В 1915‑1916 годах я отдыхал в живописном местечке Шайи, у моего швейцарского дяди, доктора Леона Хельга. Его дача находилась над городком Клараном, расположившимся на самом берегу Женевского озера. Здесь можно было встретить политических эмигрантов из России, художников, писателей. Недалеко от нас в небольшом двухэтажном домике с названием «La colline» (холм) поселился Владимир Ильич Ленин.

Владимир Ильич часто проезжал мимо нашей дачи на велосипеде. Однажды я поехал за ним на своем велосипеде. Ленин обернулся и, приветливо улыбнувшись, сделал мне знак рукой, что означало: смелей, вперед! Мы спустились вниз к озеру, прошли пешком вверх по крутому склону, потом снова сели на велосипеды и объехали наше местечко.

Я сопровождал нашего соседа в нескольких поездках. Держался обычно в 10‑12 шагах позади него, крутил педали вполсилы, чтобы не опережать спутника: мне казалось неприличным обгонять человека, который был втрое старше меня.

В один из теплых осенних дней, когда я шел с Николаем Александровичем Рубакиным, известным русским библиографом, по берегу Женевского озера, мы встретили В. И. Ленина с Н. К. Крупской. Ленин держал в руках раскрытую книгу и что‑то повторял на ходу. Поздоровавшись, Рубакин спросил:

— Чем увлекаетесь, Владимир Ильич?

— Перечитываю Лукиана. Написано две тысячи лет назад, а такое впечатление, будто сегодня. Удивительная пародия на современное буржуазное общество!

Завязался серьезный разговор о древнеримской литературе, затем перешли к событйям в России, а я, приученный родителями не вмешиваться в беседы взрослых, внимательно слушал, вбирая в себя каждое слово.

И вдруг Рубакин повернулся ко мне:

—А вот Оня все время мечтает умереть за революцию.

Ленин сразу же узнал меня, улыбнулся и мягко сказал:

— Для революции надо жить, а не умирать.

— Владимир Ильич! Дайте мне какое‑нибудь поручение! — пылко произнес я.

— Не смогу, потому что занимаюсь здесь только теорией. Впрочем, сколько вам лет?

— Пошел шестнадцатый…

— Вполне, вполне взрослый человек. Убежден: у меня для вас найдется какое‑то дело. Если будете в Цюрихе, зайдите к Анжелике Павловне Балабановой, она непременно даст вам то поручение, о котором вы мечтаете…

Ленин назвал мне цюрихский адрес, и с этой минуты я думал только о своей «революционной миссии», жил в ожидании того момента, когда попаду наконец в Цюрих.

Неожиданно мой сосед по школьной парте итальянец Фредерико Фридзони пригласил меня провести пасхальные каникулы у него в Турине. Я обрадовался этому приглашению и решил поехать в Италию прямым поездом Цюрих—Турин. Как только наступили долгожданные каникулы, я сразу же тронулся в путь и, сойдя с поезда в Цюрихе, без промедления явился по указанному адресу. Когда я увидел Балабанову, идея умереть за революцию как-то померкла, и мне захотелось отдать свою жизнь за прекрасную Анжелику. Передо мной сидела молодая красивая женщина с гордо откинутой головой. Она спросила меня низким бархатным голосом:

— Откуда вы узнали мой адрес?

— Мне сообщил его Владимир Ильич.

— Что же вы собираетесь делать?

— Еду на пасхальные каникулы в Турин.

— Вот и хорошо! Хочу поручить вам одно дело. Нужно отвезти письмо главному редактору газеты «Аванти». Вероятно, вы знаете, что «Аванти» — самый значительный, социалистический орган печати.

У моей собеседницы таинственно заблестели глаза, и она произнесла с подчеркнутой значительностью:

— Но это письмо редактор газеты должен получить только лично от вас…

Балабанова быстро написала письмо и буквально через минуту вручила мне заклеенный конверт, на котором я не увидел ни названия улицы, ни номера дома…

— А адрес? — спросил я, растерянно поворачивая в руках чистый конверт.

— Революционеры адреса запоминают! — ответила мне прекрасная Анжелика, и я снова увидел в ее глазах лукавый блеск. — Слушайте и запоминайте: Турин, улица Короля Виктора Эммануила III, дом 18, 2‑й этаж.

Переезжая через швейцарско‑итальянскую границу, я чувствовал себя профессиональным революционером и решил, что скорее съем письмо Балабановой, чем отдам его в руки полиции. Однако к моей персоне интереса никто не проявил. Вечером на платформе туринского вокзала меня встретил Фредерико с родными, и мы уехали к нему домой. Утром я отправился на улицу Короля Виктора Эммануила III, нашел нужный дом и, поднявшись на второй этаж, предстал перед секретарем редакции, почтенной женщиной в черном костюме.

— У меня письмо для редактора от Анжелики Балабановой, — сказал я.

Женщина протянула руку за письмом.

— Нет, нет… Извините. Меня просили передать письмо редактору лично.

— Пожалуйста, пройдите…

Я вошел в просторный кабинет, за массивным письменным столом которого сидел темноволосый человек приятной внешности. Вскрыв конверт, хозяин кабинета прочел письмо, подошел ко мне, крепко пожал мою руку, поцеловал в лоб и сказал:

— Спасибо, товарищ, от имени революции!

После этого я целый год чувствовал на своем лбу поцелуй «великого редактора».

Через три года я вернулся на родину, участвовал в гражданской войне, а в начале 20‑х в качестве журналиста рассказывал в нескольких московских газетах о событиях театральной жизни. Вскоре я познакомился с А. В. Луначарским и был принят в его доме. Жена наркома, актриса Наталья Александровна Розенель, охотно слушала мои повествования о пережитом, о юношеских впечатлениях. И однажды на каком— то семейном празднике Наталья Александровна сказала:

— У Они в голове много интересных рассказов. Жаль только, что все это не напечатано… Он может, например, поведать нам прямо сейчас о том, как выполнял свое первое революционное поручение…

Я не заставил себя ждать и тут же повторил свой рассказ, дополнив его новыми деталями и подробностями. Анатолий Васильевич медленно снял пенсне и сказал, задумавшись:

— Да, Воронский это, конечно, опубликует, но Феликсу Эдмундовичу подобные факты доставят мало удовольствия…

Я замер, не понимая, в чем дело.

Наталья Александровна удивленно воскликнула:

— Но при чем здесь Дзержинский?

Тогда Луначарский обратился ко мне:

— Знаете ли вы имя и фамилию редактора «Аванти», поцелуй которого так долго носили на лбу?

— Нет.

— Это был Бенито Муссолини. Так что сами решайте, печатать или не печатать.

В последующие сорок лет я эту историю больше никому не рассказывал. И только в 1964 году узнал от моего товарища Фредерика Сиордэ, вице‑презцдента международного общества Красного Креста, что Луначарский ошибся. Бенито Муссолини покинул редакторское кресло в 1914 году, а в 1916‑м главным редактором «Аванти» стал его брат Арнальдо, вполне порядочный человек. Можно себе представить, какая тяжесть свалилась с моей души…

Это было очень давно. Директор киевской киностудии, маленький, прихрамывающий человек, имел привычку ежедневно ходить по длинным коридорам студии, заглядывая почти во все павильоны, служебные помещения, чтобы проверить, чем заняты его подчиненные. Часто его сопровождал юркий и весьма надоедливый администратор по фамилии Фрак, который следовал за ним по пятам, утомляя своими разговорами и нелепыми комментариями.

Однажды терпение директора истощилось, и он пустился в «бега». Оторвавшись от преследователя, он ворвался в пошивочную мастерскую и в отчаянии простонал:

— Не могу я больше!

— А что такое? — вежливо осведомился старый портной‑еврей.

— Замучил меня этот Фрак…

В ответ директор услышал мудрый совет портного:

— Так порежьте его на кепки…

Известно, что Светлов много шутил в стихах, писал пародии. На него никто не обижался, потому что в его глазах, когда он читал эти «произведения», светилась необыкновенная доброта. Казалось, он хочет помочь человеку, ставшему объектом его шутки, иронии.

О писателе Михаиле Левидове он написал:

Левидов от ума большого

Стал подражать Бернарду Шоу,

Но то, что хорошо у Шоу,

У него нехорошоу.

На улице сидит собака.

Идет Левидов, тих и мил.

Смотри, милиционер, однако,

Чтоб он ее не укусил.

В день рождения Наума Лобковского, известного переводчика с украинского языка на русский, Светлов пришел в Дом литераторов, чтобы поздравить его. Обращаясь к Лобковскому со сцены, он произнес:

— Поскольку ты переводишь с украинского, я и выражу свои мысли на этом языке:

Нэ бэда, що нэма у Наума ума.

А бэда, що Наум претендуе на ум.

Я же объяснился с именинником в прозе: «Наум Лобковский перевел Остапа Вишню с малороссийского на еще менее российский».

Через год после окончания войны несколько писателей направили в президиум Союза писателей свои предложения о том, какой должна быть советская литература. Среди семи подписей под этой бумагой первой стояла подпись Светлова. Другая группа литераторов во главе с А. Софроновым выдвинула контрпредложения, резко отличавшиеся от предложений первой группы. Узнав об этом, Михаил Светлов развел руками и сказал мне:

Мы послали письмо семи,

А получили ответ антисеми.

В 1910 году я и мой старший товарищ Леня Вайсбейн (он же Утесов) пошли погулять по Приморскому бульвару.

— Смотри, — показал Леня на группу пожилых евреев, собравшихся вокруг широкой скамейки, — там происходит что‑то интересное.

Мы присели рядом. Один из евреев, в клетчатом сюртуке, читает окружившим его людям хронику из свежего номера «Одесских новостей»:

— Сообщение из Франции, — медленно с еврейским акцентом произносит он. — Город Париж… На иродроме Ля Барже французский летчик Пегу сделал у воздухе четыре мертвые петли…

Тут он останавливается, наступает значительная пауза. Все ждут. Вдруг самый старый еврей, задумчиво глядя в сторону моря, задает вопрос:

— А для евреев это лучше или хуже?..

Никто не решился ему ответить. А Леня посмотрел на меня и тихо сказал:

— Теперь ты понимаешь, в каком культурном городе мы живем!

По Приморскому бульвару, откуда открывается великолепный вид на порт, прогуливается с восьмилетним внуком пожилая одесситка, полная дама с ярко‑красным зонтиком в руках.

В порт входит огромный пассажирский красавец‑теплоход. Потрясенный мальчик пытается прочесть название теплохода. Широко раскрывая рот, он медленно читает по слогам: «Сергей Есенин».

— Бабушка, — спрашивает он, — а кто такой Сергей Есенин?

Полная дама задумывается, опираясь на зонтик:

— Сейчас… сейчас… очень знакомая фамилия…

Внук продолжает настаивать:

— Ну кто это был?

Лицо дамы делается пунцовым от напряжения:

— Склероз! Это слово у меня уже вертится в голове. Подожди…

Мимо медленно проходит старый еврей, ставший невольным свидетелем разговора бабушки с внуком. Не выдержав, он бросает в их сторону:

— Весь город знает, а она нет!

Пожилая женщина останавливается и говорит ему злым шепотом:

— Если вы такой умный, то скажите мальчику, кто такой был Сергей Эсенин?

— Деточка, — сообщает старый еврей ребенку. — Сергей Есенин — это бывший «Лазарь Каганович».

(Опубликовано в № 32, декабрь 1994 – январь 1995)