Окончание. См. начало

Наутро мама подняла нас с Лео спозаранку. Она уже приготовила латкес, кишка и [footnote text=’Картофельные оладьи, фаршированные кишки, пельмени (идиш).’]креплах[/footnote] — видимо, стряпала всю ночь — и сложила в большую коричневую сумку, чтобы мы отнесли дедушке. Мы с Лео почис­тили зубы, оделись, позавтракали. Лео доел раньше меня, и, пока мама была на кухне, достал из попрыгунчика две коробки сигар и украдкой сунул в нашу коричневую сумку. Сумка, думаю, была тяжеленная, но Лео хоть бы хны. Мама дала нам с Лео по тридцать пять центов на брата, потому что к дедушке надо было ехать на автобусе и на электричке, а сдачу мы тратили на леденцы или халву. Все деньги мама вручила Лео: она считает, что я обязательно их потеряю или еще что-нибудь, меня это бесит, но я не стал спорить, а то бы мы никогда не вышли.

— Лео, ты там повнимательнее, — попросила мама. — Будете переходить улицу, возьми его за руку, Лео, хорошо? Он еще маленький.

Лео сказал: «Хорошо», и мы отправились. Он решил, что до Западного Бронкса мы не поедем на автобусе, а пойдем пешком. Так мы сэкономим по пять центов в один конец. Я не люблю ходить через Кротона-парк, там вечно околачиваются черные, но с Лео я, в общем-то, ничего не боюсь. Ну мы и пошли. А на Бостон-роуд, на переходе, Лео взял меня за руку.

— Липпи, ты чего? Прекрати! — я реально психанул. — Хочешь, чтобы все подумали, что я маменькин сынок?

— Я маме обещал? Обещал, — сказал Липпи и так стиснул мою руку, что у меня чуть пальцы не отвалились.

Когда мы шли по Кротона-парку, Лео велел мне смотреть по сторонам, чтобы не наткнуться ненароком на шайку черных. Нет, Лео, конечно, их не боялся, просто не хотел ни во что ввязываться с полной сумкой продуктов в руках.

— Очень уж ниггеры охочи до латкес, — так сказал Лео.

Поэтому я все время, пока мы шли, смотрел по сторонам, однако ниггеры не показывались. Рано было. И мы без помех прошли весь Кротона-парк. Но это было не все, еще предстояло одолеть Третью авеню, Вашингтон-авеню и Клермонт-парк, а там всегда черных пруд пруди. Лео повезло: до [footnote text=’Гранд-Конкорс — главная улица района Бронкс в Нью-Йорке. Этот район заселен преимущественно афроамериканцами и выходцами из Латинской Америки и считается криминальным.’]Гранд-Конкорса[/footnote] мы дотопали без приключений. Там мы вошли в метро и сели на поезд «D»; Лео пустил меня к окну. Ехать нам было далеко, и я попросил Лео рассказать мне еще об Энди Крапанзано, но Лео отмахнулся. И всю дорогу до Делэнси-стрит я молчал.

Потом мы приехали, выбрались наверх. Увидели Уильям­сбургский мост и все остальное. Было дело, мы с дедушкой и Лео дошли до середины этого моста. Хотели пройти все, но полил дождь, пришлось вернуться. Может, сегодня дедушка нас тоже куда-нибудь отведет. В Чайнатаун или на Бауэри, где околачиваются бездом­ные — дядя Макс каркает, что наш Лео тоже так кончит. На пять своих центов Лео купил кныш и отломил мне половину. Он не мелочится! А потом я с его разрешения купил на три свои цента большой кусок халвы и тоже с ним поделился. Мы добрались до начала моста, до Клинтон-стрит, затем повернули налево. Когда переходили улицу, Лео опять взял меня за руку, но мне было по барабану: здесь меня никто не знал. Мы повстречали двух раввинов, в черных костюмах и с длинными бородами, и множество мальцов в ермолках и с пейсами у ушей. Не хочу ничего сказать, но вид у них был — просто умора. Повезло им, что они живут не в нашем районе: там бы их в таком виде с ходу отметелили! Дедушка говорит, здесь у них в гетто можно все! Ермолки, пейсы, бороды! Надо думать, дедушка здесь большая шишка. Мама говорит, раньше он писал стихи и статьи во все еврейские газеты, но мне не верится. Если он такой важный человек, что ж он живет в этой дыре на Генри-стрит? Хотя, когда мы с Лео проходили по Восточному Бродвею, мы видели на здании огромную вывес­ку: «Форвард». Это самая крупная еврейская газета в мире, ее читает больше людей, чем «Ньюс» или «Миррор», правда-правда! И если дедушка писал для нее, тогда он, наверное, в самом деле большой человек, но не знаю, не знаю… Вот и Генри-стрит. На крыльце дедушкиного дома стояли два парня в ермолках, они к нам цеплялись, но Лео не стал связываться — из-за латкес. И мы просто прошли мимо и стали подниматься к дедушке. Он живет на четвертом этаже, а там коридор пропах кошачьей мочой. Гадость! Мы поднялись на четвертый, и Лео постучал в дверь. Дверь открыла Ривке и даже нам не улыбнулась. Ну и пусть, она никогда нам не рада. Это вторая дедушкина жена, и мы не обязаны называть ее [footnote text=’Бабушка (идиш).’]«бобе»[/footnote] — Ривке и Ривке. А дедушка, когда услышал, что пришли мы, распрыгался от радости, как китайский дергунчик. Схватил Лео и пустился с ним в обнимку в пляс. И меня поцеловал. Дедушка вообще без ума от Лео. То есть меня он тоже любит, но Лео — сильнее. За Лео он жизнь отдаст! Если мама посылает меня к дедушке одного, дедушка всегда спрашивает: «А Лео где?» — и расстраивается, ни с кем не разговаривает, сколько бы латкес и креп­лах мама ему ни прислала. Потом дедушка отпустил Лео, провел нас в свою комнату и запер дверь. Не хотел, чтобы Ривке мешала. Лео вынул латкес, и мы давай объедаться. После этого Лео достал те коробки сигар.

— Это тебе, [footnote text=’Дедушка (идиш).’]зейде[/footnote], — сказал Лео. — Мы с Бенни накопили денег и купили их по дешевке — у погорельцев. Правда, Бенни?

— Правда-правда, — сказал я, но дедушка не дурак.

Он вроде как обрадовался, но видно было, что он чуть не плачет: он понимал, что Лео украл эти сигары для него.

— Лео, — сказал он, — как же я могу их взять?.. Получится тогда, что я твой сообщник! Хорошо будет зейде на старости лет угодить в Синг-Синг?.. Лео, пообещай, что больше не будешь красть.

Но он на Лео не сильно наседал. Он не такой притворщик, как дядя Макс. И знает, что Лео не ворюга. Если он крадет, значит, есть на то причина. Пока отец был жив, Лео ни разу ничего не стянул. Сам я не помню, но так дедушка говорит. А он лапшу на уши не вешает.

— Лео…

— Ну зейде, ну возьми, — попросил Лео. — Все равно их уже обратно не положишь. Хорошие сигары, а пропадут…

Дедушка больше о сигарах не распространялся, а достал вместо этого свою виктролу. Лео поет только при дедушке, а так не любит. И мы стали петь еврейские песни и танцевать. Ривке застучала в дверь:

— Прекратите [footnote text=’Шум (идиш).’]тумел![/footnote] Мейшке, соседи вызовут хозяина!

— Уходи, нудник! — отозвался дедушка и, открыв дверь, отдал Ривке все креплах. — Ну и женщина. Всех удовольствий хочет меня лишить… иди!

Дедушка запер дверь, и мы допели песню до конца. Он достал бутыль вишневой наливки, и мы дружно выдули два стакана. Потом дедушка снова раскочегарил виктролу и запел песню в одиночку:

 

— Ун аз дер ребе какт, ун аз дер ребе кветчт,

Ун аз дер ребе трент, цитерен [footnote text=’«Когда ребе какает, / Когда ребе кряхтит, / Когда ребе трахается, / дрожат стены» (идиш) — переделка известной песни «Когда ребе танцует».’]ди вент[/footnote].

 

Он вертелся волчком, как тот раввин из песни. Для своего возраста он отплясывал очень лихо. Остановился, глотнул вина и снова пустился в пляс. Мы с Лео хлопали ему в такт. Но у дедушки закружилась голова, пришлось ему присесть, а вместо него стал танцевать Лео. Это был полный отпад! Но он так топал, что мы испугались, как бы опять не прибежала Ривке. Поэтому Лео запрыгнул на дедушкину кровать и дотанцовывал там. Потом дедушка надел пальто, и мы пошли на улицу. Дедушка заглянул в синагогу напротив и всех оделил сигарами. А потом мы пошли на детскую площадку на Штраус-сквер. Там дедушка вручил сигару служащему парка, а сам уселся за шахматный стол: давал советы старикам, которые там играли, а сигар им не давал. Мы с Лео повисели на турнике, а потом служащий пустил нас погонять в шаффлборд. Дедушка за это время успел добить партию и теперь предложил сходить в кино. Только вот мама велела, чтобы мы не разрешали дедушке тратить на нас деньги, а то их у него мало, поэтому Лео отказался. Дедушка все равно понял, что в кино мы хотим. Он сказал:

— Я сейчас.

Он перешел за карточный стол, выиграл столько, сколько было нужно на киношку, и собрался уйти. Напарник не горел желанием отпускать его со своими деньгами, но что он мог сделать? В общем, дедушка отвел нас в «Делэнси» на фильм про [footnote text=’Чарли Чан — герой романов Э. Д. Биггерса, полицейский детектив-китаец. Его приключения были многократно экранизированы. ‘]Чарли Чана[/footnote]. Потом мы пошли обратно к дедушке. На лестнице, когда мы поднимались, Лео протянул дедушке продовольственные карточки.

— Возьми, зейде, — сказал он, — и не ругайся. Пользуйся!

В общем, дедушка взял карточки и ничего не сказал, только поцеловал нас с Лео, а потом спросил:

— Лео, когда же вы снова навестите своего зейде?

— Может, на следующей неделе, — сказал Лео, и мы попрощались с Ривке и вышли.

По Делэнси-стрит дотопали обратно до метро, сели в поезд — на этот раз в первый вагон, — и я всю дорогу смотрел на разноцветные огоньки в туннеле. Если закрыть уши руками, то слышно «ва-а, ва-а», словно море шумит. Но Лео сказал: прекрати, дурачком выглядишь. От нечего делать я стал считать и досчитал до пяти тысяч тридцати шести, и тут поезд прибыл на станцию. Лео хотел доехать на автобусе, но я уперся.

— Туда дошли пешком и обратно дойдем!

Солнце вовсю садилось, и когда мы вошли в Кротона-парк, было уже темно. Навстречу нам шпарили два ниггера, и я хотел дать деру, но Лео не разрешил. Бежать никогда нельзя! Те двое явно нарывались, и меня, хоть я и был с Лео, затрясло. Но Лео вообще не испугался, и они это поняли. Они остановили меня и обыскали. Лео им сказал, чтоб оставили меня в покое, и тогда тот черный, что побольше, вынул заточку и двинулся на него. Я чуть в штаны не наложил!

— Эй ты, козел, это ты мне командуешь?

Лео посмотрел тому черному прямо в глаза и сказал:

— А что скажет Большой Папочка, когда узнает, что ты нас тронул?

Черный аж дернулся, я сам видел. Он спросил:

— Слышь, ты, сучонок, ты что, знаком с Большим Папочкой?

— Я не знаком, — сказал Лео, — а вот мой брат…

— А кто у тебя брат?

— Энди Крапанзано.

— Белый, — сказал черный такому же черному, — ты слыхал что-нибудь про этого Энди?

— Слыхал. Большой Папочка его знает. Оставь ты лучше этих ублюдышей в покое. С Большим Папочкой шутки плохи.

И тот большой черный пацан убрал свою заточку.

— Ладно, валите, и чтоб Большому Папочке ни звука, ясно?

Я чуть не припустил со всех ног, но Лео сказал: «Иди медленно», и я вразвалочку пошел за ним. На выходе из парка я спросил:

— Липпи, а Большой Папочка — это кто?

— Главный ниггер среди местных. Большая шишка. Его все боятся, кроме Энди Крапа.

Я повторил про себя: «Большой Папочка», и мне стало смешно.

— «С Большим Папочкой шутки плохи!»

— Заткнись-ка лучше, Бенни. Этих негритосов можно понять. Большой Папочка — киллер. Заточки — это так, для шпаны. У Большого Папочки есть пулеметы и все прочее. Даже Энди Крап сильно подумает, прежде чем с ним связываться. Так что помолчи!

Мы дошли до Сибури-плейс и увидели через витрину Фоксовой лавчонки, что мама до сих пор на работе. Она всегда приходит первая, а уходит после всех. Лео хотел написать на витрине «Ешь дерьмо», но что толку? Фокс сразу поймет, кто это сделал, и маме влетит. Вот найдет мама себе другое место, тогда конечно! Мама была в глубине, подметала пол, поэтому Лео стукнул ей в стекло, что мы пришли. А Фокс решил, что мы что-то замышляем, и выскочил за порог с метлой наперевес:

— Убирайтесь, не то задам вам [footnote text=’Взбучка (идиш).’]клап![/footnote]

— Я жду свою маму, — сказал Лео и не сдвинулся ни на шаг.

Но мама вышла и попросила Лео уйти:

— Не волнуйся, Лео… Иди наверх. Бенни, и ты тоже, Бенни, пожалуйста.

Я понимал, что мама работает больше положенного, но связываться было глупо, и я сказал Лео:

— Ну же, Липпи, пойдем.

И мы пошли. На лестнице Лео сказал:

— На днях я прибью этого паршивого ублюдка, — и сказал это с таким выражением, что я понял: он не шутит.

Я сделал сандвичи: со сливочным сыром для Лео и с горчицей для себя. Чуть позже вернулась мама и набросилась на Лео.

— Лео, Лео, ну как с тобою сладить? Невозможный ты мальчик, ей-Б-гу… Как там зейде?

— Хорошо, ма, — сказал я. — Ему понравились латкес.

Она посмотрела на нас:

— Мальчики, зейде вам деньги давал?

— Не, — сказал я, — не. 

Лео хотел что-то сказать, но передумал.

Тогда я ее спросил:

— Как там Шварци, ма?

— Ша! Имей уважение. Он сильно болен, Бенни. От таких мальчиков, как твой брат, еще и не так заболеешь. Бенни, я утром сварила для него куриного супчика. Отнесешь ему потом?

— Конечно, ма, я хоть сейчас, хочешь?

— Нет, поешь сперва!

— Ма, я не голодный. Давай суп. Вернусь и поем.

Мама перелила суп в банку, и я понес. Шварци жил в соседнем доме, и через крышу было быстрее. В моем квартале все крыши смыкаются одна с другой. Когда я открыл дверь на крышу, кто-то крикнул:

— Атас!

— Эй, это я, Бенни Липковиц!

Из-за веревки с бельем выглянули Хайми Московиц и Алби Саперстайн. У Алби в руках было пневматическое ружье.

— Чем это вы тут занимаетесь?

— Стреляем по жестянкам, — сказал Алби.

— А спрятались чего?

— Думали, управляющий или еще кто. А что это у тебя в банке, Бенни?

— В банке? А-а. Суп для Шварци.

— Гляди-ка, Хайми, — сказал Алби. — Бенни у Шварци на побегушках.

— Заткнулся бы ты, Алби.

— А что ты мне сделаешь? — спросил Алби. Решил: раз у него пневматика, так он командовать будет. — Сунешься — пристрелю.

Командир из Алби тот еще: он и в пятилетнего стрельнуть бы побоялся, так что я смело двинулся на него:

— Стреляй, чего ждешь?

Хвастать не хочу, но вышло фасонисто!

— Ну же, Алби, или промазать боишься?

Алби опустил ружье.

— Если б выстрелил — убил бы, — сказал он. — Это «дейзи ред райдер». Меня бы тогда арестовали.

— Алби прав, — встрял Хайми. — Из «ред райдера» можно завалить.

— А ты помолчи! — сказал я Хайми. Я так завелся, что и двум бы накостылял, да не хотелось пролить суп.

Так что я сказал только:

— И почему это соплежуи всегда друг за дружку держатся?

— Ну-ну, — сказал Алби. — Думаешь, ты крутой, раз у тебя такой брат. Знаешь ведь, что тебя никто не тронет, чтобы от Липпи потом не схлопотать.

— Я и без Липпи за себя постою. Могу доказать, хочешь?

Но Хайми — наш соплежуй номер один — встал между мной и Алби и сказал:

— Алби не хочет с тобой драться, Бенни. Пойдем лучше в кошку постреляем!

— Спасибочки. Я кошек не гоняю. Бывайте!

Но тут я вспомнил про жвачку, заныканную в коробке с попрыгунчиком, и спросил:

— Жвачка нужна?

— Жвачка? — переспросил Хайми. — Издеваешься? Сам знаешь, сейчас война, так что какая жвачка? Даже у Албиного дяди Берни ее нет, а он легавый!

— Ну а у меня есть куча жвачки на продажу.

— Где ты ее взял, Бенни, а?

— Тебя не касается. Что, побежишь стучать этому легавому, Большому Берни? Или лучше все-таки себе купишь?

— А почем продаешь? — спросил Алби.

— Десять центов штука!

— Десять центов — дорого.

Это сказал Алби. Хайми промолчал.

— Тебя забыл спросить, Алби. Не хочешь — не покупай. Я просто хотел предупредить, что принесу завтра с собой пару штук в синагогу.

Я взял банку и пошел к соседской крыше. Шварци живет высоко, мне только и пришлось, что спуститься на один этаж. Громко стучаться не хотелось, вдруг он спит. Но дверь была открыта, так что я просто вошел.

— Ребе, это я, Бенни Липковиц.

Ответа не было, и я заглянул в спальню. Шварци храпел вовсю. На нем — вот умора — была ночнушка вроде той, какую иногда надевает мама. Но я не стал ржать, чтобы его не разбудить. Пристроил банку на столик у кровати, а стоявшие там грязные тарелки отнес на кухню и помыл. Увидел бы Липпи — обозвал бы меня тряпкой за такие дела, но меня никто не видел, и хорошо. Потом я снова зашел проведать Шварци; одеяло с него сползло, и я накрыл его. Вышел, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь и полез на крышу. Хайми с Алби там уже не было, я поиграл, будто я [footnote text=’Уильям Давид «Билли» Конн (1917–1993) — американский боксер-профессионал, чемпион в полутяжелом весе. Прославился победой в 1941 году над Джо Луисом (Джозефом Луисом Бэрроу, 1914–1981), чемпионом мира в супертяжелом весе.’]Билли Конн[/footnote], готовлюсь к матчу с Джо Луисом, побил Джо Луиса пятнадцать раз и пошел домой. Мама спросила, чего я так долго, но я не хотел признаваться про крышу (на крышу нам лазить запрещали), поэтому сказал, что грел суп Шварци, вот и задержался. Она спросила, понравился ли Шварци суп, я сказал:

— Ага, так его хлебал, что дай ему волю, прикончил бы полведра, легко!

Мама любит, когда хвалят ее суп, так что ничего страшного, что я соврал. Она дала мне сандвич с тунцом, ужасно невкусный, но я смолчал. Тунец был консервированный, и мама не виновата, что он такой паршивый. Поев, я пошел в комнату к Лео. Лео, согнувшись, сидел на кровати и явно делал что-то особенное. Я тихонько заглянул ему через плечо. Ух ты, он рисовал комикс! Чтобы Лео не подумал, что я подсматриваю, я сказал:

— Ну как, Липпи, продвигается?

Липпи тут же прикрыл листы руками и рявкнул:

— Кыш отсюда, Бенни!

Я подумал, чем бы таким заняться, и меня осенило: буду рисовать свой собственный комикс. Я достал цветные карандаши, наточил.

— Елки-палки, — сказал я себе, — а вот возьму и нарисую комикс про Большого Папочку!

Но я еще ни разу не рисовал негров, и оказалось, что это не так-то просто. Я чуть было не бросил это дело, но потом придумал, что пока буду рисовать Большого Папочку белым, а раскрашу уж потом. Я представил, как сделаю комикс на сто страниц и продам его «Делл-комиксу», потому что они выпускают Дональда Дака, а если выйдет совсем хорошо, предложу его для «Классики в картинках». Но я закончил всего одну страницу и уже понял, что сотню мне никогда не нарисовать. Адская работенка! Вторую страницу я доделал уже после девяти, и если на две страницы ушло столько времени, то мне вплоть до следующего года не закруглиться. А все ж таки мне понравилось. Большого Папочку я сделал королем воров в Бронксе, а мы с Лео стали его помощниками. Я хотел вставить в комикс и Энди Крапанзано, но передумал. Вместо него я взял Джо Крапанзано. Джо тоже вошел в банду Большого Папочки, но мы с Лео были главнее. Мы приказывали, он выполнял. Я успел сделать половину третьей страницы, когда Лео бросил рисовать. Пришлось и мне все бросить.

— Липпи, хочешь, я тебе покажу свой комикс?.. Ты рисовал, и я тоже начал. Показать?

— Нет. Вот закончишь — и показывай.

— Ну же, Липпи! Ну посмотри! Я еще неизвестно когда закончу. Он про Большого Папочку, Липпи. И мы с тобой там тоже есть. Но Энди Крапанзано я не вставил, не волнуйся. Липпи, ну кому мне еще показывать, если не тебе?

— Хорошо, хорошо, — сказал Липпи и стал смотреть.

И пока читал, хохотал до упаду. А это хороший знак, когда Липпи смеется, — это значит, он оценил.

— Совсем не плохо, Бенни, но кое-что мне не нравится.

— Но ведь они и не должны быть как настоящие, главное — чтобы было смешно.

— Знаю, — сказал Лео. — Можешь не объяснять. И все равно кое-что мне не нравится, и дело тут не в том, смешно это или нет. Ты не умеешь правильно класть тени. Линии у тебя слишком жесткие. Но в остальном — хорошо.

— Лео, а ты мне поможешь, а? Покажешь, как делать тени и все такое?

— Да, но не сейчас. Устал я рисовать. Послушаю-ка радио.

По радио, как всегда вечером в субботу, передавали бои. Боролись два боксера в среднем весе, Кроха Аксельрод и Тони Джомболине, и, как по мне, оба тюфяки. Но почти все классные борцы, вроде Джо Луиса и Билли Конна, в армии, так что сойдут и эти. Когда бой закончился, я спросил Лео:

— Лео, как думаешь, Билли Конн, когда они оба вернутся с фронта, победит Джо Луиса?

— Вряд ли, Бенни, хоть шансы у него неплохие. Билли может драться, как зверь, но у Джо Луиса удар мощнее. Хотя пусть бы он выиграл. Хорошо бы нам еще одного чемпиона-еврея.

— А ты точно знаешь, что он еврей, Лео? Боксеры-ирландцы, когда выступают в Нью-Йорке, часто берут себе еврейские имена.

Лео посмотрел на меня.

— Билли Конн не вшивый ирландишка. Он со Стеббенз-авеню. Это все знают.

— Уверен, все ниггеры будут ставить на Джо Луиса.

— Оно и понятно.

— А ты ведь, Липпи, на него не будешь ставишь?

— Еще чего, ставить на ниггера! И все равно, по-моему, Билли Конн навряд ли выиграет. Но даже если он долго продержится, и то хлеб.

— Знаешь, Липпи, а Большой Берни, легавый, сказал Алби, что если б Билли Конн два последних раунда не подставлялся, он бы выиграл у Джо Луиса тот второй бой.

— Ну и что? Разве б это была победа? Если выигрывать, то только по-честному.

— Да, а еще Большой Берни говорит, что [footnote text=’Теодор Самуэль Тед Уильямс (1918–2002) — американский бейсболист, обладатель множества регалий. Хэнк Гринберг (1911–1986) — известный американский бейсболист, еврей. ‘]Тед Уилльямс[/footnote] лучше, чем Хэнк Гринберг, а все знают, что в бейсболе лучше Хэнка Гринберга никого нет. Даже Шварци так считает! Никто не умеет выбивать [footnote text=’Хоумер — в бейсболе удар при возвращении на исходную позицию. ‘]хоумеры[/footnote] так, как Хэнк Гринберг. А ты как думаешь, Липпи? Кто лучше?

— Я не спец… Как по мне, лучше всех [footnote text=’Джозеф Пол «Джо» Димаджио (1914–1999) — один из самых выдающихся и титулованных игроков за всю историю бейсбола, играл в команде «Нью-йоркские янки».’]Джо Дима­джио[/footnote].

— Джо Димаджио? Шутишь, Липпи? Ты ж ведь терпеть не можешь «Янки».

— Ну да, конечно, но здесь другое.

— Хотя он не еврей, не то что Хэнк Гринберг…

— Да будь Джо Димаджио хоть ниггером, все равно ему нет равных.

Когда Липпи так сказал, я понял, что пора закругляться. О чем с ним говорить, если ему все равно, о ниггере речь идет или не о ниггере? Нет, я против ниггеров ничего не имею, но черный — это ж черный! И что бы Липпи ни говорил, Хэнк Гринберг — это класс! Вот вернется он с войны, Джо Димаджио и прочие пусть держат ухо востро. Так я вам скажу. В общем, после этого я сразу лег спать, чтобы с Лео не цапаться. Но когда утром проснулся, все равно кипел от злости, Лео даже заметил.

— Ты чего это на меня бычишься, Бенни? В зубы хочешь?

Какого черта, подумал я, к чему мне злиться на Липпи, он мой брат и все такое и может думать, что захочет, поэтому сказал:

— Соринка в глаз попала, Липпи, а чтобы ее достать, нужно на кого-нибудь хорошенько вытаращиться, а потом три раза моргнуть.

Чушь собачья, конечно, и Липпи это понимал, в общем, он снова велел мне заткнуться. И пока мы завтракали, я жевал да помалкивал в тряпочку. Вы можете подумать, что Лео как маленький, если узнаете, что маме порой приходится кормить его с ложечки, чтобы он с голоду не помер. Просто Лео сам по себе, если его не заставлять, есть не любит.

— Ешь, Лео, ешь, — приговаривает мама и сует ему ложку прямо в рот.

Лично я, как говорит мама, ем так, что хоть медаль давай. Но хвастать тут нечем. Не великое это дело — еду есть. В общем, я быстренько все подчистил, а мама насела на Лео.

— Пора идти в школу.

Я решил за Лео заступиться:

— Ма, да не будет урока: Шварци болеет!

Но мама тут же взъерепенилась:

— Ах ты, разбойник! Было такое, чтобы Шварцфарб хоть раз не пришел на занятия?.. Доедай, Лео. Шнел!

Делать нечего, пришлось Лео по-быстрому все дожевывать, а я тем временем запустил лапу в попрыгунчика и набил карманы жвачкой; после это мы пошли в школу. Воскресенье — легкий день: не надо тащить учебники, мы просто все занятие сидим, а Шварци нам крутит по радиоприемнику еврейские передачи. Ну, споем пару песенок. Лео к тому времени уже потихоньку смывается. Слышали бы вы ту передачку, которую нам вечно ставят. Называется она «Цурес ба [footnote text=’Букв.: «Чьи-то беды» (идиш).’]лайтен[/footnote]», а ведет ее парень по имени Нухем Шацкок. Вы считаете, у вас горе, да? Послушайте эту передачу! В ней с людьми случаются всякие ужасы. Зейде направо и налево загибаются от сердечных приступов, а дети сбагривают своих бобе в дома престарелых. Шварци от этого шоу просто тащится! Ни одного выпуска, наверное, не пропускает. Попробуйте только вякнуть что-нибудь против этого Нухема Шацкока — и вам труба! В общем, пришли мы в школу, а меня уже снаружи поджидали Хайми Московиц с Алби Саперстайном, и я на минутку отстал от Лео, чтоб о деле поговорить. Я решил стрясти с Хайми целый доллар, не меньше!

— Жвачку принес? — спросил Хайми и вынул два десятицентовика. — Дай две штуки.

— Две! Я по две не продаю. Наскребешь на десяток, свистни.

— Погоди, — сказал Алби, — мне двадцать пять штук.

— Что? — переспросил я. — Что?

— Что слышал.

Надо признать, Алби, даром что [footnote text=’Недотепа (идиш).’]шмук[/footnote] ушастый, тоже парень не без фасона.

— Ну, гони двадцать пять жвачек.

Я решил его слегка помурыжить и сказал:

— А налички-то хватит?

— Не боись, — сказал Алби и отсчитал двадцать пять десятицентовиков.

Обчистил, наверное, чью-нибудь копилку. Но мне было плевать, откуда у него деньги. Хорошо, я взял жвачки с запасом, не то упустил бы такую шикарную сделку. Я отдал Алби двадцать пять жвачек, и Хайми стал клянчить у него.

— Алби, ну продай мне одну штучку!

— Да запросто, — сказал Алби, — двадцать центов — и она твоя!

Деваться Хайми было некуда: я-то ему продавать не хотел, так что он мигом заткнулся и отдал Алби двадцать центов за одну жвачку. После этого мы вместе пошли в класс. Шварци, видать, совсем слег: в классе его не было. А Липпи и Сеймур Пинковиц буянили — ну прямо сбесились. Кидались стульями и все такое. Сеймур чуть не расколошматил радиоприемник Шварци! А потом залез на учительский стол и заорал:

— Внимание, внимание! В эфире «Цурес ба лайтен».

И все как грохнули, даже Липпи. А Липпи трудно рассмешить. В дверях показался какой-то ржачный толстенький бородатый человечек в ермолке. Сеймур решил, что это важная шишка, и спрыгнул со стола. Толстенький человечек, переваливаясь, как утка, прямо в пальто вошел в класс и сказал, что он раввин, из центра, и будет сегодня заменять Шварци. Поначалу мы решили, что знатно повеселимся. Ждали только знака от Лео. Но Лео молчал, и я решил начать первым.

Я сказал:

— Ребе, мы будем слушать «Цурес ба лайтен»?

— Нет, — сказал раввин. — Сегодня у нас лекция.

— Лекция? — переспросил Сеймур Пинковиц. — Фуу!

И пару раз пфукнул. Но Лео так на него зыркнул, что он мигом притих. Раввин подошел к учительскому столу, встал перед ним, обвел нас всех взглядом, хлопнул в ладоши и сказал:

— Мальчики, ох и муки вас ожидают, даже и не спрашивайте меня какие!.. Даже и не спрашивайте!

Мы вообще не врубились, о чем он. Сеймур сказал:

— Какого-то чокнутого они нам прислали из центра…

И тут раввин спросил:

— Мальчики, разве вы никогда не слышали о [footnote text=’Ад (ивр.).’]Геиноме?[/footnote]

— Гекакоме? — спросил Сеймур.

— Геиноме!

Никто не знал, что такое Геином, один я поднял руку:

— Ребе, я о нем знаю… Геином — это такое место, куда попадают такие неслухи, как мы! В Геиноме нет конфет, жвачки и всего остального, там у тебя становится лицо, как у жабы, и хвост, как у обезьяны, и тебя там держат до тех пор, пока не дашь слово никогда больше не озорничать!

Я думаю, Пиноккио и тех ребят как раз в Геином и отправили. В общем, все животики надорвали. Даже Липпи посмеивался. А раввин молча стоял, накручивал бороду на палец и ждал, пока мы нахохочемся. И мы довольно быстро угомонились. Тогда раввин оставил свою бороду в покое, улыбнулся и на весь класс заявил, что я во многом прав: Геином такой и есть.

Сеймур застучал ногами:

— Ура Бенни! Медаль ему! Ура…

Но Липпи мигом его оборвал:

— Заткнись, Сеймур! Пусть раввин скажет!

— Геином — это место, где вас ждет кара, но ни мальчиком, ни даже взрослым мужчиной туда не попадешь… Туда попадают лишь после смерти.

И раввин принялся рассказывать о Геиноме, причем довольно интересно, все слушали. Даже Сеймур притих.

— Геином, — сказал раввин, — находится далеко на западе, и в нем так жарко, что он даже в Солнце дыру прожег бы. 

Раввин изобразил руками дырку и сказал:

— Дьявол меня побери, если я лгу!

А уж если раввин так говорит, значит, точно все по правде.

— Мальчики, вы знаете, почему солнце по вечерам делается красным?

Никто не знал, а я не сумел придумать смешной ответ и просто спросил:

— Почему, ребе?

— Потому что оно проходит над вратами Геинома.

— Да ну! — сказал Сеймур. — Ни фига себе!

— В Геиноме семь залов, и в каждом зале — жар, вихри. Каких только пыток там нет! От одной только мысли о них меня бросает в дрожь. — И раввин задрожал. — И хотя Геином охвачен пламенем, в нем темнее, чем в самую темную ночь. Ни единый луч света не проникает в Геином. Нет, мальчики, такого вы даже представить себе не сможете.

— А кто там главный, а, ребе? — спросил Сеймур.

— Дума, — ответил раввин. — Главный там Дума. Это особый ангел, он летает меж мирами и вносит в свой список всех, кого после смерти отправят в Геином.

И тогда спросил я:

— Ребе, а Геином — он только для евреев?

Он задумался. И задумался крепко, потому что все дергал и дергал себя за бороду. А потом сказал:

— Нет!

Так и сказал.

— Кто в Геином попадет, тому уж оттуда не выбраться. Плачь, не плачь — ничего не поможет. Из зала в зал — и нет ни минуты покоя.

Раввин показал пальцем поочередно на Липпи, на Сеймура, на Алби, Хайми, на меня — потом подергал себя за бороду и сказал:

— Грустно это, мальчики… Вы все попадете прямиком в Геином.

После этого, не простившись, вышел из класса и стал спускаться по лестнице. И знаете что: я думаю, это был вовсе не раввин. Это был переодетый ангел Дума!

 

Бывают же в жизни такие странные штуки! Тот раввин, кто бы он ни был, напугал нас до усрачки. Сеймур Пинковиц после этого две недели не пфукал. Даже Липпи и тот впечатлился. В общем, все так и сидели сиднем по местам, пока Липпи не встал, а тогда как дунут по домам! Липпи сказал, ему нужно отлучиться, и я намылился в киношку. По воскресеньям они детей одних пускают не всегда, но я, если захочу, запросто сойду за десятилетнего, так что все в ажуре. Я приглаживаю волосы, делаю взрослое лицо, а когда подхожу к кассе, встаю на цыпочки. Срабатывает без осечек! Денег у меня было завались благодаря проданной жвачке. Я хотел поделиться с Лео, но тогда пришлось бы колоться, откуда деньги, и Лео бы меня взгрел. Так что я ему не сказал и пошел в кино. В «Дувере» шли Эбботт и [footnote text=’Бад Эбботт (1895–1974) и Лу Костелло (1908–1959) — участники комедийного дуэта, популярного на радио и в кино в 1940-х и 1950-х годах. «Призрак оперы» — здесь речь идет об экранизации 1943 года.’]Костелло[/footnote] и какое-то кино под названием «Призрак оперы». Я решил, что посмеяться сейчас — самое оно, и отдал двадцать центов за билет. Эбботту и Костелло далеко до Лорела и [footnote text=’Стэн Лорел (1890–1965) и Оливер Харди (1892–1957) — один из самых популярных комедийных дуэтов в истории кинематографа.’]Харди[/footnote], но все равно кино неплохое. Потом пошло второе, с тем парнем, Клодом [footnote text=’Клод Рейнс (1889–1967) — острохарактерный англо-американский актер, четыре раза номинировался на «Оскар».’]Рейнсом[/footnote], — жуткая нудятина поначалу. Но потом кто-то плеснул Клоду в лицо кислотой, ему пришлось ходить в маске, и он стал убивать людей в опере, за что его прозвали Призраком оперы, а в самом конце его убили и сорвали маску. А там такое! Помереть можно. Все лицо в ожогах, рубцах после кислоты, а кожа сморщенная, как у сушеной ящерицы. Только этого мне не хватало: еще одни жутики! Сначала Дума, а теперь это! Выйдя из кинотеатра, я купил в кошерной кулинарии две сосиски и бутылочку сельдерейного тоника «Доктор Браун» и пошел домой. Мамы не было, пришлось лезть на крышу и спускаться по пожарной лестнице. Эти сосиски всегда заканчиваются для меня на толчке. Я боялся запирать дверь, а то вдруг этот Призрак оперы бегает где-нибудь в доме. А вдруг он сейчас прячется у Лео под кроватью! Я трусил так, что боялся идти в уборную, поэтому взял стульчак и на цыпочках прокрался в комнату Лео, заглянул там в чулан и под его кровать, но Призрака не было. Я решил заглянуть в мамину комнату, и на этот раз запасся бейсбольной битой Лео, но она такая тяжеленная, что пришлось положить ее на мамину кровать. Заходя в мамину комнату, я всегда чувствую себя как-то странно. Словно делаю что-то нехорошее. Так что я не стал задерживаться. Поискал чуток Призрака и вышел. Снаружи в коридоре раздался топот. Кто-то завопил: «Где он, я убью его!» Это был дядя Макс. Он вломился в комнату и хвать меня за волосы.

— Где Лео? — проревел он, а я обрадовался, что больше не один и теперь Призрак на меня не нападет, и все-таки за волосы дядя Макс тянул слишком уж больно.

Вошли мама, а с ней Алби Саперстайн и его дядя Берни, легавый. Мы с Липпи явно влипли. Алби наябедничал про жвачку. Большой Берни настучал дяде Максу, а тот теперь выдирает мне лохмы. Мама плакала, и это было хуже всего. Большой Берни достал жвачку и сказал:

— Лучше признайся, Бенни. Иначе Лео будет только хуже. Что еще он украл?

Дядя Макс поднял руки над головой и стал раскачиваться взад-вперед.

— Мне придется переехать в другое место. Здесь я человек конченый, мне капут! Кто теперь пойдет в мой магазин, одни черномазые да ворюги вроде Лео… Я убью его, убью!..

Я понял, что отпираться смысла нет, и пошел в комнату Лео за попрыгунчиком. Вынул из него коробку сигар, жвачки, что еще остались, и почти все шелковые чулки. Лео захотел бы приберечь несколько пар для мамы, я знаю. И все это добро я вынес Большому Берни.

— Вот, все здесь, — сказал я.

Дядя Макс на минуту перестал раскачиваться и уставился на чулки.

— Где он взял такой товар, где?.. Будь я у меня такие чулки, я б бешеные бабки заколачивал… Ох!

Большой Берни затолкал чулки в карман, а сигарную коробку повертел в руках и сунул под мышку.

— Лео серьезно попал, Бенни. Он влез на государственный склад. Это федеральное преступление. Лучше признайся, где его искать.

— Государственный склад? — переспросил я. — Нет, Лео не мог, я точно знаю. ФБР за такое расстреливает, особенно во время войны.

— Знаешь, где он сейчас? — спросил Большой Берни и снова взглянул на сигары.

— Нет, ей-ей, не знаю. Умереть мне на месте, если я вру!

Тут снова влез дядя Макс:

— Кто знает, может, он сейчас обчищает еще один склад!

Тогда Большой Берни сказал дяде Максу:

— Пошли, подождем его внизу, — и они ушли.

Небось устроят Лео засаду. Я видел: мама сама не своя, поэтому сказал ей:

— Ма, не мог Лео ограбить государственный склад. Кто бы что ни говорил, он не ворюга. Чулки он взял для тебя, сигары — для зейде…

И открыл окно на кухне. Мама была не в себе и даже не сообразила, с какой стати я это сделал. Так что я сказал ей:

— Пойду-ка я Лео на выручку.

Закрыл окно, чтобы маму не просквозило, и полез на крышу. Чтобы обойти Большого Берни с дядей Максом — а они ждали Лео внизу, — я дошел до самой последней крыши квартала и только там спустился. Задождило, а я выскочил без куртки, но я решил: фиг с ним, Лео важнее! Под дождем играли в классики Винки, сестренка Джо Крапа, Минна Голдберг и одна из близняшек Злоткин. Я заскакал на месте, как бабуин, замахал Винки руками; она попрыгала, повернулась — очень клево! — и лишь потом оторвалась от игры.

— Винки, мне нужно отыскать Лео, очень!

Вообще-то Винки информацию задаром не дает, требует взамен окурок, скажем, или ключ для коньков, но тут она увидела, что я весь на иголках, и с ходу сообщила, что Лео с Джо на гандбольной площадке.

— Винки, — сказал я, — будет время — сделаю тебе лошадь на палочке.

И сломя голову помчался в Кротона-парк, вокруг озера, где в прошлом году зарезали какую-то даму, и вверх по лестнице туда, где играют в гандбол. Темень была хоть глаз коли, но я вообще не боялся: ни Призрака, ни всего остального — так я торопился. Липпи и Джо всегда играли на последней площадке, так что через десять минут я их нашел. Вокруг площадки толпились пацаны, не подступиться, и я закричал: «Лео, Лео, это я, Бенни!» — и Липпи прервал игру.

Глядел он хмуро. Проигрывает, догадался я. Джо Крап у нас лучший по гандболу.

— Бенни, ты что, не видишь: я играю.

— Беда, Липпи… Ты влип… Это все я виноват…

— Что ты лопочешь, как китаец? В чем дело-то?

Я отвел Липпи к забору, чтобы нас не подслушали, и рассказал про жвачку и про ФБР.

— Липпи, тебе надо бежать… Зуб даю, Липпи.

— Заткнись, — сказал Липпи, — мне надо доиграть.

И пошел себе обратно на корт. Я не сомневался: легавые вот-вот нагрянут, — и все вертел головой, чтобы их не пропустить, ну и на матч смотрел. Липпи порядком проигрывал, но сдаваться и не думал. Джо Крап умел делать классные броски, он всаживал мяч за мячом в самый угол, а Лео не везло. Никто не может словить бросок Джо Крапанзано, никто. Большие парни и те боятся играть против него. Лео продул 21:7, я ждал, что он сдастся, но нет, он хотел еще один тайм. Такой уж Лео. Его скорее убьешь, чем одолеешь.

Я напомнил ему:

— Лео, ФБР… — Но куда там.

И снова Лео проиграл. Он в лепешку расшибался, но едва ухитрялся выбить очко, Джо Крапанзано выбивал три. Лео рвался играть по новой, но Джо сказал, что выдохся, поэтому хватит. И тогда только Лео подошел ко мне.

— Бенни, у тебя деньги есть?

— Да, Липпи, у меня два доллара, вот!

— Два доллара! Кто тебе дал такие деньжищи?

— Никто мне не давал! Это выручка за ту жвачку, что я толкнул Алби. Не бесись, Липпи, я не хотел ничего плохого… Ну хочешь, дай мне зубы, только времени сейчас в обрез…

Лео взял у меня деньги и сунул в карман; я понял, что он на меня не злится, и сказал:

— Можно мне с тобой, а, Липпи? Мне все равно, что ты там натворил… Ворюга, не ворюга — мне плевать…

Липпи ничего не сказал. Просто надел куртку и пролез в дыру в заборе. Я за ним.

— Липпи… я с тобой.

Лео молча зашагал через парк, а потом обернулся и бросил:

— Бенни, иди домой!

— Лео, можно мне с тобой, а?.. Я не буду тебе надоедать, обещаю!

Он схватил меня за рубашку и сказал:

— Ты что, не слышал? Ступай домой, поганец. Мало мне от тебя неприятностей?

Упрашивать было бесполезно, и я сказал:

— А куда ты пойдешь, Липпи? Мама будет спрашивать.

— Не знаю я, куда пойду.

— А ты когда-нибудь вернешься, Липпи?

— Не знаю я… Чего ревешь? Брысь домой, живо!

В общем, я повернулся и пошел, но Лео меня окликнул:

— Возьми, — и дал пятицентовик на автобус. — Пешком тебя ниггеры могут защучить, а они тебя прибьют… Давай, бери монету, — и усвистел в сторону Третьей авеню.

Чтобы не попасться на глаза Большому Берни и дяде Максу, я доехал до дальнего конца Сибури-плейс, а оттуда поверху добрался до нашей крыши и слез по пожарной лестнице. Мама сидела в своей комнате и меня не услышала. Я на цыпочках прокрался в ванную, вытер голову полотенцем и переоделся в другую рубашку и штаны. В общем, подготовился, а потом пошел к маминой двери и постучался.

— Ма, это я, Бенни, я вернулся.

Она не отвечала, поэтому я сам вошел. Она сидела на кровати и посмотрела на меня так, что я засомневался, узнает ли она меня.

— Ма, ма, — мне стало жутковато.

Но через минуту она уже стала прежняя и сказала:

— Бенни, куда ты ходил?

— Не волнуйся, ма, я отыскал Лео. Теперь они его не арестуют. Он спрятался. Им его не поймать!

— Бенни, что ж ты со мной делаешь!.. Где Лео?

— Не знаю, ма… Он мне не сказал, куда пойдет, но не волнуйся, уж он-то сумеет спрятаться, ты ж его знаешь!

Тут раздался стук в дверь. Опять дядя Макс. И с порога давай орать:

— Геня, его все нет. Кто-то его предупредил.

Он посмотрел на меня, и я понял: быть беде.

— Это ты… Шпион!

— Нет, — сказала мама, — нет. Он все время был здесь, со мной, как же он мог предупредить Лео?

Ух ты! Мама у нас вообще-то не врет. Это я вечно заливаю. Но тут она, видно, решила, что хватит с нее проблем с Лео, нечего еще и меня впутывать. Но дядя Макс не очень-то поверил.

— Геня, — сказал он, — поклянись, что Бенни все время был тут!

Я подумал, что мама даст задний ход, она вообще не любит клятв и всего такого, даже когда правду говорит. Но на этот раз ее ничто не остановило. Жизнью своей поклялась, что я не сделал из дому ни шагу, и дядя Макс, похоже, поверил, потому что сразу ушел. А я так устыдился, что не мог взглянуть ей в лицо.

— Ма, не надо было ради меня так врать… Не боюсь я дяди Макса.

— Ша, Бенни, ша, — ответила мама и заплакала.

Ни у кого в мире нет мамы лучше, чем у меня, пусть даже порой у нее чуток сносит крышу. Это неважно. Все равно нам с Лео повезло. И плевать, кто что говорит! Жаль, что как раз в этот момент у нее снесло крышу, и она, прям как дядя Макс, хвать меня за волосы:

— Бенни… Где он, Бенни?

— Сказал же, ма: не знаю… Не знаю… Не знаю…

Не знаю, с чего вдруг, но почему-то стоило мне сказать «не знаю», как она стукала меня головой о стену, и довольно сильно, так что я по-быстренькому заткнулся. Помогло: она меня отпустила. Потом закрыла лицо руками и стала раскачиваться взад-вперед и громко плакать. Я тоже заплакал.

— Не волнуйся, ма, я разыщу тебе Лео… прямо сейчас!

Я снова открыл окно и встал на пожарную лестницу, но на этот раз мама схватила меня за штаны и втащила обратно. Захлопнула окно и сказала:

— Все, никаких пожарных лестниц! Дядя Макс сцапает тебя внизу и придушит!

— Ма, я разыщу тебе Лео. Я знаю все места, где он может прятаться… Пусти, я пойду его искать.

— Нет! — сказала она, и я понял, что лучше послушаться, иначе она мне голову оторвет.

Мама, когда идет вразнос, — это тяжелая артиллерия! Я перестраховался и на всякий случай отодвинулся на пару шагов.

— Не мальчишки, а наказание Б-жье!

Она ушла к себе и закрылась.

Я молил Б-га, чтобы Лео нашел место, где можно укрыться от дождя, а то стоит ему чихнуть — и все, мигом заболевает. Одна только мама умеет поставить его на ноги. Потом я пошел к Лео в комнату. Вдруг он вернулся, подумал я, дождь-то ведь хлещет как из ведра, и сел его ждать. Лео, конечно, будет нужен адвокат, так что мы с ним сразу пойдем его нанимать. Только это должен быть самый крутой спец, потому как выиграть дело у ФБР — та еще задачка. Я стоял у окна и смотрел на дождь. Казалось, весь город затопит. Я понимал: ждать бесполезно, Лео не вернется, сегодня точно. И хотите — считайте меня хлюпиком, но я заплакал. Мама услышала. Пришла ко мне и сказала:

— Ша, Бенни, с Лео все будет хорошо.

Сама она тоже плакала.

Потом раздела меня, как маленького, и уложила спать. И как я ни старался, все равно уснул. А утром, когда я проснулся, мама сидела на кровати Лео, и я понял, что она так и просидела всю ночь, ждала Лео. Она сразу за меня взялась:

— Бенни, мигом одевайся, не то в школу опоздаешь!

— Не пойду я в школу, ма, — так я ей и заявил, — буду ждать Лео.

Но понял, что ей не до споров, и оделся.

— Ма, — спросил я, — а ты в полицию или еще куда не звонила?.. Потому что, если они Лео поймают, они сразу передадут его фэбээровцам, и тогда дело швах. Упекут его в Синг-Синг в компанию к братьям Крапанзано.

— Ешь завтрак и иди в школу.

— Я не голоден.

— Ешь, кому сказала.

В общем, я порезал апельсин и поел хлопьев с молоком. А мама надела пальто и пошла вниз на работу. А что ей еще оставалось? Фокс нипочем бы не дал ей отгул, что бы там с Лео ни случилось. Я взял книги и спус­тился. Внизу заглянул в витрину: мать сидит за машинкой — вылитый манекен, а лицо белое-белое. И я сказал про себя: «Ма, я тебе его разыщу. Предоставь это мне».

Когда я пришел в школу, было еще рано, и я стоял во дворе. Айра Гарфинкель перебрасывался мячом с нашим новеньким. Айра считает, он особенный: как же, папочка у него — в этой дурацкой гражданской обороне и расхаживает в большой белой каске. Подумаешь! Не люблю тех, кто без передыха хвалится своим отцом. В общем, Айра с этим новеньким подвалили ко мне, и Айра сказал:

— Приветики, Бенни. Это Ной. Он совсем недавно сюда переехал. Его отец хочет вступить в отряд гражданской обороны, и мой папа обещал ему в этом помочь.

Вон оно как! Айра только и говорит, что о своем папочке и гражданской обороне. И тут этот пацан, Ной, меня спрашивает:

— А твой отец тоже в гражданской обороне?

— Не, — сказал Айра. — У Бенни нет отца.

— Не глупи, Айки. У всех есть отец.

— Да, а у Бенни нет. Спроси сам.

Ну я и объяснил Ною, что мой отец погиб.

— Твой отец был на фронте?

— Да, его убили японцы.

— Ему дали [footnote text=’«Пурпурное сердце» — военная медаль США (с 1782 года). Вручается американским военным, погибшим или получившим ранения в ходе боевых действий.’]«Пурпурное сердце»[/footnote]?

— Не, он ничего такого не сделал… Просто погиб.

— А где он погиб?

— Не знаю. На каком-то острове.

— На Окинаве?

— Не. У него и названия, наверное, нет… Островок, и все.

— Наверное, возле Манилы. Там сейчас мой дядя Майк.

— Не знаю… Мне пора. Все уже заходят…

Время не то чтобы поджимало, но я ненавижу, когда расспрашивают об отце. Так что я стал позади всех и зашел в класс. Мою учительницу зовут миссис Кранц, и она меня обожает. Все учителя умиляются: надо же, у Лео такой умный братик. Они считают, что тупее Лео ученика не сыщешь, а все потому, что он никогда ничего не делает. Лео не тупой, он просто не любит школу. Но когда доходит до рисования, тут дело другое. Даже Киршбаум, директор, знает, что Лео — потрясный художник. Если бы не те плакаты и таблички, а их всегда рисует Лео, Кирши бы его давно уже из школы турнул. Лео ему кучу денег на этих плакатах экономит. Лео и меня учит делать плакаты, чтоб я его заменил, когда он окончит школу, если он ее когда-нибудь окончит! В общем, миссис Кранц меня любит, и я частенько рисую для нее небольшие плакатики. На сегодня нам было задано подготовить доклад о том психе, [footnote text=’Хуан Понсе де Леон (ок. 1460–1521) — испанский конкистадор, в поисках источника вечной молодости открывший Флориду.’]Понсе де  Леоне[/footnote], поэтому миссис Кранц попросила меня сесть в дальнем конце класса и по-быстрому соорудить плакат про источник вечной молодости: прошел слух, что Кирши заявится смотреть третьи классы. Я переживал из-за Лео, но не хотелось обижать миссис Кранц. Куда она без меня? И я засел за плакат. Изобразил Понсе тощим, в шлеме и с бородой, а потом нарисовал, как он искал повсюду тот источник вечной молодости. Я хотел сделать плакат смешным, а он вышел грустным. Понсе смахивал на старенького раввина из Ист-Сайда, заблудившегося в Бронксе. Решил было разорвать плакат и нарисовать новый, но миссис Кранц не разрешила. Она сказала, что плакат получится замечательный. Повесила его у двери и вызвала пару-тройку тупиц с их докладами. Специально канителилась, чтобы лучшие доклады приберечь для Кирши, но Кирши так и не пришел. И хорошо, а то вызвала бы она меня, а я-то доклад не подготовил. Собирался его сделать вчера вечером, но после того, как Лео убежал, стало не до учебы. В общем, до миссис Кранц дошло, что тревога ложная и Кирши не придет, и она отпустила нас пораньше. Во дворе стоял Алби Саперстайн. Этот сукин сын загонял черным пацанам жвачку Лео. Я поймал его со всем товаром, дал пинка под зад и отобрал жвачку.

— Ублюдок, — сказал я, — ты чего на Лео настучал?

Алби молчал, пришлось наподдать ему еще разок.

— Ну что, Алби, поиграем в гестапо? Или сам скажешь? Считаю до трех. Раз. Два…

Тут Алби как заревет: хотел, наверное, чтоб кто-нибудь из учителей прибежал к нему на выручку. Ну я и сказал:

— Не дури, Алби. Хочешь, чтобы я натравил на тебя Джо Крапанзано? Он все твои шарики бритвой почикает.

Алби струсил, мигом перестал реветь и вытер кулаками свои красивучие глазищи. А потом сказал:

— Не стучал я на Лео, Бенни, я бы ни за что… Дядя Берни застукал меня со жвачкой, пришлось рассказать… А иначе бы он, Бенни, засадил меня в тюрягу.

— Тюряга уж всяко лучше, чем то, что Липпи с тобой сотворит, когда до тебя доберется… А еще скажи-ка мне, как же так вышло, что жвачка у тебя еще есть?

— Дядя Берни оставил мне парочку.

Пришел учитель, и Алби пришлось отпустить. Но жвачку я ему не отдал. И когда никто не видел, выбросил ее в канализацию. Незачем оставлять свидетельства, особенно когда ФБР у Лео на хвосте. Потом я стал представлять, как оно будет, если Лео упекут в Синг-Синг. И дал себе слово, что буду навещать Лео каждый день и приносить ему целую гору маминых латкес. Но все равно думать об этом было грустно, и я решил не думать и пойти домой. Но моя голова так по-дурацки устроена, что я ничего не смог с собой поделать: думал и думал про Лео в Синг-Синге. Дома в коридоре меня ждал почтальон: вручил открытку — она была написана карандашом, и буквы от дождя расплылись — толком и не прочесть. Но я понял: это от Лео. А то я его почерк не узнаю! Наверное, купил прошлой ночью открытку в кондитерской и отправил, а шел дождь, вот она и намокла. Мама, конечно, дико обрадуется, поэтому я сразу помчался в магазин к Фоксу показать ей открытку.

— Ма, ма, — заорал я, и на Фокса мне было наплевать. — От Лео открытка!

Мама надела очки, взяла открытку, потом перевернула ее вверх тормашками и снова взглянула.

— Бенни, нашел время для шуток. Что здесь написано?.. Она от Лео? А ты не сам ее написал?

— Клянусь, ма, это от Лео. Только тут трудновато разобрать. Лео пишет, как китаец… Я не вру, ма, про такое разве можно врать!

Вот она, расплата за вранье. Захочешь сказать правду, а тебе уже никто не верит.

— Ну так прочитай, что тут написано.

— Тут написано… написано: «Дорогая мама, за ме-ня не вол-нуй-ся. Передай Бен-ни, чтобы он тебя не расстраивал. Узнаю, что ты из-за него расстра-иваешься, убью его. Лео»… Вот что тут написано, ма, правда-правда!

Пока я читал, мама всплакнула. Но быстро вытерла глаза. Не хотела, наверное, чтобы другие женщины увидели ее слезы. Потом убрала открытку в сумочку и вернулась за швейную машинку. Фокс, как ястреб, следит за своими работницами, ни минутки отдохнуть не дает. Завидев, что он идет, я мигом вымелся. И поклялся перед Б-гом, что, как только окончу свою 61-ю школу, сразу найду работу, чтобы мама больше не работала. Ключ попросить у мамы я опять забыл, пришлось лезть через крышу и пожарную лестницу. После открытки от Лео я повеселел. Но потом мне пришло в голову, что писал-то он ее прошлой ночью, а кто знает, что с ним сейчас! А вдруг его поймали ниггеры и держат где-нибудь в Кротона-парке? А может, они сунули его в мешок да и утопили в реке? Или отрезали ухо, а то и вообще продали Большому Папочке, а Большой Папочка посадил его на корабль и отправил в рабство в Африку? Меня затрясло. И я оставил маме записку на кухонном столе:

«Мама, я ушел искать Лео. К ужину постараюсь вернуться. Пожалуйста, не надо звать дядю Макса или полицию. Не волнуйся. Бенни».

— Черт с ней, со школой, — сказал я себе и вылез в кухонное окно.

Я чуть не грохнулся с пожарной лестницы, но умирать было рано, сначала следовало отыскать Лео. Так что я вскарабкался на лестницу и снова спустился через крышу. Мне пришло в голову, что, если Лео не сцапали ниггеры, он наверняка прячется в Западном Бронксе. Надо быть идиотом, чтобы ошиваться здесь, где рыщут дядя Макс, Большой Берни и легавые. А уж кто-кто, но Лео не идиот! И я двинулся к Западному Бронксу. Ни на автобус, ни на что другое денег не было, но я махнул рукой на черных и пошел через Кротона-парк. Пусть ловят, если хотят. Но в понедельник, наверное, у ниггеров выходной, потому что я полпарка прошел, а ни одного не встретил. Хотя должен вам сказать, что возле Клей-авеню толчется ирландская шпана, и она бывает пострашнее негров. Я надеялся, что ирландцы Лео не сцапали, а то бы ему точно хана. Им евреи поперек горла. Шварци так говорит. Но, похоже, в понедельник выходной и у ирландцев, потому что и Клей-авеню, и Клермонт-парк я прошел без помех. Но потом сообразил, что еще нет трех и все, кроме прогульщиков — а их здесь тоже до фига, — в школе. Я прочесал весь парк: заглядывал за каждый куст и звал: «Лео, ау, это я!»

Возле паркового павильона резались в шашки старики: визжали, вопили, как обезьяны в клетке. Двое из них сцепились друг с другом и грызлись из-за президента Рузвельта, [footnote text=’Так во время второй мировой войны на Западе называли Сталина.’]Дяди Джо[/footnote], Гитлера и войны. Один старикашка обругал Дядю Джо, а второй — вот не вру! — достал нож. Ни фига себе, нас, пацанов ругают, а старики и того хлеще! Того старикана угомонили, нож он убрал, но с тем первым говорить не хотел. Я спросил у их главного, не видел ли он Лео, но он, видимо, принял его за какого-то другого Лео, потому как облаял меня по-итальянски, а следом за ним остальные. Из парка все равно можно было сваливать, так что я обозвал парочку старикашек словцами, которым дедушка меня научил, и дунул оттуда что есть мочи. Домчался до Джером-авеню, прошел под железной дорогой. Лео говорит, однажды мой отец водил нас с ним на фильм, в котором Чарли Чаплин играл Гитлера, и это было как раз где-то здесь. Кинотеатр «Зенит». Делать мне было нечего, и я решил этот «Зенит» отыскать. Если я его найду, значит, мне повезет, и Лео отыщется тоже. Ну, «Зенит» я нашел, но удачи это не принесло. Схожу домой, решил, отдохну, а потом снова на поиски. Но у Кротона-парк захромал, пришлось присесть. И какой-то черный мальчишка как заорет:

— Божечки, отвали от меня!

Голос был знакомый. Я огляделся и увидел, как два белых парня колошматят черного пацаненка. Не хотел я вмешиваться, но не люблю, когда бьют маленьких, пусть даже негритосов. В общем, подошел я поближе и сразу этого черного узнал. Это был Генри Клей. Мы с ним в 61-й учимся, ему всего шесть. Как можно лупить такого мелкого? Те двое были тоже, кажется, из 61-й, поэтому я сказал:

— Эй вы, придурки, а ну пустите его, я брат Липпи!

Думал, они смоются сразу, как услышат, кто я, но нет. Генри Клея они отпустили, зато набросились на меня.

— Ты что, назвал меня придурком? — сказал один и ну меня дубасить.

— Ты что, не знаешь Липпи? — быстро сказал я. — А Джо Крапанзано?

И я давай сыпать именами, даже Энди Крапа и Большого Папочку приплел. Не сработало. Эти парни были не из 61-й. Один спросил, есть ли у меня деньги. Я сказал, что нет, и тогда другой двинул мне в зубы.

— Это тебе чтоб за черномазых не заступался!

Больно было до чертиков, но я не заплакал: Липпи, я знал, это бы не понравилось. Я просто осел на землю и сделал вид, что умер.

— Ты убил его, Маккормик! — крикнул первый.

Они по очереди дали пинка под зад Генри Клею и убежали. Генри Клей тоже перепугался.

— Бенни, ты живой? — повторял он, но я сначала дождался, пока те двое точно уйдут и только тогда поднялся и сказал Генри Клею:

— Давай, валим отсюда.

Генри Клей посмотрел на меня и сказал: здорово, что меня не убили. Говорил я вам: он мальчуган что надо! По дороге нас остановили две черные шайки, спросили, у Генри, кто я такой.

— Да дружбан мой, Бенни, — сказал Генри Клей, и они отвязались.

Вот оно как: водить дружбу с негром полезно! Мы спокойно добрались до выхода из парка и распрощались.

Потом я встретил миссис Симонсон, она в соседней квартире живет. Она сказала, что Шварци очень плохо и мама пошла к нему. Я хотел бежать к Шварци, но увидел Алби Саперстайна и Большого Берни, которые шли сюда, и решил, что мне лучше смыться. Так что я влез на крышу и быстро, через ступеньку, спустился по пожарной лестнице. Открыл кухонное окно и услышал шум. Призрак впустил Большого Берни, решил я, и полез обратно, но кто-то меня схватил и не пускал. Оказалось, это дедушка.

— Бенни, — сказал он, — не брыкайся.

Я обрадовался не знаю как и полез обниматься.

— Где Лео? — спросил я. — Ты тоже его ищешь, зейде?

— Лео? Да здесь он!

— Что? — ахнул я.

И побежал в комнату Лео. Лео сидел на кровати и читал «Классику в картинках», поросенок эдакий! До меня дошло: он решил спрятаться у дедушки, а дедушка привел его сюда. Мне хотелось поцеловать Лео, но он такого не любит. И тут я вспомнил про Большого Берни:

— Лео, быстро, помоги мне, надо забаррикадировать дверь. Сюда идет Большой Берни!

В комнату вошел дедушка, и я им обоим рассказал: Большой Берни считает, будто Лео ограбил склад.

— Склад? — переспросил Лео. — Бред собачий. Все барахло я взял в одной паршивой кондитерской. Ее хозяин Марко, двоюродный брат Джо Крапа, а откуда у него все это добро, я не знаю. Знаю только, что он букмекер и сутенер и что все семейство Крапанзано, даже Энди, его ненавидит! И Джо сказал, что мне можно потихоньку его грабануть.

— Я знал, Липпи, я знал. Ты бы не стал грабить государственный склад… Но все равно, давай быстрее, Большой Берни вот-вот придет!

— Да пускай приходит, — сказал дедушка, и мы встали у двери ждать, когда появится Большой Берни.

Теперь он узнает, каково угодить в засаду! Это было как в Голливуде, даже круче! Не прошло и минуты, как Большой Берни постучал в дверь.

— Открывай, Бенни, — сказал он, — я знаю, что ты здесь. Не заставляй меня вышибать дверь.

Дедушка кивнул, и я открыл. Когда Большой Берни увидел нас вместе с Лео, он, наверное, решил, что сорвал банк.

— Вы арестованы! — завопил он. — Оба!

Тут на сцену вступил дедушка, и оказалось, фасон он держит круче всех в мире. Он просто вышел, скрестил руки на груди и сказал:

— Этих мальчиков не трогать!

Большой Берни, видать, решил, что перед ним шеф полиции, потому как сразу попятился к выходу. А дедушка все на него наседал.

— Склад, говоришь? Брешешь, ублюдок, подлец. Погоди, узнает о тебе капитан Рабиновиц из центрального участка, дождешься! Он живо с тобой разберется. И с Бронксом ты, сынок, распрощаешься. Зашлют тебя во [footnote text=’Флэтбуш — часть Бронкса (одного из пяти районов Нью-Йорка), заселенная выходцами из Карибского региона — Гаити, Ямайки, Барбадоса и т. д. ‘]Флэтбуш[/footnote]. Все у ребят отобрал и себе, небось, паразит, присвоил. Даю тебе десять минут: принесешь обратно все, что украл. Десять минут, а потом я звоню капитану Рабиновицу.

И дедушка взглянул на часы.

— Отсчет пошел. Один. Два. Три…

Поджилки у Большого Бенни затряслись, и он скатился с лестницы.

— Зейде, — спросил я, — а кто такой капитан Рабиновиц?

— А я знаю?.. Я его выдумал!

Мы с Лео стали считать секунды и досчитали до ста девяноста семи, когда Берни вернулся с небольшим вещмешком. И вывалил все из него прямо на пол, а сам все еще дрожит. Когда Лео осмотрел трофеи, дедушка, подмигнув мне, сказал Берни:

— За тобой еще десять сигар и три пары чулок… А теперь выметайся!

Берни поныл, чтобы дедушка ничего не говорил Рабиновицу, и убрался.

Теперь он на всю округу ославится. Дедушка помог мне сложить все обратно в попрыгунчика, а Лео спросил:

— Где мама?

— Ой. Совсем забыл, Липпи. Она у Шварци. Скоро будет.

И мы с зейде и Лео на радостях пустились в пляс и запели:

 

— Аз дер ребе Элимелех из геворн зейр фрейлах,

Из геворн зейр фрейлах [footnote text=’«Если ребе Элимелех веселился, / Уж он веселился вовсю» (идиш).’]Элимелех…[/footnote]

 

Тут дверь отворилась и вошла мама.

— Что это вы так разошлись?

Увидела Лео, подбежала, поцеловала:

— Лео, Лео… Ты не заболел? Температуры нет? Точно, Лео?

Она так его тискала, словно они друзья не разлей вода, но через минуту уже вцепилась ему в волосы — и пошло-поехало.

— Целую ночь не ночевать дома! Да сколько ж это может продолжаться! Ой-ой!

Лео повезло, что дедушка был рядом, а то бы ему точно крышка. Дедушка успокоил маму, увел в кухню. Травил ей похабные анекдоты на идише, а она хохотала.

— Ша, зейде… Мальчики услышат.

Дедушка знает потрясные анекдоты про студента ешивы и жену раввина. Мама достала терку, картошку и объявила:

— Мальчики… латкес!

А мы с дедушкой и Лео стали плясать вокруг нее и петь:

 

— Эсен, мир геен [footnote text=’«Кушать, мы идем кушать» (идиш).’]эсен…[/footnote]

 

Минут через десять оладьи уже испеклись.

Ух, до чего ж я был голодный!

КОММЕНТАРИИ