Фотографии на выставке «Last Folio», работающей до 17 января в Еврейском музее и центре толерантности, — первое, что вы увидите, зайдя в музей.

«Она похожа на букву “шин”», — замечает фотограф Юрий Дойч, обращая мое внимание на фото раскрытой книги, найденной им на одном из еврейских кладбищ в Словакии. Молитвенник, который застыл и почти превратился в камень. Спрашиваю, много ли в его родной Восточной Словакии еврейских кладбищ. «Осталось, — говорит Юрий, — немного, а были тысячи. Но почти нет общин — некому за ними следить».

Эти снимки тоже кладбище — изъеденных червями, спрессованных и рассыпающихся еврейских книг. Увеличенные объективом и собранные вместе, они выглядят памятниками исчезнувшей цивилизации. Автор фотографий Юрий Дойч — потомок тех, кто к ней принадлежал. Он родился в Словакии, и в 1968‑м, после советских танков в Праге, не вернулся на родину после стажировки в Лондоне. С тех пор живет в Канаде. Он преуспевающий фотограф, его работы висят в музеях, он автор персональных выставок и обладатель международных наград,

«Это был 1997 год, — вспоминает Дойч, — я прилетел в Братиславу на похороны отца. И увидел там пожилую женщину, ей было трудно передвигаться. Предложил подвезти, она сказала, что очень занята. Выяснилось, что она навещает таких же, как она, выживших в концлагерях. Эту женщину звали Ружена Войнаровска, в 1942 году она оказалась в первом женском эшелоне, отправленном немцами из Восточной Словакии в Освенцим. Она разрешила мне сопровождать ее. Так я впервые столкнулся с этими людьми».

Юрий Дойч стал постоянно приезжать в Словакию и фотографировать выживших, торопясь застать уходящий мир. Десять лет назад к нему присоединилась Катя Краусова, куратор нынешней выставки, — ее судьба похожа на историю Дойча. Тоже еврейка и эмигрантка 1968‑го: «Родители нас буквально выпихивали из страны». Училась в Лондоне, как продюсер Би‑би‑си работала с большими музыкантами — Джорджем Шолти, Жаклин Дюпре, Клаудио Аррау; в 1994‑м продюсировала «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» знаменитого Иржи Менцеля, а в 1997‑м фильм «Коля», снятый ее компанией «Portobello Pictures», получил «Оскара». В 2005‑м Катя Краусова, как и Дойч, прилетела в Братиславу на встречу таких же, как они, эмигрантов 1968 года. На банкете собралось почти триста человек, и в какой‑то момент на экране стали показывать те самые фотографии выживших. Их показывал сам Дойч. Они познакомились и дальше работали вместе — снимали кино.

Первое интервью записывали с той самой госпожой Войнаровской, Юрий предупредил Катю: «Ни при каких обстоятельствах не упоминай, что она была надзирателем». А та сразу заявила: «Вам необходимо знать, что я была в Освенциме капо».

Несколько лет они ездили по Восточной Словакии и снимали этих стариков, которые передавали их из рук в руки, в очередном доме престарелых выяснялось, что рядом живет кто‑то еще, и ехали туда. Им в помощь была книга, написанная отцом Юрия, — справочник по еврейским общинам Словакии. Однажды в городке Годонин навещали Катку Грюнштейн, которая в марте 1942‑го тоже оказалась в «поезде для девочек», отошедшем с вокзала в Попраде в сторону Освенцима. Она рассказывала о лагере, о конце войны, о том, как очнулась в канаве и рядом заговорили по‑словацки, и потом они все вместе пробивались в Любек. В одного из своих спутников она, понятно, влюбилась, а потом его потеряла. И звали его — как бы вы думали — Мартином Краусом. Он оказался Катиным отцом. И это не совпадение, а награда: кто ищет для всех, найдет и для себя.

А Дойча награда ждала в Бардейове, бывшем курорте на польско‑украинской границе, а теперь маленьком городке, где они увидели большую синагогу, превращенную в склад, и на складе табличку, сообщавшую, что 3700 бардейовских евреев депортировали в лагеря. Съемочная группа прибыла в Бардейов, чтобы снять чету Шимонович, и вдруг сосед этой единственной оставшейся в городке еврейской пары стал настойчиво приглашать к себе. «Господин Боголь оказался церковным старостой, — рассказывает Катя. — Группа устала, всем хотелось пива и в отель, но он так убеждал нас зайти. Мы поднялись на седьмой этаж, набились в маленькую гостиную. Было неловко, он спросил — может, выпить? И я подумала — да, это помогло бы. Приносит сливовицу — кошерную. Откуда? Он стал рассказывать про еврейское здание, которое где‑то рядом, и после смерти брата госпожи Шимонович ключи у него — “надо вам там побывать”. Я вежливо отказываюсь — завтра за 300 км отсюда нас ждет один очень старый человек. Но рано утром господин Боголь караулит нас: “Только 10 минут. Хотя вам, конечно, надо увидеть и кладбище”. И в 8.05 утра мы заходим в этот дом. А когда я снова смотрю на часы, уже три часа дня».

Это была еврейская школа. Церковный староста с женой убирались в ней, чтобы выглядело, как будто дети только вышли. Даже чайник стоял. И в «школьном» сюжете, впервые в рассказе Кати и Юрия, появляются книги — в огромных шкафах. Потом они не раз возвращались в Бардейов и года через три нашли еще «книжное место». Катя вспоминает, как ее поразили наклейки и штампы с именами владельцев этих книг: «Я представляла себе по этим печатям жителей городка — доктора, мясника, торговца, их дома на площади… Перебирая книги, заметила на одной печать с именем Якаба Дайтча, дамского портного. Спросила Юрия, как звали его деда». Похоже, Катя не очень удивилась, узнав, что деда звали таки Якаб, и шил он женские платья. Пока не исчез.

Фотографии словацких евреев, сделанные Юрием Дойчем, вошли в его книгу «Мы выстояли». Отснятый материал смонтирован в полуторачасовой фильм. А снимки книг, мумифицированных и рассыпающихся, составили отдельный фотопроект «Last Folio», впервые выставленный в 2011 году в Музее еврейского наследия в Нью‑Йорке и успевший с тех пор объехать полмира. Он показывался в здании ООН в Нью‑Йорке и Галерее Онтарио в Торонто, в Художественном центре им. Марка Ротко в Латвии, в Национальной библиотеке в Берлине и Музее Тафта в Бостоне. Эти кадры видели в Риме, Вене и Париже. Какие‑то снимки находятся в коллекции Библиотеки конгресса в Вашингтоне. И ни одного лица на них, только растрескавшиеся ремешки тфилин и витражи брошенной синагоги, и лестница, спускающаяся к микве, и бесконечные тома, и разъединенные переплеты — все, что осталось от народа Книги там, где народа нет.