22 швата — йорцайт, годовщина смерти ребецн Хаи-Мушки В письмах Ребе Раяца она всегда именуется Мусей, и так же она неизменно подписывалась в своих письмах. По всей видимости, «Муся» превратилась в «Мушку» из-за того, что по идишской традиции того времени в подобных именах звук «с» было принято передавать еврейской буквой «син», которую с течением времени стали прочитывать как «шин».  Шнеерсон, супруги седьмого Любавичского Ребе Менахема-Мендла Шнеерсона.

Хая-Мушка Шнеерсон накануне свадьбы с Менахемом-Мендлом Шнеерсоном. Варшава. 26 ноября 1928 года

Дочь предыдущего, шестого Любавичского Ребе Йосефа-Ицхака Шнеерсона (Раяца), она родилась в субботу 25 адара 5661 (1901) года в местечке Бабиновичи, недалеко от столицы хасидизма Хабад — Любавичей. Когда она была еще маленькой девочкой, ее дед, пятый Любавичский Ребе Шолом-Дов-Бер (Рашаб), завел однажды разговор о том, за кого предстоит выдать ее замуж, и сказал: «Стоит подумать о сыне Лейвика» — то есть о Менахеме-Мендле, юном сыне раввина г. Екатеринослава, известного хасида и каббалиста рабби Леви-Ицхака Шнеерсона. Но сватовство осуществилось много позже, в 1924 году, когда Раяц со всей семьей переехал в Ленинград.

Как дочь Любавичского Ребе, ставшего религиозным лидером еврейства в Советской России 1920-х годов, и как невеста его помощника, самоотверженно исполнявшего опаснейшие поручения Раяца и жившего фактически на нелегальном положении, Хая-Мушка также подвергалась постоянной опасности. Она проявляла поразительную силу и твердость духа: известно ее бесстрашное поведение в момент ареста ее отца (15 сивана 1927 года), смелые слова, которые она бросила в лицо «евсеков» То есть членов так называемой «Еврейской секции ВКП (б)» — главных инициаторов и исполнителей гонений на иудаизм. , предателей еврейского народа, разоблачив их ложь и лицемерие. И она первая запустила процесс, который в конечном счете привел к спасению и осво­бождению ребе Раяца. Когда в их квартире шел обыск, Хая-Мушка стояла у открытого окна и вдруг увидела, что к ней идет жених. Перегнувшись через подоконник, она негромко и выразительно проговорила: «У нас — гости». Менахем-Мендл сразу понял, что это значит, и поспешил в германское посольство. Благодаря этому уже на следующий день утром в европейских газетах появилось сенсационное сообщение: «В Совдепии арестован Любавичский Ребе», и тем самым план тайно арестовать и расправиться с Ребе прежде, чем об этом станет кому-либо известно, был сорван.

Когда смертный приговор Раяцу был заменен на ссылку в Костроме, Хая-Мушка поехала туда с отцом, чтобы заботиться о нем и обеспечивать ему нормальный быт. И она же, узнав о приказе об освобождении Ребе, послала телеграмму в Ленинград с этой доброй вестью.

Когда осенью 1927 года ребе Раяц готовился к отъезду из Советской России, он включил жениха Хаи-Мушки, Менахема-Мендла, в список членов семьи. Это вызвало сопротивление со стороны советских чиновников, и один из них насмешливо сказал Ребе: «Ну, ты-то легко найдешь любого жениха для твоей дочери и за границей!» На что Ребе ответил с чрезвычайной серьезностью: «Нет, такого жениха больше нигде не найти». Он поставил условие: если не выпустят Менахема-Мендла, то и он сам не уедет добровольно. Поскольку советские власти старались как можно скорее отделаться от еврейского религиозного лидера, причинившего им столько неприятностей и внутри страны, и за границей, они согласились на это условие.

Свадьба Менахема-Мендла и Хаи-Мушки состоялась 14 кислева 5689 года (27.11.1928) в Варшаве в помещении любавичской ешивы «Томхей тмимим». Перед началом бракосочетания ребе Раяц провозгласил: «Во время свадебного веселья из Мира Истины приходят души трех поколений отцов жениха и невесты. Так — у всех, но у некоторых больше и еще больше. Сейчас я скажу маамар, чтобы пригласить сюда души всех Рабеим: пусть придут и благословят молодых». И Ребе произнес знаменитый маамар «Леха доди», в который вплетены отрывки маамаров всех глав Хабада, начиная с Алтер Ребе, и с тех пор эти слова повторяют на всех свадьбах хасидов Хабада.

С этого времени жизнь Хаи-Муш­ки оказалась полностью посвящена мужу: она во всем помогала ему, духовно поддерживала и создавала максимально удобные условия для жизни и учебы. Вместе с ним она жила в Берлине, где рабби Менахем-Мендл учился в университете, и бесстрашно отправилась в самое логово нацистского зверя, чтобы получить разрешение на выезд во Францию. Трудности возникли, когда оказалось, что ее девичья фамилия — такая же, как у ее мужа, но ей удалось найти объяснение, которое служащий принял, хоть и очень неохотно. «Когда мы придем в Париж, — пригрозил он, — мы вас еще проверим».

Рабби Менахем-Мендл снова принялся за учебу — теперь уже в парижском Политехническом институте, а ребецн была его надежным тылом. Вместе они бежали в неоккупированную часть вишистской Франции, и только благодаря неизменной поддержке жены рабби Менахему-Мендлу удавалось продолжать самому учить Тору и преподавать ее другим, а также помогать евреям исполнять заповеди Торы даже в экстраординарных условиях войны. Вместе с мужем ребецн прошла через все треволнения, связанные с получением американской визы, и наконец они буквально чудом отплыли на пароходе из пылающей огнем мировой войны Европы.

28 сивана 5701 года (23.06.1941) Менахем-Мендл и Хая-Мушка Шнеерсон сошли на американскую землю, здесь и начался новый этап их жизни. Ребе Раяц возложил на своего зятя огромные полномочия по руководству рядом хабадских учреждений. Р. Менахем-Мендл отвечал за все, что касалось образования и воспитания юношества и в особенности издания книг по хасидизму. А 10 швата 5711 года (17.01.1951), ровно через год после кончины тестя, ребе Раяца, рабби Менахем-Мендл принял на себя руководство движением Хабад и стал седьмым Любавичским Ребе. Жизнь ребецн Хаи-Мушки, соответственно, обрела новый смысл. И в этой роли она осталась неизменной в своей преданности мужу, любви к нему и действенной поддержке во всех его начинаниях и свершениях. Супруга самого известного руководителя еврейского народа в последних поколениях, она всегда оставалась в тени, неузнанной и незнакомой подавляющему большинству людей.

Ниже приводится ряд коротких историй, несколько штрихов к портрету этой замечательной женщины.

*  *  *

Когда Хая-Мушка была еще маленькой девочкой, ее отец часто выезжал в разные места по делам своего отца, ребе Рашаба, и нередко брал с собой дочь. Однажды рабби Йосеф-Ицхак приехал в Орел и остановился у одного хасида, который должен был исполнить некоторые поручения Рашаба. Ввиду серьезности дела Хаю-Мушку отправили играть в соседнюю комнату с дочерью хозяина, а мужчины сели беседовать, плотно закрыв двери.

Во время игры Хая-Мушка вдруг остановилась и с таинственным видом спросила свою новую подругу: «Хочешь получить подарок?» Какая девочка откажется от подарка? Естественно, та выразила самое горячее желание. Тогда Хая-Мушка тихо-тихо приоткрыла дверь в соседнюю комнату и через щелку показала на человека, сидевшего за столом. «Видишь? — прошептала она. — Это мой папа». «А где же подарок?» — удивилась девочка. «Это и есть мой подарок: я показала тебе моего папу».

Только спустя годы дочь хасида из Орла по-настоящему оценила подарок.

Хая-Мушка Шнеерсон. Фотография на американской иммиграционной карте. 1941 год

*  *  *

Дедушки раввина Шолома-Дов-Бера Бутмана и ребе Менахема-Мендла были братьями. В 1950-х годах, когда Бутман еще учился в ешиве, юноша был нередким гостем в доме Ребе, и, естественно, его принимали как родного. По словам рабби Бутмана, ребецн всегда сама встречала его, а когда он уходил, обязательно провожала. Одним из поразительных свойств ее натуры была способность внимательно слушать человека. Каждый, кому хоть раз довелось говорить с ней, выносил впечатление об ее крайней заинтересованности даже в самых, казалось бы, незначительных мелочах в жизни собеседника. Большинство людей склонны к поспешности в ответах, нередко прерывают говорящего, считая, что уже все поняли и могут высказать свое мнение. Ребецн же была способна слушать часами, лишь изредка деликатно выражая свое отношение к сказанному репликой, мимикой или изящным движением руки. Ни разу не случалось, чтобы она оборвала собеседника, не дослушав его до конца. Когда же ей задавали вопрос, она никогда не отвечала сразу: сначала размышляла, как бы взвешивая различные возможности, и лишь потом высказывала свое суждение, сформулированное предельно ясно и тактично.

«Последний раз, — рассказывает рабби Ш.-Д.-Б. Бутман, — я видел ребецн 11 нисана 5747 (1987) года, в день рождения Ребе, за год до ее кончины. В течение нескольких лет я приезжал из Израиля к Ребе на 11 нисана и каждый раз использовал возможность навестить ребецн. Понятно, что предварительно я звонил ей, чтобы узнать, в какое время ей удобней всего меня принять. В тот год, позвонив ей, я сразу понял по ее голосу, что она плохо себя чувствует, и потому сразу сказал, что понимаю, сейчас не время для визита. Однако ребецн словно не поняла, что я сказал, и настойчиво пригласила меня, подчеркнув, что мой приход доставит ей радость. Как всегда, она расспрашивала о моей семье, входя в мельчайшие подробности касательно моей жены и моих детей. Я упомянул, что привез с собой праздничные лакомства для нашей дочери, жившей в Кроун-Хайтс, неподалеку от Ребе, и ребецн выразила уверенность, что мы поможем нашей дочери в подготовке к празднику. В ответ я сказал, что уже по запаху в доме чувствую, что у самой-то ребецн все готово к Песаху, и она рассмеялась от удовольствия…»

*  *  *

Один из учащихся ешивы 770 был однажды накануне праздника Песах срочно вызван к ребецн, которая вручила ему небольшую сумму за какую-то работу, проделанную им в доме Ребе. «Зачем вам было утруждать себя? — спросил тот. — Я мог бы обойтись без них и спокойно подождать до конца праздника!»

«Меня еще в детстве научили, — ответила ребецн, — что не следует начинать праздник, имея на себе какой-либо долг».

*  *  *

Однажды сын одного из вхожих в дом Ребе зашел туда после фарбренгена, закончившегося глубокой ночью. Ребецн заботливо спросила юношу, не хочет ли он поесть. «Спасибо, нет, — ответил тот, — я не голоден».

«Неудивительно, — ответила ребецн, — настоящий фарбренген — насыщает».

*  *  *

Один хасид попросил ребецн передать Ребе просьбу о благословении на скорейшее излечение тяжелобольного. Потом он спросил, как думает ребецн — не стоит ли и ему самому поехать на могилу ребе Раяца, чтобы помолиться за больного?

«Мой муж, — ответила ребецн, — сам хорошо знает, что нужно делать».

*  *  *

Г-жа Мира Раскин, одна из ее ближайших подруг, рассказывала:

«Однажды я пришла к ребецн, однако сопровождавший меня сын отказался войти в дом, говоря, что подождет меня на улице. Дело в том, что час был уже довольно поздний, и мой сын боялся, что Ребе, вернувшись домой после тяжелого рабочего дня, застанет у себя в доме незваного гостя.

Ребецн, узнав, что сын поджидает меня снаружи, сразу же вышла и пригласила его в дом. Отказать ей он, понятно, не мог, однако все время, пока мы с ребецн продолжали разговор, чувствовал себя крайне неловко. И его опасение оправдалось: через окно мы услышали шум подъехавшего автомобиля, звук открываемой входной двери, а затем шаги, приближавшиеся к столовой, где мы сидели. Сын легонько подтолкнул меня локтем позади стола, как бы говоря: «Скорее уходим!» Но даже это почти незаметное движение не скрылось от зоркого взгляда хозяйки; она улыбнулась и сказала: «Мой муж — интеллигентный человек, он не вмешивается в мои дела».

*  *  *

Рабби Мендл Ганзбург, много лет служивший в доме Ребе, рассказывал, что не было случая, когда Ребе обсуждал что-либо с ребецн в присутствии постороннего человека — даже его, рабби Мендла, ставшего в доме Ребе совершенно своим. Однако между супругами было такое взаимопонимание, что она по одному его взгляду угадывала, что он хотел бы сказать, и в словах не было никакой нужды.

*  *  *

«Мы с ребецн были близкими подругами много лет, — рассказывает г-жа Мира Раскин. — Несколько раз в неделю мы беседовали по телефону, и иной раз довольно подолгу. Однако всегда она сама звонила мне, я же — никогда, из опасения, вдруг трубку снимет сам Ребе. У нее был весьма упорядоченный образ жизни, и я достаточно точно знала, когда следует ждать ее звонка.

На похоронах ребецн Хаи-Мушки Шнеерсон. 
Нью-Йорк. 10 февраля 1988 года

21 швата 5748 (1988) года ребецн мне не позвонила. Прошел весь день, настал вечер, а она все не звонила. Я была вне себя от беспокойства, однако позвонить сама не решалась из-за того же опасения: вдруг трубку снимет Ребе. Лишь в 11 часов, когда я уже собралась спать, внезапно зазвонил телефон. Это была ребецн. Прежде всего, она попросила прощения за такой поздний звонок, потом рассказала, что днем ходила по делам, связанным с устройством брака нуждающейся молодой пары, а вернувшись домой, почувствовала себя очень плохо. По своей деликатности она не хотела причинять хлопоты кому бы то ни было, и потому никому ничего не рассказала — даже мужу, Ребе. Однако тот быстро понял, в чем дело, и хотел вызвать врача, хотя ребецн настоятельно просила его не делать этого. Воспользовавшись случаем, она согласилась подвергнуться осмотру при условии, что врач сначала проверит самочувствие самого Ребе. При всем при этом ребецн помнила, что не позвонила мне, и выбрала свободную минуту, чтобы поговорить со мной и успокоить меня — чтобы я не тревожилась за нее.

Однако в ту ночь состояние ребецн ухудшилось, ее срочно отвезли в госпиталь, и там она вернула Творцу свою чистую и святую душу…»

*  *  *

После кончины ребецн Хаи-Мушки Ребе часто цитировал стих из «Коелет»: «А живой — да примет к сердцу». Что требовалось «принять к сердцу», что осо­знать, осмыслить и осуществить? Прежде всего — увековечить ее память: основать как можно больше учебных и других учреждений (в частности, гмахов, касс взаимопомощи), названных в ее честь. Так в самых различных местах появились школы и семинары, в название которых вошло имя «Хая-Мушка». Эти учебные заведения подняли распространение «родников хасидизма» по миру на гораздо более высокий уровень, что, как было обещано Бааль-Шем-Тову, приведет Машиаха.

Но самое потрясающее истолкование стиха о необходимости «принять к сердцу» Ребе дал уже в одной из своих последних бесед — 22 швата 5752 (1992) года. Ребе объявил, что 22 швата 5748 года начался новый этап в служении Всевышнему — заключительный перед приходом Машиаха. Ребе указал, что 10 швата 5710 (1950) года с кончиной ребе Раяца завершился первый этап: этап служения ребе Раяца в его бытности в этом мире. После этого начался второй этап: рабби Менахем-Мендл Шнеерсон принял на себя руководство Любавичским движением, посвятив всю свою деятельность приближению времени Избавления. Ребе подчеркнул, что второй этап, с одной стороны, явился продолжением и развитием начатого ранее, но с другой — выявил множество новых элементов и сделал скорый приход Машиаха совершенно определенным. Но с кончиной ребецн — дочери ребе Раяца, как особо подчеркивал Ребе, — начался третий, окончательный этап в служении, новый по своей сути. «Подготовительный период завершен, — провозгласил Ребе, — и остается только одно: достойно встретить Машиаха!» Силы для этого даны каждому: каждый способен служить Всевышнему новым, несоизмеримо более высоким служением!

(Опубликовано в №238, февраль 2012)