Флора Яковлевна говорила, что он нееврейский художник. Хотя есть у него и «Погром», и другие вещи. Тышлер чувствовал себя художником мирового уровня. Тышлер очень индивидуален, и благодаря такому обостренному интуитивному индивидуализму он хорошо чувствовал свое национальное. Можно сказать, что образное мышление художника пронизывало и индивидуальные, и национальные, и архетипические пласты.

Ушла из жизни Софья Черняк, известный искусствовед, в прошлом художественный редактор журнала «Советиш геймланд». Пять лет назад «Лехаим» беседовал с Софьей Черняк о творчестве художника Меера Аксельрода. Разговор был приурочен к 115-летию со дня рождения художника. Сегодня мы снова публикуем это интервью.

Шалев ставит вечные вопросы о том, в чем мы евреи? Кто мы: евреи или израильтяне? Можно ли вернуться в Израиль, можно ли вообще вернуться в свою землю, из которой ушел? Какие‑то такие вопросы, которые годами встают перед каждым думающим евреем, и чем дальше, тем больше.

Фальк выглядел у нас как Гулливер в стране лилипутов. Он был огромный, тихий, добрый, с печальным лицом и стыдливой улыбкой... Был немногословен и говорил тихим, шелестящим, как бы извиняющимся голосом. В перерывах между репетициями они появлялись с папой в дверях его кабинета. Папа стремительной походкой направлялся к телефону. А за ним, шаркая и косолапя, пробирался между стульями Роберт Рафаилович Фальк.

Меер Аксельрод никогда не порывал с еврейством, не ассимилировался до такой степени, чтобы вновь обрести себя на выставке. Это было внутри — достаточно увидеть у него этот жест, лицо, платок, повязанный у еврейской женщины, мимику, поворот головы. Люди говорят у него на идише нараспев, как говорили в местечке. Кроме того, у по‑настоящему еврейского художника все внутри дрожит при воспоминании об ужасах, которые творятся и творились. Он пытается снова об этом заговорить в пространстве, которое позволяет, наконец, высказаться открыто.