С французским писателем Жоржем Переком советские читатели познакомились давно, еще в 1967 году, когда был переведен его первый роман «Вещи». Роман был прочитан как резкая критика капиталистического общества потребления, он даже породил термин «вещизм», который на какое‑то время заменил старое русское слово «мещанство». Но настоящее знакомство русского читателя с писателем, имя которого открывает любую антологию французской литературы второй половины ХХ века, началось только много лет спустя, когда самые известные его романы были переведены и опубликованы в России.

Обложка книги Жоржа Перека «W, или Воспоминание детства». Петербург: Издательство Ивана Лимбаха, 2015

Культурно‑образовательный проект «Эшколот» провел презентацию необычной (как и все остальные) книги Жоржа Перека «W, или Воспоминание детства», изданной в Петербурге Издательством Ивана Лимбаха в переводе Валерия Кислова. Книга необычна прежде всего тем, что автор чередует в ней два рассказа. В первом он пытается восстановить до мельчайших подробностей все воспоминания, связанные с родителями, польскими евреями, эмигрировавшими во Францию в 30‑х годах ХХ века после погромов и разорения. Отец погиб в первый же год Второй мировой войны, когда мальчику было четыре года, а мать исчезла в концлагере. Потеря родителей стала одним из основных мотивов в большинстве романов писателя. Во втором рассказе Перек переносит читателя в антиутопию: жестокое, кровавое тоталитарное общество, в основе которого лежит дух силы и безжалостности. Именно на чередовании этих двух таких непохожих историй основано эмоциональное воздействие книги.

Профессор Иерусалимского университета Сирил Асланов, участник этой презентации, определил себя прежде всего как лингвиста, а потом уже как любителя литературы и согласился ответить на наши вопросы.

Галина Кузнецова Профессор, когда вы впервые рассказываете вашим студентам о Жорже Переке, как вы им его представляете?

Сирил Асланов Это зависит от аудитории. Если я о нем говорю в курсе еврейской литературы, то подчеркиваю его еврейское происхождение. Он был, конечно, ассимилированный еврей, но, как говорит его биограф Дейвид Белос, он был ассимилированный еврей, который не очень доброжелательно относился к своим корням. И все‑таки он не мог их вычеркнуть. Вот эта диалектика — постоянный конфликт между неполным признанием и неудавшимся отрицанием своих корней — стала постоянным подтекстом во многих книгах Перека.

А если я веду курс общей литературы, то я больше настаиваю на его принадлежности к Цеху Потенциальной Литературы (УЛИПО: общество математиков, художников, поэтов и писателей, с увлечением расширяющих формальные возможности литературного творчества) и подчеркиваю его оригинальность как самого яркого формалиста на горизонте французской беллетристики ХХ века.

Это действительно связано с аудиторией, так как, если публика особенно не интересуется еврейской проблематикой, то можно не обращать особого внимания на еврейский подтекст в творчестве Перека, и, наоборот, можно специально его подчеркнуть, если аудитории это интересно.

ГК Представим теперь, что вы общаетесь с аудиторией, интересующейся вообще французской современной литературой. С чего бы вы посоветовали им начать знакомство с творчеством Жоржа Перека, которого они еще не читали?

Сирил Асланов на презентации книги Жоржа Перека

СА Сам бы я посоветовал последовать моему примеру. Надо сказать, что мой дядя, «самых честных правил», был фанатом Перека, и, гостя у него в очень юном возрасте, я из любопытства открывал кое‑какие его книги. Мне очень понравилась книга «Я помню». Я просто умирал от смеха, читая перечисление коротких разрозненных, ничем не связанных воспоминаний. Мне было 14–15 лет. В более зрелом возрасте я восхищался «Исчезанием», липограмматическим романом, написанным без буквы «е» — самой употребительной буквы французского алфавита. И так постепенно я дошел до романа «Жизнь способ употребления», где меня заворожило скрещение всех судеб и всех рассказов. А «W, или Воспоминание детства» я открыл для себя позднее. Признаюсь, что при первом чтении книга мне не понравилась, потому что эта антиутопия, изображающая отвратительный остров, там все было невероятно мрачно, и мне было просто противно. Зато вся автобиографическая часть мне очень нравилась, потому что я узнавал эпизоды, которые касались моей собственной семьи: еврейские дети, которые прятались на территории оккупированной Франции, — это мне было очень близко. Мне вспоминались рассказы моей мамы, которая тоже была таким ребенком, которого прятали (она, кстати, родилась в том же году, что и Перек). «W, или Воспоминание детства» вызывал у меня двойственное отношение: я ненавидел антиутопию и обожал автобиографию. И только много позже я понял, как они связаны друг с другом. Мне всегда было интересно читать Перека. Для меня было особенно ценно, что, несмотря на то что он был таким откровенным формалистом, он был еще и великолепным рассказчиком. Кажется, что это невозможно сочетать, и тем не менее он обожает рассказывать, несмотря на все ограничения, которые он сам себе создает. А может быть, эти препятствия как раз подстегивали его вдохновение.

ГК Это ваша, очень интересная история отношений с Переком. А что же вы посоветуете современному читателю для первого знакомства?

СА Я бы сказал, если это франкоговорящий человек, то, скорее всего, можно начать с «Я помню» или с романа «Исчезание», потому что там есть такие «приколы», которые могут привлечь именно француза. В «Я помню» эти разрозненные воспоминания связаны не только с личной, но и с коллективной французской памятью. Есть, например, там воспоминание о марке какао, которое Перек любил в детстве. Современный молодой человек этого какао никогда и не пил, но, может быть, мама об этом ему рассказывала, и у него возникнут собственные воспоминания. А что касается «Исчезания», то применение формального приема — это просто писательский подвиг, который вызывает искреннее восхищение любого франкоговорящего. А если человек не читает по‑французски, я бы посоветовал «Жизнь способ употребления». А можно начать с «W, или Воспоминание детства», потому что прелесть этого произведения создается не просто чисто формальным приемом. Там есть подлинное повествование, а скрещение двух рассказов вызывает большое любопытство читателя на любом языке.

ГК Считаете ли вы, что надо подготовить читателя к знакомству с книгами Перека? Не оттолкнут ли его бесконечные перечисления и повторы, чередующиеся истории, которые надо как‑то связывать друг с другом? Тут же нет ничего общего с классикой, с Бальзаком, например.

СА Я думаю, что если рассматривать все творчество Бальзака, не отдельные романы, а всю «Человеческую комедию» в целом, то есть много общего с романом «Жизнь способ употребления», потому что у Бальзака тоже пересекаются судьбы, бывает, что история рассказывается в двух разных перспективах в разных романах. Так что именно Бальзак может соединить, приблизить читателя к Переку, если считать, что Перек делает в одном романе то, что Бальзак делает в пятидесяти романах. Именно Бальзак, может быть, не очень яркий пример. Ничего общего нет, скорее, с Флобером.

Но я думаю, что у книг своя судьба, надо предоставить судьбе и случайности делать свое дело. Если человек пропустит Перека, то, возможно, он ему и не нужен, а вот если читатель сам его откроет для себя, это будет особенно ценно. Пусть идет своим путем. Кстати, Перек, я думаю, не потерпел бы, если бы кто‑то, как чичероне, помогал читателю разбираться с его книгами. Вот я познакомился с его книгами в квартире дяди, и это вполне легитимно в глазах писателя. А кто‑то другой увидел его роман, забытый в кабинете зубного врача… и зачитался. Перека очень забавляло, что с книгами можно пересечься в самых разных ситуациях.

ГК В русской литературе есть такие писатели, как Бабель и другие, в языке и манере письма которых ярко видно влияние еврейской культуры. Заметно ли такое влияние в произведениях Перека?

СА В этом вопросе надо разграничить две позиции. Если говорить о настоящей еврейской литературе, написанной на иврите или на идише, то у Перека с ней связи нет никакой. Но это не значит, что еврейское измерение Перека не выражается в его литературе как подтекст, а иногда и эксплицитно. Можно сказать, что есть такой вид литературы, который можно называть «еврейско‑подобной». Писатели стараются выразить в своем творчестве статус современного еврея, который больше не имеет никакой связи ни со своей национальной традицией, ни со своей культурой, ни со своими языками. Но тем не менее самим фактом, что они пишут о своей оторванности, своей потерянности, они отражают нечто очень еврейское, постассимиляционное. И в этом Перек очень еврейский писатель.

ГК Насколько важным для Перека был сам факт его еврейского происхождения, учитывая, что он родился во Франции, получил католическое воспитание?

СА Тут, скорее, важно подчеркнуть, что у него был постоянный конфликт между отрицанием и невозможностью этого отрицания. И вот почему. Несмотря на то что он принципиально не хотел об этом говорить, он все‑таки говорил, потому что это его постоянно волновало, что и выражалось в некоторых его произведениях, особенно когда он намекал на еврейское происхождение уже довольно ассимилированного персонажа. Тут довольно интересно: только еврей может понять, что речь идет о еврее. И это очень типичная ситуация для постассимилированного еврейства. Когда нееврей видит ассимилированного еврея, он может и не заметить, что тот еврей. Но евреи, находящиеся в схожей ситуации, сразу узнают, что напротив них находится им подобный. Это очень часто бывает. Вот когда в «Жизни способе употребления» Перек говорит о жильце одной из квартир по имени Синок и многократно переиначивает эту фамилию, то нееврей не понимает эту игру слов. Перек делает из Синока человека с самыми разными фамилиями, потому что тот менял их 30 раз. Я себе представляю, что, когда какой‑нибудь бретонец читает эту вещь, он не особенно обращает внимание на этот эпизод. А тот, чья семья тоже переменила место жительства и даже фамилию и вынуждена была прятаться, тот понимает сразу, о чем идет речь.

Жорж Перек

ГК В книге, которую сегодня представляют, после романа «W, или Воспоминание детства» опубликован очерк Перека «Эллис‑Айленд», описывающий пропускной пункт, через который прошли миллионы людей, эмигрировавших в Америку. Перек поехал туда для сбора материала и съемок фильма вместе с другим французским писателем, Робером Бобером. В этом очерке он открыто обсуждает свою еврейскую идентичность, противопоставляя ее той, подлинной, которую ощущает в себе Бобер. Не являются ли эти его рассуждения отказом от еврейских корней?

СА Знаете, что я думаю: он же был сирота, а сирота — это навеки. Даже человек, который доходит до зрелого возраста, всегда помнит, что он сирота и что его дядя и тетя — не его родители. Вся драма «W, или Воспоминание детства» в том и заключается, что рассказчик старается уловить, сохранить хоть что‑то о своих погибших родителях, и это с большим трудом ему дается. О маме чуть больше, а отец ему совсем незнаком.

К сожалению, Перек скончался в 1982 году, ему было всего 46 лет. Но я себе представляю, что могло бы с ним произойти, если бы он дожил до наших дней. Не исключено, что он приблизился бы к своим традициям, потому что у него виден интерес, скрытый, немножко приглушенный, но интерес. А с возрастом он бы со всей вероятностью заинтересовался, по‑моему, именно идишем, может быть, и ивритом тоже. Мне кажется, что тот потенциал, который выражается довольно застенчиво в его книгах, стал бы более очевидным, и, я думаю, он бы заинтересовался языком своих покойных родителей.