Дарование Торы сопровождалось потрясающими воображение, устрашающими явлениями: оглушительно гремели громы, сверкали ослепительные молнии, вся гора Синай горела, поднимая огромные клубы дыма, и звучал все время нарастающий пронзительный звук Б‑жественного шофара (Шмот, 19:16‑19). Десять заповедей, содержащие в себе всю [footnote text=’См.: Танья, начало гл. 20 (с. 50).’]Тору[/footnote], были провозглашены голосом самого Творца; а затем, спустя сорок дней, Моше‑рабейну принес их с Синая: запечатленные чудесным образом «письмена Б‑га» на каменных скрижалях — «изделиях Б‑га» (там же, 32:16). Однако, увидев, что в его отсутствие народ создал себе эрзац Б‑жества, золотого тельца, Моше‑рабейну «воспылал гневом и вышвырнул из своих рук скрижали и разбил их о подножие горы» (там же, 32:19).

Спустя еще сорок дней, в течение которых народ совершал тшуву, а Моше‑рабейну молился, умоляя Всевышнего простить Свой народ, Всевышний смилостивился и пообещал дать новые скрижали — чтобы их получить, Моше‑рабейну снова взошел на Синай. Но на этот раз все совершалось в тишине и тайне: никто — даже животные — не должны были подниматься вслед за Моше на Синай и даже не должны были видеть, как он идет в гору (там же, 34:1‑3). Спустя еще сорок дней, десятого дня месяца тишрей, Моше‑рабейну в последний раз сошел с Синая, неся сынам Израиля полное прощение Всевышнего и новые скрижали. Этот день на все времена стал Днем Всепрощения — Йом Кипур.

Устная Тора сообщает, что если бы сыны Израиля не совершили грех создания золотого тельца и первые скрижали не были бы разбиты, то вся Письменная Тора имела бы вид Пятикнижия с книгой Йеошуа (см.: Недарим, 22б), а ее скрытое, внутреннее содержание (которое излагает каббала и учение хасидизма) было бы для всех [footnote text=’Сефер маамарим 5706. С. 35.’]явно[/footnote]. Изучающий Тору никогда не забывал бы то, что выучил, а весь народ Израиля обладал бы полной свободой в мире, так как никто — ни один народ, ни одно государство — не мог бы навязать ему свою [footnote text=’Ялькут Шимони, Берешит, ремез 391 (гл. 31).’]власть[/footnote]. Ясно, что тогда и речи не могло бы идти о каком‑нибудь изгнании, и больше того: свобода сынов Израиля была бы свободой даже от Ангела [footnote text=’Мидраш раба, Шмот, гл. 41.’]Смерти![/footnote] Понятно, почему разбиение скрижалей осталось примером величайшего бедствия, а день, когда это произошло — 17 тамуза, — является днем общественного поста.

Тем не менее, как всегда в Торе, беда обернулась благом. Дело в том, что наказание Всевышнего не является наказанием в обыденном смысле этого слова, то есть местью за неправильный поступок. Соотношение греха и наказания за него можно объяснить следующим сравнением. Отец предупреждает неразумного сына: не трогай оголенный провод, а то ударит током. Если же тот хочет проверить слова отца или думает, что сможет уберечься от нежелательных последствий, и трогает оголенный провод — то кто наказывает его за это? Конечно, не отец, а он сам себя. Всевышний предупреждает нас: «Накажет тебя твое же зло, и своевольность же твоя тебя вразумит» (Ирмеяу, 2:19). Что же остается сделать отцу — в особенности если сын раскаивается и просит прощения? Разъяснить сыну подробней, в чем заключался его проступок, как ему следует себя вести, и утешить его.

Какое же утешение принесли с собой вторые скрижали?

Поскольку сыны Израиля по своей вине лишились той высоты, на которой стояли во время Дарования Торы — уровня цадиков, их животная душа и ее главный фактор, йецер а‑ра (дурное начало), вновь приобрели власть над ними. Теперь встала задача бороться с ними, трансформировать их и использовать для служения Всевышнему. Единственное средство для этого — Тора, а поскольку теперь изучение Торы стало несравненно более трудным (в частности, из‑за забывчивости, насылаемой этими духовными врагами), Всевышний облегчил процесс учения, вместе со вторыми скрижалями дав всю Устную Тору: Алаху (в виде обоих Талмудов, Вавилонского и Иерусалимского), Мидраш, «Сифру» и «[footnote text=’Алахические комментарии на книги Ваикра, Бемидбар и Дварим.’]Сифрей[/footnote]», которые подробно разъясняют Тору. Самому же Моше были сообщены «потаенные секреты мудрости», то есть [footnote text=’Ялькут Шимони, там же, гл. 46; Шмот раба, гл. 46; Эрувин, 54а; Сефер маамарим 5706, с. 36. ‘]каббала[/footnote], которые он мог передавать тем, кто достоин этого. Таким образом, только теперь сыны Израиля приступили к исполнению своей главной и почетной миссии: исправлять себя и весь окружающий их мир, превращая его в Обитель для Б‑жественной [footnote text=’См.: маамары «Боси легани» 6710 и 5711.’]сущности[/footnote]. Вместо утерянной свободы им была дана другая, более ценная: свобода внутренняя, приобретя которую потерять уже невозможно. Но и ради нее необходимо трудиться: трудиться в Торе, как говорят мудрецы наши: «Нет тебе свободного человека, кроме того, кто занимается изучением Торы» (Пиркей Авот, 6:2). Тора связывает человека с Творцом такой связью, что поднимает его над миром, и тогда уже ничто в мире не имеет над ним власти.

Короче говоря, все блага, которые вместе с первыми скрижалями были даны свыше как подарок, теперь сыны Израиля должны были приобретать сами, своим трудом. А в природе человека, что все, добытое им в результате затраченных усилий, для него более ценно, нежели полученное как [footnote text=’См.: Бава мециа, 38а. ‘]подарок[/footnote], — и тем более ценно, чем больше приложено было [footnote text=’О различиях между первыми и вторыми скрижалями и о значении этого для народа Израиля и для самого Моше‑рабейну см.: А‑йом йом, 17 тамуза и Сефер маамарим 5706, с. 35–37. ‘]усилий[/footnote].

 

20 хешвана 5621 (1860) года — день рождения пятого Любавичского Ребе, рабби Шолома‑Дов‑Бера Шнеерсона (Рашаба). Вся его деятельность соответствует сказанному выше о том новом, что принесли с собой вторые скрижали. Ребе Рашаба называют «Рамбамом учения хасидизма»: так же, как Рамбам создал грандиозный алахический труд «Мишне Тора», содержащий в себе всю Устную Тору, включая положения о приходе Машиаха и его времени, рабби Шолом‑Дов‑Бер все учение хасидизма — то есть учение о сокровенном смысле Торы — привел в вид стройной и логичной системы, сделав его доступным каждому для изучения.

«Мудрец предпочтительнее [footnote text=’Ялькут Шимони, Теилим, ремез 841 (гл. 90); Китвей а‑Аризаль, Ликутей а‑Шас, Бава батра.’]пророка[/footnote]», так как пророк постигает лишь то, что ему дается Свыше в пророческом откровении, а мудрец, используя все возможности интеллекта, мыслью поднимается все выше и выше и способен составить некоторое представление даже о таких высоких уровнях Б‑жественного, которые традиционно считались [footnote text=’См.: Танья, ч. 4, с. 254: если «не вставал больше пророк в Израиле, как Моше» (Дварим, 34:10), то как же постиг Аризаль больше него и предпринял целый ряд исследований внутреннего содержания сфирот и многочисленных ступеней выше Хохмы и Кетера мира Ацилут?’]непознаваемыми[/footnote]. Так и Ребе Рашаб мыслью своею проник в недосягаемые высоты Бесконечного Б‑жественного света и высказал идею, что и он имеет определенные уровни и [footnote text=’См.: Сефер маамарим 5666 («Эмшех самех‑вав»). ‘]иерархию[/footnote].

А главное, благодаря Ребе Рашабу не только теория, но и практика хасидизма стали неотъемлемой частью еврейского образа жизни и еврейского мировоззрения. Ребе Рашаб основал в Любавичах ешиву «Томхей тмимим» — учебное заведение нового типа, в котором изучение внутреннего смысла Торы заняло такое же важное место, как освоение «Открытой Торы», то есть Алахи и Талмуда. Уникальной особенностью этой ешивы было и то, что для поступления в нее мало было обладать способностями и достаточным запасом знаний. Известны случаи, когда молодые люди, считавшиеся восходящими светилами, не были приняты в число учащихся «Томхей тмимим», а, наоборот, парни, на первый взгляд не имевшие особых перспектив в мире Торы, легко поступали туда.

Дело было в особых критериях, выработанных Ребе Рашабом, которым следовало руководство ешивы во главе с рабби Йосефом‑Ицхаком, сыном Ребе Рашаба и будущим шестым Любавичским Ребе, ставшим административным директором «Томхей тмимим». Каково было назначение ешивы и к чему готовились ее выпускники, стало ясным после того, как власть в России захватили большевики и начали искоренять в ней любое «инакомыслие», в особенности религиозное. Тогда оказалось, что выпускники «Томхей тмимим» — истинная гвардия иудаизма, вышедшая на «войну Дома [footnote text=’По выражению самого Ребе Рашаба.’]Давида[/footnote]» за Б‑га, за Тору, за исполнение Б‑жественных заповедей и сохранение еврейских обычаев. И свобода, которую воспитала в этих «воинах Дома Давида» ешива «Томхей тмимим», включала в себя также свободу от страха смерти, так как деятельность этих людей требовала непрерывной и постоянной готовности к самопожертвованию.

 

Но самое удивительное, что близость рабби Шолома‑Дов‑Бера Шнеерсона к атрибутам вторых скрижалей проявилась еще до его появления на свет. Об этом свидетельствует история его рождения.

Мать его, рабанит [footnote text=’См. о ней нашу статью: Лехаим. 2011. № 1.’]Ривка[/footnote], была дочерью выдающегося хасида рабби Аарона из Шклова и рабанит Хаи‑Соры, дочери рабби Дов‑Бера Шнеерсона, Мителер Ребе, — второго Ребе Хабада. В очень раннем возрасте Ривка лишилась отца, и тогда ее тетя, рабанит Хая‑Муся, дочь Мителер Ребе и супруга Любавичского Ребе Цемаха Цедека, взяла ее (вместе со старшей сестрой) к себе. В 1849 году ее, почти еще девочку, просватали младшему сыну Цемаха Цедека рабби Шмуэлю (будущему Любавичскому Ребе Маарашу), которому тогда было только 15 лет. Сначала у них родилась девочка, Двора‑Лея, а затем (в 1859 году) — мальчик, Залман‑Аарон (известный впоследствии среди хасидов под псевдонимом‑аббревиатурой «Разо»). В начале зимы того же года, 10 кислева, когда хасиды праздновали годовщину освобождения из заключения Мителер Ребе, молодая рабанит почувствовала себя нездоровой и ушла в отдаленную комнату, чтобы не слышать шума веселья, от которого ей почему‑то становилось грустно. Присев к столу, она отчего‑то заплакала, а потом заснула. И приснился ей сон: она увидела свою покойную мать рядом с величественным старцем. «Ривка, — сказала ей мать, — ты и твой муж должны написать свиток Торы…», а старец добавил: «…И Всевышний даст вам хорошего сына. Назовите его моим именем — не забудьте!» «Папа, — попросила мать, — благослови ее!», и тот произнес благословение, после чего Ривка сразу проснулась.

В течение всего дня она думала об этом сне, однако поговорить с мужем ей не удалось, а затем она об этом забыла.

Спустя несколько дней Ривка дежурила ночью около постели своей тети‑свекрови, жены Цемаха Цедека. Ее уже несколько дней лихорадило, и каждую ночь около нее была одна из невесток. В ту ночь ей стало лучше, жар спал, и к утру она заснула. После утренней молитвы Ребе Цемах Цедек зашел, чтобы навестить больную. Та стала рассказывать, что видела сон: какие‑то водные пространства — «вода, вода, много воды»… «О, — сказал Цемах Цедек, — Гемара говорит, что, если видят во сне воду, это хороший знак, это хороший сон… А хороший сон, — добавил он, искоса взглянув на Ривку, — обязательно сбудется».

Она вспомнила свой сон, который видела 10 кислева, и решила сегодня же рассказать о нем мужу. Однако, когда пришла домой, узнала, что у дочери, Дворы‑Леи, разболелось горло и поднялась температура. Несколько дней прошли в тревогах и уходах за больной, девочка выздоровела. Про свой сон Ривка опять забыла.

В ночь на 19 кислева (Новый год хасидизма, праздник освобождения Алтер Ребе) она снова увидела во сне мать — но уже с двумя старцами. Первого она уже знала — это был Мителер Ребе, а второй имел внешность еще более внушительную, буквально вызывающую благоговейный ужас. «Ривка, — как в первый раз, сказала мать, — ты и твой муж должны написать свиток Торы…», а Мителер Ребе опять закончил: «…И Всевышний даст вам хорошего сына». «Амейн, — произнес второй старец, — да скажет то же самое Всевышний!» «Папа, — сказала мать, — благослови ее!», и Мителер Ребе произнес благословение. «Дедушка, — сказала мать, — благослови ее!», и Алтер Ребе (а это был он) также произнес благословение, а мать Ривки и Мителер Ребе ответили: «Амейн!» Ривка тоже вслух сказала «амейн» и от звука собственного голоса проснулась.

Она увидела, что муж ее, рабби Шмуэль, уже встал. Он спросил ее, улыбаясь: «На какое это благословение во сне отвечают “амейн”?» «Через час я приду к тебе и расскажу», — ответила Ривка.

Рабби Моше Вышедски, от которого я слышал эту историю, объяснил: дело не только в том, что рабанит Ривка не хотела рассказывать такой сон с неомытыми руками. Она относилась к своему мужу, как к Ребе, а сама была его хасидом, поэтому для того, чтобы зайти к нему на йехидут, ей требовалась особая подготовка в течение целого часа.

Услышав ее рассказ, Маараш немедленно поспешил к отцу и пересказал сон жены. Цемах Цедек дал указания: писать свиток Торы на самом лучшем пергаменте, причем начать работу (в противоположность обычаю) в полной тайне: в его комнате и в присутствии только лишь братьев Маараша. Прошло несколько недель, пока достали пергамент нужного качества, и 15 швата переписчик (также указанный Цемахом Цедеком) начал свой труд. Цемах Цедек сам наблюдал за ним и поторапливал, так что в месяце элул свиток Торы был почти закончен. Маараш собирался устроить торжественное завершение написания свитка Торы (сиюм) назавтра после Йом Кипура, на что Цемах Цедек дал свое согласие.

А почти одновременно с началом писания свитка Торы рабанит Ривка забеременела. По этой причине она не могла участвовать в подготовке трапезы в честь исполнения столь важной заповеди, которой Маараш хотел придать особо праздничный характер. Среди хасидов распространился слух, что назавтра после Йом Кипура младший сын Ребе будет отмечать завершение свитка Торы, и очень многие из тех, кто прибыл в Любавичи на Десять дней тшувы, отсрочили свой отъезд. Так что на сиюме и на связанной с ним трапезе должно было быть очень много людей.

Однако рано утром назавтра после Йом Кипура Цемах Цедек вызвал к себе Маараша и сказал ему: «Устраивай большую трапезу, я тоже приду и скажу маамар, однако сиюм сегодня не делай». Почему, Ребе не объяснил.

Почти через месяц, 13 хешвана, Цемах Цедек позвал к себе Маараша и дал указание: чтобы вечером он привел в комнату Цемаха Цедека переписчика и свою жену, рабанит Ривку, для того, чтобы втайне от всех устроить сиюм. «Я вышила покрытие для свитка Торы, — рассказывала рабанит Ривка своему внуку, Ребе Раяцу, — и когда принесла его в комнату моего почитаемого и святого свекра, он сказал мне: “Мазл тов тебе, и да осуществит Всевышний благословения, которые дали тебе мой тесть и мой дед!” Ровно через неделю, 20 хешвана 5621 года, в девятом часу утра я родила твоего отца — на мазл тов и на долгие дни и годы!»

Обрезание новорожденного должно было состояться 27 хешвана. В честь такого события в Любавичи приехало много гостей — среди них старые, очень известные и уважаемые хасиды, а из нескольких близлежащих местечек явились почти все их обитатели. Поэтому подготовка праздничной трапезы после обрезания приняла буквально грандиозные масштабы. В субботу, предшествующую обрезанию, Цемах Цедек говорил маамары во время трапез и на устроенном после хасидском фарбренгене был очень весел.

Всю ночь накануне обрезания десятки гостей и все сыновья Ребе, как принято, не спали, а читали «Теилим» и изучали «Зоар». Жена Цемаха Цедека опять чувствовала себя неважно, и в ее спальне, смежной с комнатой Цемаха Цедека, всю ночь находилась младшая дочь, которую тоже звали Двора‑Лея. В третьем часу ночи они услышали, что Ребе разговаривает со своим слугой, Хаимом‑Бером. Рабанит послала дочь узнать, почему ее муж вызвал Хаима‑Бера и о чем с ним разговаривает в такой неурочный час. Двора‑Лея услышала, что Цемах Цедек велит слуге пойти к рабби Шмуэлю (а надо заметить, что Цемах Цедек именовал своих сыновей «рабби» еще с колыбели) и передать ему, что обрезания сегодня не будет. Рабанит, услышав об этом, чрезвычайно расстроилась и послала дочь к мужу с просьбой не объявлять, что обрезание не состоится, так как, якобы, мать новорожденного слишком слаба и такое известие может повредить ее здоровью.

Ребе не пожелал ничего слышать и снова попытался послать Хаима‑Бера с тем же поручением. Но рабанит опять обратилась к нему через дочь с просьбой не откладывать обрезание, так как зарезана масса скота и птиц и приехали очень важные гости — так что отсрочка грозит не только очень большими убытками, но также умалением чести хасидизма.

Цемах Цедек ответил, что он хорошо знает законы Торы и есть веские причины, по которым обрезание не может состояться вовремя. Но как только он снова велел Хаиму‑Беру идти к рабби Шмуэлю, рабанит закричала мужу через дверь: «Я приказываю тебе во имя чести дочери талмид хахама слушаться меня!»

«Что я могу поделать, — сказал Цемах Цедек, — против дочери талмид хахама? Я вынужден исполнить ее волю, но это ничего не изменит. Как сиюм свитка Торы состоялся в тот срок, в который должен был состояться, так и введение новорожденного в союз Авраама, отца нашего, состоится в тот срок, в который должно состояться. Всем управляет Б‑жественное Провидение — по воле Всевышнего».

Назавтра с необычайной торжественностью начали церемонию обрезания, однако, когда младенца подали рабби Шмуэлю (который был моэлем и собирался совершить обрезание сам), он увидел, что ребенок еще недостаточно окреп для такой операции. Немедленно подошли еще несколько авторитетных моэлей и, посовещавшись и заручившись согласием Ребе, постановили, что обрезание необходимо перенести.

Цемах Цедек остался в синагоге и велел принести легкое угощение, выпил сам и сказал «лехаим», а затем произнес маамар. Затем он распорядился начать трапезу, которая весьма затянулась и перешла в хасидский фарбренген, на котором Ребе произнес еще один маамар.

Только в ночь на второй день Хануки (26 кислева) — то есть как раз через месяц — Цемах Цедек вызвал к себе Маараша и сказал: «Завтра соверши обрезание своего сына в моей комнате для молитвы — и тайно: пусть присутствуют только твои братья и самые близкие родственники, так, чтобы было не больше двух [footnote text=’То есть не больше двадцати человек. Есть версия, согласно которой Цемах Цедек разрешил позвать вообще считанных людей (см.: Торат Шалом. Сефер а‑сихот, с. 79).’]миньянов[/footnote]. Первые скрижали даны в оглушительных громах — и разбились; Вторые скрижали даны потихоньку — и сохранились».