ростовщика. Как и в “Черной шали”, все главные герои трагедии отрицательны: доведенный до крайней, оскорбительной бедности Альберт, единственное страстное желание которого — смерть отца и получение наследства; еврей-ростовщик Соломон и жестокий скупой барон, вся радость которого — любование хранящимся в его подвалах золотом, готовый унизить, оболгать сына, лишь бы не дать ему денег.

Альберт, вынужденный в очередной раз просить у Соломона деньги в долг, говорит с ним вначале почти приветливо, но не выбирая выражений. Он прекрасно понимал, что ответить на его оскорбления еврей не может, он не рыцарь, вызвать его на дуэль он не имеет права — он беззащитен. Вспомним некоторые обращения Альберта к Соломону: “Проклятый жид, почтенный Соломон”, “Слушай: не стыдно ли тебе своих друзей не выручать?”, “Ты врешь, еврей…”

Однако Пушкин наделяет Соломона мудростью не только понять тайные желания Альберта, но и пророчески угадать его потенциальную готовность к отцеубийству. И только будучи уверен в этом, Соломон позволяет себе высказать преступную мысль об отправлении барона, мысль вызвавшую возмущение Альберта.

Анализируя произведения Пушкина, С. Дудаков в книге “История одного мифа” (М., 1993) заключает: «Для Пушкина, бравшего уроки “чистого афеизма”, носившего перстень с еврейской надписью (“Талисман”), начавшего изучать  еврейский язык и мечтавшего перевести “Иова”, вопрос о жидах евреях не был однозначно определен именно в силу того, что их роль в русской жизни им не оценивалась с государственно-политических позиций».

В посвященном А. Мицкевичу стихотворении “Он между нами жил” Пушкин вместе с польским поэтом мечтал

       о временах грядущих,

       Когда народы, распри позабыв,

       В великую семью соединятся.

Увы! И в наше время об этом также можно только мечтать.

Как и другие народы России и мира, евреи относятся к Пушкину с любовью. Недавно “Вестник ЕАР” сообщил, что с 1937 года “Евгений Онегин” в переводе на иврит Авраама Шленского переиздавался семь раз. К 200-летию поэта  выпущен российско-израильский почтовый блок. На марке изображен автопортрет Пушкина и факсимиле поэта, а также обложка первого издания “Евгения Онегина” на иврите. Справа на блоке — переводчик А. Шленский, над его портретом — титульный лист романа. Марку оформила художница Марина Пекарская.

Поэт Перец Маркиш еще в 1937 году в стихотворении “Пушкину” выразил свое и, надо думать, всех евреев отношение к поэту:

       Властитель дум — бессмертье ты познал,

       Не мир покинул ты, а тьму и безвременье;

       И в вихре буйных лет не угасал

       Твой гордый и величественный гений.

(Опубликовано в №86, июнь 1999)