У Офры и Менахема Айзекович две жизни. Тридцать лет они прожили «как все», а потом еще столько же в Меа Шеарим. Так называемых «хозрей бе‑тшува», буквально — «вернувшихся к ответу», то есть людей, пришедших к Торе в зрелом возрасте, в Израиле множество. Удивительно то, что Менахем, в прошлой жизни владелец сыскного агентства, и Офра, некогда офицер ЦАХАЛа, ушли в закрытый город Меа Шеарим, зная, что ради нового дома им придется от многого отказаться, но они все равно никогда не станут в нем по‑настоящему своими.

ОТКУДА ТЫ ПРИШЕЛ?

Анна Соловей Сегодня для большинства евреев Меа Шеарим — это такой затерянный мир, о котором ходит множество легенд. При этом многие хотели бы знать о нем больше. И особенно интересно выслушать людей, вернувшихся к Торе, пришедших сюда из других миров. Насколько я понимаю, вы оба родились в семьях с совершенно иным укладом, не таким, как в Меа Шеарим? Откуда вы пришли, кто ваши родители?

Офра Айзекович Родители Менахема пережили Холокост. Его мама была в Освенциме, отец в Маутхаузене. После провозглашения государства они приехали сюда. Мои родители во время войны бежали из Польши в Россию, потом в Казахстан. У них было польское гражданство, и, когда война закончилась, их вернули в Польшу, позже они попали в лагерь для перемещенных лиц в Германии, и оттуда в 1949 году перебрались в Израиль. И Менахем, и я родились уже здесь, в Израиле. Но если вы спрашиваете, откуда я пришла в Меа Шеарим, то правильнее будет сказать, что из кибуца, — у меня кибуцное воспитание.

Менахем Яглом А вы, Менахем, откуда родом?

Менахем Айзекович Я — с улицы [footnote text=’Центральная тель‑авивская улица с множеством кафе, ресторанов и магазинов, своего рода символ светского Тель‑Авива.’]Дизенгоф[/footnote], вырос в доме в ближайшем к ней переулке. У нас была религиозная семья, из таких, где вроде соблюдают традиции, знаете, как это принято в венгерских семьях. Но мы жили в Тель‑Авиве, настоящей тель‑авивской жизнью. Раньше таких семей было множество, целые улицы. Да, по субботам ходили в синагогу, соблюдали кашрут, но большого внутреннего смысла в таком иудаизме не было. В результате подобного воспитания у большинства детей от иудаизма почти ничего не осталось, в лучшем случае крошечная кипа и субботний кидуш у телевизора. Но все же я закончил среднюю школу‑ешиву. Перед окончанием меня за плохое поведение даже отправили на месяц в ешиву [footnote text=’Одна из самых известных современных ешив «литовского» направления. Основана в 1882 году в предместье Ковно р. Натаном‑Цви Финкелем, Старцем из Слободки, для воплощения в жизнь идеала изучения Торы наряду с нравственным развитием. Ныне расположена в Бней‑Браке. ‘]«Слободка»[/footnote].

МЯ Это такое наказание, месяц в «Слободке»?

МА В нашей ешиве был очень мудрый директор. Провинившихся он отправлял в «Слободку», на больший или меньший срок. А меня можно и нужно было наказывать. Я, правда, тогда не понял, что там происходило, в этой ешиве. Увидел совсем странную и незнакомую жизнь. Я тогда ни во что не вглядывался, скользил по поверхности. Ну, это как сесть в машину и не заметить, есть у нее руль и колеса или нет, — едет, и хорошо. В «Слободке» все «ехало», но как‑то иначе, чем я привык. Через месяц мне предложили поучиться полгода в другом месте, а потом вернуться обратно. Но тут подоспел призыв в армию. Во время службы я попал в аварию, провел год в больнице, а после решил прокатиться, поглядеть на большой мир — Европу, Америку… На Восток тогда еще не принято было ездить.

АС Вы оставались религиозным в тот период?

МА Мне неприятно сейчас говорить о том, каким я был. Я все повидал, все попробовал, к моему сожалению… Я и сегодня не знаю, что значит быть религиозным, продолжаю это постигать.

АС Кем вы работали?

МА В Тель‑Авиве у меня было сыскное агентство.

АС Из‑за чего вы решили изменить образ жизни? Чего‑то не хватало?

МА Наоборот, у меня было все; просто я ни в чем не видел смысла, мне ничего не хотелось. В светском мире для меня не оставалось никаких вариантов. И тогда я связался с друзьями, которые остались в ешиве «Слободка», выросли в больших людей…

Менахем и Офра Айзекович

ОА Нет, я из совершенно светского дома. Несколько лет назад я написала книгу, где говорится и о моей родословной. У мужа с этим нет проблем: его семья из хасидов, Вижница, Сатмар, ему не нужно выискивать корни. У меня же все сложнее: бабушка в какой‑то мере соблюдала кашрут, но в родне нет раввинов даже близко. Правда, дед рассказывал, что, когда ему исполнилось 13 лет — возраст бар мицвы, — отец взял его к Гурскому ребе. Просто так было принято в его общине, больше для атмосферы, а не в поисках какой‑то духовности. Еврейского духа в семье совсем не чувствовалось, я выросла в светском доме, родители развелись, меня воспитывали в кибуце возле Петах‑Тиквы. К еврейству я была равнодушна, ни за, ни против, и знаний никаких тоже не было.

АС Что вы делали, когда окончили школу?

ОА Я, как и все, в 18 лет пошла в армию. Во время срочной службы решила поступить на офицерские курсы и осталась в армии на десять лет. Я служила на командной должности в военно‑воздушных силах, под моим начальством были девушки‑новобранцы и их командиры отделений. Долгое время я работала на офицерских курсах. В конце курса мы составляли характеристики на курсантов, оценивали способность действовать в экстренных ситуациях, работать сообща, а также общий уровень образования. Так выяснилось, что молодые люди не знают самых простых вещей об иудаизме. Я думала: «Б‑же мой, вы будете избранными из избранных, офицерами Армии обороны Израиля! Не Вьетнама! Вы должны знать это! Вы знаете о Шопене и о Диего Марадоне, но о том, что такое отделение [footnote text=’Хала («лепешка») — десятая часть замешенного теста, отделяемая в подношение храмовым священникам — коенам. Этот закон соблюдается и после разрушения Храма; символически отделенную десятину сжигают.’]халы[/footnote] или освящение месяца, и слышать не слышали». В Израиле можно встретить очень интеллигентных людей с широким кругозором, но иудаизм не входит в сферу их интересов — в частности, потому, что сионистское воспитание было в какой‑то мере антирелигиозным. Ведь все, что связано с настоящим, старым, [footnote text=’«Черными» в Израиле называют ортодоксальных евреев в черных костюмах или лапсердаках.’]«черным[/footnote]» иудаизмом, ассоциируется с галутом. Поэтому мне приходилось заниматься просвещением курсантов. В то время я стала интересоваться историей, читала философов, искала смысл в наших традициях.

КУДА ТЫ ИДЕШЬ?

МЯ Как же вы пришли к иудаизму?

ОА Когда контракт закончился, я оставила армию, решила пойти учиться. В Реховоте были курсы, где обучали иудаизму, читали лекции. Но мы не учили там, что такое субботний стол, кидуш… Одна из первых лекций, на которую я попала, была об уничтожении Амалека. Лектор объяснял, что вот у вас родился сын, просто красавец, все в нем хорошо; но если суд говорит, что это Амалек, нужно взять меч и убить его. Я подумала, человек с ума сошел! Если он хочет приблизить меня к Торе, зачем он это рассказывает? Почему начинает с самых мучительных вопросов? Или, например, меня раздражали всякие мелочи, бытовая алаха, к примеру утреннее одевание. Я шла на эти курсы в надежде больше узнать о еврейской истории, Танахе, молитвах, то есть получить общее еврейское образование, а тут оказалось совсем другое. И это другое меня задело.

АС В кибуце, в армии вы впитали идеи сионизма. А сейчас живете здесь, в Меа Шеарим, где все против сионизма…

МА Моя жена настроена гораздо более антисионистски, чем они. Она‑то знает, что такое сионизм, а они нет.

ОА Раньше сионисты пели «Интернационал», они были социалистами. Я воспитывалась на Пушкине, Чехове, Достоевском, это мама постаралась, потом в кибуце были песни под балалайку, в русском духе. Мама переводила мне сама. Рассказывала про Бабий Яр. А папа любил слушать канторов, это было его еврейство.

МЯ А Бреннер, Гордон, Бердичевский?

ОА Сионизм, на котором я воспитывалась, был довольно поверхностным. Я не читала ни Бреннера, ни Кацнельсона… Знаю их немного по цитатам, как для кроссворда. Были простые вещи: флаг, государство, «Нет у нас другой [footnote text=’«Нет у нас другой страны» — популярная песня Эхуда Манора (1989), посвященная брату, погибшему на войне. ‘]страны[/footnote]», армия. Один из вопросов, над которыми я много размышляла в период возвращения к Торе: кто я? Прежде всего сионистка, или еврейка, или израильтянка? Или все вместе? После Войны Йом Кипура был повышенный интерес к этой теме. Была волна возвращения к Торе после той войны, очень драматичная.

МЯ Менахем, а как получилось, что, пройдя через все соблазны, вы нашли себя именно здесь, в мире совершенно непохожем на ваш прежний?

МА В ешиве «Слободка» у меня остался друг, он никуда не ушел, учился там пять лет, потом женился на девушке из семьи Гринеман. И вот через пятнадцать лет, когда я почувствовал, что мне нечего уже искать, я позвонил ему и говорю: «Давай попробуем еще раз». Он отвечает: «Давай. У меня есть 20 минут, могу с тобой поучиться». Мы проучились в тот день четыре часа. Так это началось. Дальше сложная история…

МЯ Тем интереснее.

МА Если бы вы были знакомы с этой семьей… Очень крепкие, мудрые люди, от них исходил ярчайший свет. Я начал учиться. Дошло до того, что я приезжал в десять в Бней‑Брак, оставался в ешиве до полуночи, после чего возвращался в Тель‑Авив заниматься глупостями. Приезжал и уезжал… Сидел на двух стульях. Отец этого моего друга, из величайших людей Израиля, видел, что ему никак не удается выдернуть меня из Тель‑Авива. Так он что сделал — он так рассказывал, мне по сей день трудно поверить в эту историю: он послал двух своих сыновей учиться в ешиву в Офаким. Я очень привязался к ним, и он понимал, что без них мне будет тяжело, и я тоже отправлюсь в Офаким. Таков был его расчет, и он оправдался! Поймите, мне тогда было тридцать два, а они еще дети, я легко мог испортить их, заморочить им голову. Но он положился на них и на меня, по сей день не знаю почему. Наверное, доверился Святому духу. Он великий еврей. Близкий ученик [footnote text=’Хазон Иш (р. Авраам‑Йешаяу Карелиц, 1878–1953) — один из крупнейших раввинов XX века, создатель модели «Общества Учения».’]Хазон Иша[/footnote]; когда Хазон Иш умер, а у него возникали вопросы, Хазон Иш являлся ему во сне, чтобы на них ответить.

С начала месяца элул мои друзья должны были вернуться — один в ешиву «Мир», другой — в [footnote text=’«Мир», «Хеврон» — ведущие ешивы «литовского» направления.’]«Хеврон»[/footnote]. Тогда они послали меня в [footnote text=’«Ор Самеах» — крупнейшая ешива для вернувшихся к вере, с центром в Иерусалиме и филиалами по всему миру. Основана в 1970 году.’]Ор Самеах[/footnote], но знали, что я буду под присмотром другого их брата, а он уже был женат, с четырьмя или пятью детьми. Я при этом совершенно не ощущал, что за мной кто‑то приглядывает, узнал об этом только по прошествии многих лет.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

МА Случилось так, что Офра познакомилась здесь с одной семьей… Таких семей мало даже здесь. Нужно понимать, что и в Меа Шеарим есть люди самого разного уровня; кто‑то живет более поверхностно, а кто‑то доходит до самых глубин. Так вот, Офра познакомилась с женой, а я стал учиться в паре с отцом семейства. Помню, я зашел к ним домой: семья с 15 детьми в двух с половиной комнатах, и все 15 — ограненные алмазы! Просто невозможно передать, как они относятся к детям. Они вложили себя в воспитание целиком. Так вот, как‑то я захожу к ним и вижу, как хозяин, р. Нехемья, открывает банку маринованных огурцов, сливает маринад в тарелку, берет кусочек черного хлеба, макает в маринад, ест, запивает стаканом воды, убирает все и говорит благословение после еды. Я сам, до того как пришел сюда жить, лет пятнадцать вообще не ел дома, только в ресторанах и забегаловках. Гляжу на это и думаю: вот это для меня. Когда мы с ними только познакомились, холодильник у них стоял пустой, вообще пустой. Покупали пять‑шесть килограммов моркови и что‑то готовили.

ОА Это готовность довольствоваться малым. Не такая бедность, как в Гарлеме, где бедность неизбежно сопровождается пороками, преступностью. Здесь не бывает «позора бедности»…

МА Наоборот, большой почет. Они знают, что, если им понадобится больше, Всевышний даст им, без проблем. Не каждый способен на такое. Как сказал один глава колеля: «Никто не оставил колель из‑за того, что сегодня ему нечего есть. Проблема начинается, когда человек начитает думать о будущем. Это все фантазии. Есть пропитание сегодня, будет и завтра». Сказать так легко; вот жить этим, выдержать все испытания… А они смеются. Дети у них вышли на славу. Когда их сватали, они ценились на вес золота, люди предлагали отсыпать золота по их весу. Но мать не желала отдавать детей в богатые семьи. Она хотела таких же, как они, — людей Торы, из семей глав колелей, глав ешив. Вот в этом доме, у Гринеманов, нас сосватали. Р. Нехемья был хорошо знаком с учителем Офры. Как‑то они вместе пекли мацу. Р. Нехемья сказал: «У меня есть один человек». Учитель ответил: «У меня есть одна женщина». Так и сосватали. Мне было тогда тридцать четыре, ей около тридцати.

МЯ С родителями у вас сохранились нормальные теплые отношения?

ОА Мама помогала мне с детьми, а когда она умерла, ее похороны прошли с большим почетом, ее несли уважаемые люди …

АС Офра, вы говорили, что раньше любили искусство, музыку, а ваши дети слушают светскую музыку?

ОА Нет, не слушают. Я не против музеев или концертов. У меня есть диски, есть радиостанция «Коль [footnote text=’«Голос музыки», волна классической музыки.’]а‑музика[/footnote]». Я слушаю музыку дома, а не в больших залах или где‑нибудь на Масаде, с мужчинами… Если организуют концерт для женщин, где будет дирижировать [footnote text=’Знаменитый дирижер, музыкальный руководитель Израильского филармонического оркестра.’]Зубин Мета[/footnote], я туда просто побегу. Моя личность не изменилась — изменился образ жизни, взгляды, но не привязанности. Но появилось мерило Торы.

МЯ Менахем, вы тоже можете так сказать о себе?

МА Быть другом Всевышнего, быть близким к Нему, это очень серьезно. Требует много усилий и размышлений. Желая попасть в Хайфу, ты не садишься в автобус на Беэр‑Шеву. Вопрос в том, насколько серьезно ты относишься к своей жизни.

МЯ Как вы определяете уровень серьезности?

МА Возьмите то, как живет р. Хаим Каневский, например, и спускайтесь — до какой захотите ступени. Музеи, музыка — прекрасно, я попробовал все это и, к сожалению, многое другое. Это не ведет никуда. До рождения в высшем мире нам было очень хорошо. Но Всевышний хотел, чтобы нам стало еще лучше. Как? Ты сам должен понять, что духовные богатства важнее концерта, и добраться до них своими силами, чтобы получить их по праву, а не по милости. Целые книги написаны на эту тему. Если, например, музыка поможет мне преодолевать препятствия с новой энергией, если после этого я смогу за четверть часа выполнить часовую работу, тогда я могу оправдать поход на концерт. Но это уже такие подсчеты, в которых очень легко ошибиться. А к людям Меа Шеарим это вообще не относится. Всевышний мог поместить меня сразу сюда, но Он поместил меня на Дизенгоф и дал мне знать, что такое концерты, футбол и все остальное. Если я могу превратить все это в силу, которая поможет мне учить Тору, тем лучше.

МЯ Выходит, заслуга того, кто прошел все эти соблазны, выше, чем того, кто родился в ортодоксальной семье?

МА Есть такое изречение: там, где стоят вернувшиеся к Торе, не устоят и абсолютные праведники. Если бы меня спросили, кем я хочу быть, я предпочел бы быть праведником. Но факт в том, что меня поместили туда, на Дизенгоф, что дали, то дали… В ешиве «Ор Самеах» был один парень из Одессы, он как пришел туда, так три года и не выходил из бейт мидраша. Он говорил, что он круче, чем раввин [footnote text=’Р. Элиэзер‑Менахем Шах (ок. 1894–2001) — с 60‑х годов ХХ века духовный лидер литовского направления в иудаизме. ‘]Шах[/footnote]: он, одессит, сам как свинины кусок, он пропитан этим — и учит Тору, будто закусывая свиной отбивной; р. Шах так не может! Ничего не поделаешь, р. Шах не мог взять в рот кусок свинины, а бывший одессит учил Тору с этими силами, поднимая к Всевышнему самые низменные вещи. Это в порядке вещей, это все расчеты Всевышнего, Ему решать, откуда произойдет Слава небесная, хоть из свиньи.

МЫ И ОНИ

МА Я уже говорил про семью Гринеман. Это необыкновенная семья, литваки, очень высокого духовного уровня, они много сделали для всего народа Израиля. Я и до, и после свадьбы проводил у них все время, понимал, что не могу тут быть сам по себе. Дело в том, что если вы поселитесь здесь как вернувшийся к Торе, проживите хоть пятьдесят, хоть две тысячи лет, вы даже не начнете понимать, что здесь за глубина, чистота, мудрость, что за мощь, сила… Я сейчас говорю не обо всех, но о тех евреях, к которым хочется быть поближе. Как ни старайтесь, не поймете. По‑настоящему меня здесь тогда не принимали, впрочем, и нынче не принимают, ничего тут не поделаешь. Слишком многим они рискуют, чтобы пустить меня к себе в жизнь. Жена заходит, бывало, к подруге… Подруга — пожалуйста, готова с ней общаться, людям в 50–60 лет уже трудно навредить, но у них пятнадцать детей, а квартира всего две с половиной комнаты. Так там детского ботинка не оставалось: пока она сидела с хозяйкой, дети исчезали, никто не слышал, как они беседуют. Они одни из немногих, кто открыл нам двери своего дома. Вы не можете тут так просто прийти к кому‑то. 

МЯ Почему?

МА Потому что им есть что терять. Они не плюралисты. Они живут с сознанием, что они — это все, что осталось в мире, что мир стоит на их плечах, они чувствуют, что действительность держится на них.

МЯ Вы говорите «они». Значит, по прошествии 30 лет вы так и…

МА Да. Никакого отношения к ним не имею. Сегодня‑то я понимаю, что так и надо, худо было бы иначе. Просто потому, что я разрушу, испорчу. Я же говорю, у Гринеманов 15 детей, и стоило нам появиться — все исчезали. Там воспитание такое, мать только посмотрит чуть строже на ребенка — он в слезы. Ей не нужно повышать голос, тем более поднимать руку. Я долго всматривался, чтобы это понять. Потому, наверное, они были готовы иметь со мной дело. Я не приходил, чтобы спорить, высказывать свое мнение, я пришел ни с чем, сознавая, что ничего не могу понять.

ОА Поначалу мы полагали, что можем слиться с ними; нам очень этого хотелось. Я каждый день приходила к ним на обед, на ужин, со всеми пятью детьми. От бабушки я знаю идиш, так я говорила с ней и с детьми на идише, тогда они не так опасались. Я тоже понимала, что я другая, опасная. Но у нас была такая наивная надежда.

Менахем и Офра Айзекович на свадьбе сына

МА Хочется принадлежать к ней по глупости. Нынче я понимаю, что это невозможно. Возьмем ситуацию, которую я описал, когда все дети исчезают при моем появлении. Что подумает нормальный, уважающий себя человек? Мне это надо? И все, проехали. Единственный шанс для него — опустить голову, признать, что он ничего не понимает, проглотить это — и учиться.

АРИЭЛЬ КОГАН И у вас это никогда не вступало в противоречие…

МА С моим эго? Еще как!

АК Нет, с теми ценностями, которые вы усвоили на вашем пути к Торе?

МА Наоборот, это лишь укрепляло мою связь с Торой.

ОА Я скажу только одно. Быть частью чего‑то необязательно означает быть подобным ему. Евреи — это целое, состоящее из разных частей, есть литваки и хасиды, сефарды и ашкеназы. Все вместе мы единое целое. Необязательно подражать жителям Меа Шеарим, надевать штраймл и говорить дома на идише. Мы — вернувшиеся.

Еще в начале нашего пути, когда моя мама была жива, у нее дома не было кашрута, был телевизор… Моим детям в восьмом классе задали сочинение, написать о семье, о бабушках и дедушках. Что они могли вспомнить о бабушке? Что она читала Пушкина по‑русски? Что она зажигала свечи, чтобы «Маккаби» (Тель‑Авив) выиграл у московского «ЦСКА»? У них нет историй о том, как праведная бабушка ходила к Стене Плача. Мы начинаем с этой точки, а не с другой. Но мы — часть целого. Я не чувствую себя обманутой или униженной. Пусть не сватаются к моим детям, и я к их не буду. Не потому, что я в чем‑то хуже них. Я чувствую себя алмазом в короне. Я одна из вернувшихся к Торе, и мои возможности, мои инструменты в чем‑то лучше, совершеннее. Как в истории про «свиного» одессита. Я служу Всевышнему посредством Стравинского, Германа Гессе, Гете. Весь тот груз, от которого Реш Лакиш избавлялся [footnote text=’Реш Лакиш — мудрец III века н. э., в молодости — атаман разбойников. Имеется в виду талмудическая история о том, как Реш Лакиш встретил р. Йоханана, величайшего мудреца той эпохи, вернулся к Торе и после долгих лет учения стал коллегой р. Йоханана — который не упускал случая напомнить Реш Лакишу о его прошлом.’]сорок лет[/footnote], это у меня в крови, в костях, у меня нет выбора. И когда со всем этим соблюдаешь субботу или перебираешь рис, чтобы там не было червей… Трудно объяснить.

АС Офра, мне все‑таки кажется, что вы отличаетесь от других женщин Меа Шеарим своей открытостью, готовностью к диалогу.

ОА Вы ошибаетесь. То, что я светски образованна, не делает меня более открытой. Моя подруга, о которой я говорила, ходит в черных чулках, бреет голову, но я в жизни не встречала более открытого человека. Ее служение Всевышнему гораздо более совершенно.

АС Если не ошибаюсь, ортодоксальные девушки не получают особого образования.

МА Вы знаете, что их дети учат английский по инструкциям к лекарствам? Я не шучу. Они хватают все с лету. Этому невозможно противостоять, в доме непременно есть какие‑то лекарства. Написано, скажем, «огментин» на иврите и Augmentin по‑английски.

АС А почему нельзя учить английский в школе?

ОА В иерусалимской общине наложили на это запрет.

МА Поймите… неважно, там, в России, поймут или нет, но вы поймите: вот мне 15 лет, я впервые сам зашел в ресторанчик «Цион» в Керем‑Теманим, съел блюдо тхины и жареной картошки, на большее не было денег. И все. Я почувствовал себя крутым. В моей душе что‑то прорвало… Ты сделаешь глупость, пойдешь учить английский — последствия будут огромны. Они не хотят этого. Они хотят прожить свои годы без того, чтобы преступать закон Торы. Не хотят они иметь дела с этим миром. Зачем им английский?

ОА В принципе: английский — это как концерты. Если это средство — хорошо. Если цель — плохо. Надо чувствовать, что ты на лестнице, стоящей на земле и уходящей в небо, ты поднимаешься и падаешь, но знаешь, что ты на лестнице.

АС Офра, вы говорили, что написали книгу. Вы продолжаете писать сейчас?

ОА Я написала книгу о моем пути к Торе. Еще я писала рассказы, это были истории из жизни, которыми мне хотелось поделиться. Они публиковались в религиозных журналах. Но сейчас у меня нет на это времени.

АС Вы работаете?

ОА Случались перерывы, когда дети были совсем маленькие, а так я всегда работала. Сейчас я один из руководителей организации, которая помогает душевнобольным людям найти себе место в общине.

АС Менахем, а вы только учитесь или работаете тоже?

МЯ Я уже 20 лет преподаю в ешиве в Тельстоне. Веду урок для «вязаных кип», захотевших попробовать чего‑то настоящего.

МЯ Вы ведь литваки, не хасиды?

МА Да, я литвак. Конечно, я учил много хасидских книг, но к хасидизму отношения не имею. Он просто‑напросто ни к чему меня не обязывает. Хасидизм начался с Бааль‑Шем‑Това, который передал его своим ученикам. Я же получил Тору от Моше‑рабейну, который передал ее дальше.

ПЕРЕД КЕМ ТЕБЕ ПРЕДСТОИТ ДЕРЖАТЬ ОТВЕТ

МЯ «Вернувшиеся к Торе» — это отдельная община?

МА В действительности это так. Но одно дело — особая община, другое — община, все время находящаяся в движении. С Б‑жьей помощью, потомки наши уже будут внутри, но на это уйдет по меньшей мере три поколения. Зависит и от детей, как они будут жить. Народ Израиля — как четыре растения в Суккот: есть лулавы, есть этроги, есть мирты, есть и ивы. Хитрость состоит в том, чтобы остаться в народе Израиля как этрог, позволить поднять тебя. Не пытаться быть пятым растением.

ОА Если вы хотите написать, что вернувшиеся к Торе чувствуют себя здесь чужими или о распрях между ашкеназами и сефардами, это не про нас. Мы не часть этой драмы.

АС А есть такая драма?

МА Это драматично для тех, кто не готов прилагать усилия. У тебя есть две возможности: или прийти с опущенной головой, попытаться чему‑то научиться, или начать объяснять, что здесь неправильно и как надо на самом деле. Кто может выиграть от этого спора? Я не могу ничему научиться у тебя, а ты у меня, мы заняты ерундой. К примеру, приходит в литовскую ешиву сефард, последователь р. Овадьи Йосефа, и хочет, чтобы его приняли. Что толку? Он ничему не научится, я тоже, будем только спорить, чей авторитет выше. Конечно, есть и «вернувшиеся» сефарды, ставшие большими и уважаемыми людьми, но они‑то как раз пришли с опущенной головой.

МЯ Где учились ваши дети?

ОА Мы все же ашкеназская семья, относительно образованная. Нам было легче. Сефардам труднее.

МА Их приняли в хорошие хедеры, потом ешивы, все на грани чуда, но сложилось хорошо. Что касается сватовства… Мы ищем им пары среди тех, кто похож на нас. Муж старшей дочери из семьи, вернувшейся к Торе лет тридцать назад. Вторая дочь замужем за человеком из известной и ортодоксальной семьи… Но кто‑то из их предков занимался основанием первых поселений в Палестине, кто‑то работал. Они не такие, как мы, но способны понять и принять нашу дочь. Наш сын тоже женат на дочери вернувшихся к Торе.

МЯ Ваши дети видят разницу между собой и детьми из настоящих меашеримских семей?

МА Конечно. Они никогда не будут такими. Для этого требуется чистота двух тысяч поколений. Я этого и не хочу. Не для того Всевышний явил их на свет.

МЯ В чем же тогда вы видите предназначение ваших детей?

МА Построить свою жизнь в рамках нормальной литовской общины, в близости к Всевышнему… Надо полагать, они привнесут в нее что‑то от себя, из того, что они видели в родительском доме. Здесь побывало много народу, это был очень интересный дом, важный для многих интеллигентных людей, у которых не все шло гладко. Тут они находили для себя место. Сейчас две наши дочери живут в Цфате, там дешевле квартиры и замечательная община, люди из серьезных ешив. Там можно растить детей — не так, как в Иерусалиме или Бней‑Браке, — но можно. Они живут там, но девочки взяли с собой кусочек Меа Шеарим… Понимаете, если есть какой‑то корень, то он здесь. Здесь не просто центр, но центр всех центров.