Российско‑украинское противостояние и связанное с ним особое отношение ЕС и США к политическому курсу России принудили последнюю срочно искать новых друзей. Наши «новые» друзья на поверку часто оказываются друзьями еще с «кумачовой» поры, просто мы о них немного забыли, увлекшись игрою в демократию. Но если с тем же Китаем нас, положим, связывает кусок общей границы и даже совместное прошлое — «маоистские» пятидесятые и «челночные» девяностые, — что связывает Россию с той же Аргентиной?

Не далеко ли нас занесло? Безусловно, два столпа «латиноамериканского бума» — Борхес и Кортасар — оказали немалое влияние на несколько поколений нашей интеллигенции, но будет ли достаточным той же «Игры в классики», чтобы укрепить дружбу «духовными скрепами»? Совместное «историческое прошлое», несмотря на географическую отдаленность, у наших стран все же есть, и связано оно, прежде всего, с двумя движениями — белоэмигрантским и сионистским. Какую роль еврейские переселенцы из России сыграли в культурной и политической жизни Аргентины ХХ века? Чем были обусловлены еврейские погромы и государственный антисемитизм? Что связывает Израиль с Аргентиной, как реагирует в Израиле еврейское сообщество на почти двадцатилетнее расследование взрыва в еврейском общинном и культурном центре аргентинской столицы 18 июля 1994 года? Схожа ли точка зрения израильтян с той, которую высказывает на страницах нашего журнала Сантьяго Слободски в своей статье «Вестернизация Аргентины и убийство прокурора»? На эти и другие вопросы отвечают доцент МПГУ Анна Школьник, старший научный сотрудник отдела литератур Европы и Америки новейшего времени ИМЛИ РАН Мария Надъярных, посланник Еврейского агентства «Сохнут» в Аргентине (1992–1995), очевидец теракта Марк Леви, писатель, доктор философских наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Владимир Кантор.

Анна Школьник

ОБ ЭМИГРАЦИИ В ЛАТИНСКУЮ АМЕРИКУ, ЕВРЕЙСКИХ ГАУЧО И ИХ НАСЛЕДИИ

Чтобы понять специфику Аргентины, нужно знать, с чем сравнивать. Дело в том, что Латинская Америка — разная. Есть несколько общих вещей для многих стран, но нет универсальных механизмов в частностях. Например, колониальное общество повсеместно было обществом каст, в которых условно белые обладали большей полнотой прав, чем представители других рас. Сам факт, что в американском испанском было почти сорок наименований для обозначения разной степени метизации, говорит о том, насколько важна была принадлежность к группе. И до возникновения самосознания и построения идентичностей основная тенденция была «отбелить кровь», чтобы потомки пользовались уже большими правами. Это всего‑то 200–300 лет назад было, и, хотя сейчас мы живем в другом мире, стереотипы, в первую очередь расовые, крайне живучи. Евреи же, европейские или даже ближневосточные и марокканские, все равно попадали в разряд «белых». Во всех странах. И воспринимались соответственно. Плюс высокая степень герметичности, особенно поначалу, обеспечила этой группе славу почти мафии. Это я сильно обобщаю, но тенденция такая была почти везде. И вот Аргентина, куда приехали миллионы европейцев, среди них сотни тысяч евреев. Белые, в общем‑то, в Аргентине почти все. Индейцев мало, негров еще меньше. Политика привлечения европейской иммиграции сработала. Евреи тут были еще одной группой тех, кто приехал осваивать это пространство, но не культуру. А так как и другие группы приехали из Европы и Средиземноморья, то они и привезли все особенности отношений и стереотипы из своего мира.

Новый Свет, как только он оформился в Европе как явление, сразу же стал таким специальным местом для устройства лучшей жизни или утопии. С публикации писем Америго Веспуччи, с «Утопии» Мора, появившейся через несколько лет, начинается мечта об Америке как о шансе. Именно там строили свои общества утописты и изгои всех стран, религий и национальностей. Поэтому еврейская иммиграция — часть общего потока, который усилился в конце XIX века в связи с открытой политикой приема иммигрантов в большом количестве латиноамериканских стран. Новый Свет был Землей обетованной не только в еврейских умах. Именно на Аргентину в конце XIX века направил свой взгляд барон Морис Гирш (в 1891 году были закуплены земли для первых колоний), потому что там, во‑первых, уже было еврейское поселение Мозесвиль, а во‑вторых, существовали гибкие законы, переселенцам из Европы даже оплачивали билеты, лишь бы переселялись, и были хорошие земли. Он же считал, что евреев евреями может сделать не библейская земля (Палестина), а библейское же занятие, то есть сельское хозяйство. Поэтому созданное им Еврейское колонизационное общество закупило в Аргентине земли и открыло пункты агитации в местечках и крупных городах России, в результате чего к 1910 году в аргентинских колониях оказалось чуть больше 20 тыс. евреев, «еврейских гаучо».

Аргентинские колонии были кооперативами, члены этих кооперативов отдавали часть денег за землю в ЕКО, а со стороны ЕКО существовал контроль, у ленивых землю могли отобрать. Евреи строили школы, больницы и синагоги, бывшие торговцы и ремесленники искренне пытались стать настоящими крестьянами, пахали и сеяли и даже воспевали свой труд и новую Родину, однако, добившись отличных результатов, получая премии на сельскохозяйственных выставках, евреи постепенно переселились в города. Объяснение этому простое: детям надо давать хорошее образование.

Надо сказать, что стойкость и упорство еврейских колонистов поражает: ведь им пришлось осваивать полностью незнакомое занятие. Для сравнения: чуть позже, в конце 1920‑х годов, в Парагвай по призыву русского генерала Беляева приехали белогвардейцы, которым тоже предложили наделы с хорошей землей, и они тоже мучились из‑за земледельческой неопытности, но их сгубила, скорее, неспособность наладить общественную структуру, объединить усилия.

Сейчас у нас остались великолепный роман Альберто Герчуноффа «Еврейские гаучо» и музеи местечкового быта почти в каждой колонии, которые сохраняют многие предметы и традиции штетла, утерянные в Европе после войны. Туда проложены экскурсионные маршруты. В Аргентине множество людей с еврейскими фамилиями, которые считают себя и аргентинцами, и евреями и не чувствуют от этого какой‑либо ущербности.

 

Мария Надъярных

О ЕВРЕЯХ И ЕВРЕЙСКОЙ ТЕМЕ В КУЛЬТУРЕ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКОГО АВАНГАРДА

Вопрос об участии евреев и актуальности еврейской традиции в становлении и развитии культуры авангарда в Латинской Америке, скорее, подлежит рассмотрению в конкретике национальных латиноамериканских авангардов и в конкретике авторских судеб. И как раз аргентинский «случай» представляет весьма впечатляющее сочетание очень конкретных и очень примечательных сцеплений «фактов и факторов». В предысторию становления школ аргентинского авангарда должна быть вписана, например, швейцарская дружба еще молодого Хорхе Луиса Борхеса с Морисом Абрамовицем, а потом его же, Борхеса, опыт общения с Рафаэлем Кансиносом Ассенсом в Испании. Этот опыт учительно‑поучительной дружбы (глубинно сплавленной с еврейскими истоками) Борхес потом перенесет на свои отношения с Маседонио Фернандесом и станет именовать его «Цадиком»… В становление аргентинского авангарда вписано и очень сложное, но более чем результативное взаимодействие выходца из Кишинева Самуэля Глусберга с виднейшим аргентинским модернистом Леопольдо Лугонесом, — результатом этой встречи стало, например, участие Глусберга в основании Аргентинского сообщества писателей в 1928 году, возглавленного Лугонесом. Фигура Глусберга принадлежит общелатиноамериканскому культурному процессу, но начало его деятельности связано с Аргентиной: здесь он начинает выпускать журнал «Cuadernos América» («Американские тетради») и становится одним из организаторов виднейшей группы аргентинского авангарда «Мартин Фьерро». Глусберг был и основателем журнала «Babel» («Бавель», «Вавилон»), сыгравшего особую роль в публикации и пропаганде текстов современных латиноамериканских литераторов, на страницах которого публиковались выдающиеся литераторы, интеллектуалы из самых разных стран Латинской Америки. Среди них Хорхе Маньяч, Хуан Маринельо Видаурэта, Мариано Пикон‑Салас, Артуро Услар Пьетри, Педро Прадо, Аугусто д’Альмар, Хосе Карлос Мариатеги, Хорхе Басадре и др. Этот список имен говорит сам за себя, но к тому же заставляет задуматься о путях вхождения в осмысление еврейской темы (в ее соотнесенности с процессами латиноамериканской — перуанской, венесуэльской, чилийской самоидентификации) у каждого из перечисленных авторов…

Здесь, может быть, уместно, напомнить об одном известном высказывании Борхеса из его хрестоматийного эссе «Аргентинский писатель и традиция» (1952): «Вспоминаю эссе североамериканского социолога Торстейна Веблена об удельном весе евреев в западной культуре. Веблен задается вопросом, связано ли это с прирожденным превосходством евреев, и отвечает: нет. По его мнению, здесь дело в другом: евреи существуют внутри данной культуры и в то же время не связаны с ней каким‑то особым чувством принадлежности, “почему им гораздо легче вносить новое в культуру Запада”. То же самое можно сказать об ирландцах и английской культуре. Нелепо думать, будто изобилие ирландских имен в английской литературе и философии — результат какого‑то расового превосходства. Многие из прославленных ирландцев (Шоу, Беркли, Свифт) были потомками англичан без малейшей примеси кельтской крови, но чувство, что они ирландцы, что они другие, придало им сил для обновления английской культуры. Мне кажется, мы, аргентинцы и вообще латиноамериканцы, ровно в такой же ситуации. И вправе браться за любые европейские темы безо всяких предрассудков — с той дерзостью, которая обещает (и приносит на наших глазах) счастливые плоды»

Но вернусь к авангарду, чтобы назвать хотя бы некоторые, основополагающие для аргентинского художественного процесса, имена. В динамику литературных школ аргентинского авангарда первой половины ХХ века вписаны имена великолепных иудео‑аргентинских поэтов — входившего в группу «Мартина Фьерро» и группу «Флорида» Карлоса Моше Грюнберга и члена группы «Боэдо» Сесара Тьемпо (настоящее имя Исраэль Цейтлин). И трагическая мистика мартинфьерриста Хакобо Фихмана. И интроспективный психологизм драматурга‑реформатора Самуэля Эйчельбаума. А литературная история второй половины века не может быть осмыслена без поэтических экспериментов лауреата премии Сервантеса Хуана Хельмана и без смятенной лирики и метафизики Алехандры Писарник. Как не могут быть осмыслены ветвления живописных экспериментов этого времени без имени сюрреалиста Роберто Айзенберга. А в новейших экспериментах «глобализированного» авангарда значимо имя абстракциониста Алехандро Дрона, прошедшего (по его собственным словам) и «школу» аргентинского неоавангарда, и особый путь к познанию и восстановлению в себе своих еврейских корней и к познанию «визуальной мудрости» еврейского алфавита. И, наконец, еще одно имя — Мануэль Глейзер. Его семья перебралась в Аргентину из Российской империи, в детстве он трудился на полях в провинции Энтре‑Риос, потом перебрался в Буэнос‑Айрес и открыл маленький магазинчик с гордым названием «La Cultura». Магазину было суждено стать центром встреч в будущем именитых литераторов, литераторы спорили об обновлении аргентинской литературы, а Глейзер стал издавать молодых авторов. Он не делал различий между политическими и эстетическими противниками, между евреями и не евреями. Он просто печатал очень дешевые книги, чтобы их могли читать все. В издательстве Глейзера был опубликован «Язык аргентинцев» Борхеса, он издавал именитого Лугонеса и никому не известных Маседонио Фернандеса, Скалабрини Ортиса, Сесара Тьемпо, Леопольдо Маречаля, Эйчельбаума и многих других. Он, уже будучи больным, издал и первый сборник Хельмана. И, наконец, именно он в 1924–1928 годах издал все номера «Мартина Фьерро». Каким был бы аргентинский авангард без этого обожавшего книги труженика?

Каким был бы аргентинский авангард без множества бежавших от погромов из разных мест Российской империи евреев? В моем беглом обзоре проявлены далеко не все имена. И, наверное, от перечислений когда‑то нужно перейти к развитию отдельных сюжетов, к детализации творческих судеб и художественных образов.

Говорить о конкретном прямом влиянии ранней поэзии Карлоса Грюнберга или Сесара Тьемпо на раннюю поэзию Борхеса очень сложно, и такой разговор требует специальных детализированных сравнительных анализов. И можно ли вычленить такого рода конкретные воздействия из общей системы еврейских мотивов у Борхеса, вопрос тоже очень сложный. Но весьма важно знать о том, в каком личностном и социальном контексте развивались контакты Борхеса с литераторами‑евреями. Здесь важно напомнить о постоянном вопрошании Борхеса о своем собственном возможном еврействе: «Я только что обнаружил в книге некоего Рамоса Мехии <…>, — писал Борхес Абрамовицу в 1920 году, — что все Асеведо, а такова фамилия моей матери, — это сефарды, обращенные португальские евреи. Я, право, не знаю, как воздать хвалу этому роднику израильской крови, что течет в моих венах». Фамилия осталась только фамилией, — позднее Борхес так и не смог найти генеалогически достоверных подтверждений своим (хотя бы и отдаленным) еврейским корням, но вновь и вновь отчетливо стремился лирически пережить еврейство как особую судьбу. Приблизительно в 1919–1920 годах, находясь в Испании, Борхес пишет стихотворение «Еврейство» («Judería»), впервые оно было опубликовано в составе сборника «Жар Буэнос‑Айреса» (1923), когда Борхес уже находился в Аргентине. Это стихотворение может читаться как протестное: время его написания и время публикации обрамлено страшными волнами антисемитизма времен правления Иригойена (1919 год вошел в историю Аргентины «трагической неделей» погромов). В 1920‑х Борхес принимает участие в собраниях в Библиотеке еврейской молодежи, в 1926 году он выступает в защиту А. Герчуноффа (Гершунова), подвергшегося яростным антисемитским нападкам; в 1932‑м публикует в «Израильском мире» открытое заявление против антисемитизма. Год спустя нападкам начинает подвергаться сам Борхес — газета «Тигель» причисляет Борхеса к иудеям. В январе 1934 года писателю и его «скрытому еврейству» посвящается специальная статья. Именно на нее Борхес отвечает известным очерком «Я — еврей». Эту публикацию можно обрамлять множеством эпитетов, говорить о мужестве, о бесстрашии писателя, о его готовности быть самим собой, невзирая на возможные преследования: Аргентина середины 1930‑х, особенно после прихода к власти Гитлера, постоянно стоит на грани антисемитской истерии, в миграционное законодательство вводятся запреты на въезд евреев… Борхес и в 1930‑х, и в 1940‑х будет показывать, как различаются античеловеческое (отзовется на книгу нацистки Бауэр в «Школе ненависти») и человеческое: о «чести и боли быть евреем» в «извращенное» время волков и варваров Борхес напишет в предисловии к книге стихов К. М. Грюнберга «Песнь еврейского квартала».

Вне знаков и символов иудаизма, действительно, совершенно нельзя понять множество произведений аргентинской литературы и искусства. Нельзя проникнуть в смыслы художественной комбинаторики Шуля Солара. Невозможно изъять еврейский символизм из текстов Кортасара, Маречаля и Сабато, не нарушая их смысловой многомерности. И — тем более — из текстов Борхеса: восприятие его текстов принципиально предполагает не только приобщенность к талмудической и каббалистической традиции, но и понимание традиции «медленного чтения». Впрочем, именно в настоящее время наблюдается тенденция к приучению аудитории (начиная со среднего образования) воспринимать особость смыслов / символизма еврейских мотивов в литературе и искусстве Аргентины. В конечном счете проблема жизнеспособности определенной традиции, ощутимой сохранности идентичности входит в современное поле интеллектуальных ответственностей. В случае Аргентины эти ответственности не могут не описываться как еврейско‑аргентинские / аргентино‑еврейские. Утопия? Но, может быть, именно в огранке утопии могут высвечиваться аутентичные смыслы и иудейского, и латиноамериканского?

Марк Леви

ОБ ОТНОШЕНИЯХ МЕЖДУ АРГЕНТИНОЙ И ИЗРАИЛЕМ

Сегодня в Аргентине еврейских гаучо уже не осталось, а если кто и уцелел, то им давно перевалило за 80 и они вряд ли гаучо. Большинство евреев Аргентины проживают либо в Буэнос‑Айресе, либо в Кордове, либо в Росарио — в крупнейших городах. Евреев в сельской местности практически не осталось. Буэнос‑Айрес — шестой город за пределами Израиля по численности жителей еврейской национальности. Большинство евреев Аргентины — ашкеназы, причем российского происхождения. Поэтому, когда аргентинцы говорят о евреях, то называют их русскими (los rusos). Правда, сегодня состав евреев Аргентины заметно изменился, появились сильные сефардские общины. Отличительная черта еврейских детей Аргентины — это высокий уровень иврита. Когда я там работал и общался с детьми в еврейских школах, сперва думал, что это дети, приехавшие из Израиля. Но они мне отвечали: «Нет, мы выучили иврит здесь в школе!» — и этот высокий уровень языка, несомненно, свидетельствует о крепкой связи с Израилем.

Еврейская община Аргентины проявляет самые разные реакции на гибель прокурора Альберто Нисмана, которую предположительно связывают с терактом 1994 года. Например, говорят, что Нисман мешал аргентинской разведке и именно она и свела с ним счеты. Есть и те, кто винит в убийстве непосредственно президента и министра иностранных дел Аргентины, на которых Нисман возлагал ответственность за ход расследования, за его чрезмерное затягивание, связанное с аргентино‑иранскими экономическими интересами. Но можно услышать и другое мнение. Нисман был очень богат, и он никогда не смог бы сколотить такое состояние одной прокурорской зарплатой. Следовательно, это могло быть сведение счетов со стороны криминальных авторитетов. Но есть и такие, кто считает, что убийство Нисмана было попыткой сведения счетов с президентом Аргентины госпожой Киршнер, расправившейся с многими военными в свое время. Тут все очень сложно. Несомненно одно: оба теракта, произошедшие в Аргентине, — взрыв израильского посольства в 1992 году и еврейского культурного центра в 1994‑м — не могли бы произойти без поддержки местных властных структур и криминальных элементов. Кто‑то утверждает, что тут принимали участие люди из высших военных кругов. Могу поделиться одной сенсационной подробностью. Через два года после теракта в израильском посольстве и почти сразу же после страшного теракта в культурном центре мы проводили демонстрации протеста прямо напротив здания Верховного суда на площади Трибуналес, требуя незамедлительного расследования. Я приехал в израильское посольство — послом в те годы был Ицхак Авиран — с просьбой, чтобы и посольство поучаствовало в протесте, мне казалось это важным. Вот один из ответов на мою просьбу: «Посольство не заинтересовано принимать какое‑либо участие в протесте, так как из Израиля поступила директива, согласно которой президент Карлос Менем является самой подходящей фигурой для израильско‑аргентинских отношений, особенно в экономическом аспекте, и ему ни в коем случае нельзя мешать». Посол же высказался куда более прямо: «В Израиле не желают давить на Менема».

И тогда посольство действительно не принимало участия в наших протестах. Сегодня, если не ошибаюсь, Ицхак Авиран живет в Аргентине. Скажу больше, позже я слышал, что у этого посла были какие‑то финансовые отношения с президентом Менемом. Впрочем, и еврейская община Аргентины не особо жаждала расследования. По крайней мере, я не получал от них никакой поддержки. Они предпочитали, чтобы все как можно быстрее забылось. Большинство аргентинских евреев во всем обвиняют Иран. Позиция, конечно, комфортная: обвиняя Иран, представляя Аргентину в качестве жертвы, они тем самым снимают ответственность со своих соседей, со своего правительства. Подобную позицию я считаю прежде всего примитивной, так как иранцы не смогли бы ничего сделать без помощи «аргентинских рук».

Сейчас в Южной Америке зародилось и набирает обороты антиизраильские движение, особенно среди левых. И волнения, направленные против Израиля, вполне могут ударить по латиноамериканским евреям. Иными словами, Израиль, намеревавшийся стать убежищем для евреев, часто становится для них головной болью. Подобное мы уже наблюдаем в Европе: во Франции, Бельгии и в других странах, где растет мусульманское население. Оно настроено против евреев из‑за политики Израиля. Практически то же самое происходит уже и в Южной Америке. Ассимиляционные процессы в Южной Америке сильнее, нежели, скажем, в США или Европе. В США хорошо развиты консервативные и реформистские течения иудаизма. В Аргентине они менее развиты, и поэтому «не вовлеченных» в еврейство большинство. Но и «вовлеченность» в еврейство, следует отметить, стоит здесь немалых средств. Многие евреи не могут себе позволить участвовать в жизни еврейских организаций и таким образом отдаляются от них. Даже Хабад, активно проявляющий себя в Аргентине, сильных позиций до сих пор не занял.

 

Владимир Кантор

О РУССКО‑АРГЕНТИНСКИХ КУЛЬТУРНЫХ КОНТАКТАХ И ПАРАЛЛЕЛЯХ

Аргентина красочная страна, которая, кажется, осознала свою поликультурность, и все краски каждого этноса звучат в ней в полную меру. Она и Латинская Америка, она и Европа, она и ярко выраженная индейская страна, страна гаучо. Мне показалось, что впервые после русско‑еврейской эмиграции ХХ века, пытавшейся донести до Латинской Америки русскую культуру (скажем, моя родная тетка, дочь эмигрантов из России, поэтесса Лила Герреро, перевела четыре тома Маяковского и десятки других русских поэтов и писателей), переводчики с русского — это коренные аргентинцы. И это приятно: такой интерес к России. Неловко говорить, но мой роман «Крепость» (где аргентинские и российско‑еврейские мотивы сплетены неразрывно‑семейно) был своего рода брендом, о нем на книжной ярмарке в Буэнос‑Айресе говорили как о культурном феномене, своего рода мосте между аргентинской и русской культурами.

Борхес и Кортасар усвоили Европу Аргентине, как некогда Пушкин то же самое сделал для России. Это открытие мира и открытие миру себя — великое культурное действо. Второго Шекспира никогда не будет, как не будет и второго Борхеса. Сегодняшнее открытие Россией Аргентины, на мой взгляд, восстанавливает некую историческую справедливость. Не только страна эмигрантов, а некое образование, догоняющее в культурном отношении и Европу, и своего соседа США, традиционно, но уже несправедливо поглядывающего на латиноамериканцев сверху вниз. Хотя США так и не достигли уровня своего литературного взлета 30–40‑х годов прошлого века. России стоило бы понять нынешнее значение Аргентины и в полной мере использовать возможность такого продуктивного контакта. Хотя мы антиподы (только в Аргентине вы найдете фикус макропулос тридцати метров в высоту с ветками в два обхвата, растущий прямо в земле), но ни в коей мере не антагонисты. Вершины аргентинской культуры нам известны, но страна в динамике, процесс культурного горообразования продолжается. И мы, думаю, еще увидим новые вершины.