«Лехаим» заканчивает публиковать в сокращении мемуары реб Мотла-шойхета (Боруха-Мордехая Лифшица). Лифшиц, киевский хасид, семь лет отсидел в лагерях за переписку с Любавичским Ребе, после освобождения выучился на шойхета и моэла и работал в Харькове, Фрунзе, Свердловске и затем в Москве, откуда уже в 1993 году эмигрировал в США.

5579 (1949) год: я еду в Черновцы изучать шхиту

У меня был шурин по имени Песах-Моше Зейде.

— До каких пор ты будешь мучиться с этой работой, которая превращает тебя в раба у «них»?! — как-то спросил он меня. — Ты должен выучиться на шойхета и моэла и этим зарабатывать себе на жизнь! Поезжай в Черновцы. Там живут несколько хабадников: Хаим-Залман Козлинер [footnote text=’Акроним из первых букв его имени и фамилии. На иврите хазак означает «сильный, крепкий». — Здесь и далее прим. перев.‘](«Хазак»)[/footnote], Моше Витебскер (Вышецкий), Йоэль Иткин и другие. Иткин — шойхет, и он научит тебя «ставить [footnote text=’Нож для шхиты.’]халеф[/footnote]».

Но как я мог уехать и оставить в Харькове свою семью — жену и двоих детей? Кто позаботится об их пропитании?! На это мой дорогой шурин ответил, что будет обеспечивать мою жену и детей всем необходимым во время моего отсутствия.

Когда я приехал в Черновцы, меня познакомили с шойхетом р. Йоэлом Иткиным. Я провел у него некоторое время, и он учил меня «ставить халеф». В Чернов­цах в то время еще действовала особая еврейская бойня. На черновицкой бойне я провел определенное время, изучая все тонкости ремесла, а потом и сам начал потихоньку резать — под присмотром тамошнего шойхета. Он был вполне удовлетворен качеством моей шхиты, и тамошний раввин выдал мне свидетельство, что я могу быть шойхетом и [footnote text=’Человек, проверяющий тушу животного после шхиты, чтобы убедиться в отсутствии повреждений внутренних органов, делающих мясо некошерным.’]бодеком[/footnote].

Вернувшись в Харьков, я посетил несколько семей видных любавичских хасидов, рассказал им, что стал шойхетом. Естественно, все они обрадовались тому, что в городе теперь появился «свой», хабадский шойхет.

В Харькове в то время работали две еврейские бойни. Они располагались на двух городских рынках и формально считались государственными предприятиями, но забой там делали евреи-шойхеты. Кроме них, на бойнях также работало некоторое количество неевреев, которые ощипывали забитых птиц (перья в те годы ценились на вес золота — советское правительство продавало их за границу, естественно, за валюту).

К шойхету одной из боен обратились с просьбой взять меня на работу, но он отказал, сказав, что забоя делается очень мало и даже для одного шойхета нет достаточного объема работы. Такой же отказ был получен и от шойхета с бойни на другом рынке. Он еще и боялся, чтобы я, не дай Б-г, не взглянул на его халеф!.. Пробовали с ними спорить, но ничего не помогло — они ни в коем случае не хотели допустить появления в городе еще одного шойхета.

Кто-то предложил начать ходить по домам и делать шхиту там. Естественно, это предложение я отклонил, объяснив, что у меня есть семья, о пропитании которой я должен заботиться, а, ходя по домам ради шхиты одной-двух куриц, много не заработаешь…

Тем временем умер один из харьковских шойхетов. Поскольку оставшийся шойхет не справлялся с объемом работы, мне предложили занять место умершего. Так я, слава Б-гу, проработал несколько лет, имея хоть и небольшой, а все же заработок.

[footnote text=’Об обучении Лифшица в московской ешиве см.: Лехаим. 2014. № 4.’]<…>[/footnote] 

Я становлюсь шойхетом и моэлом во Фрунзе

Вдруг я получил письмо от раввина Йеуды-Лейба Левина из Москвы. Он писал, что еврейской общине города Фрунзе (Киргизия) очень нужны шойхет и моэл.

Приехав во Фрунзе, я познакомился с местной общиной. Фрунзенским евреям я понравился, и они приняли меня на работу в качестве шойхета и моэла (обрадовало их и то, что я к тому же был еще и немножечко хазан). Шхиту я начал делать практически сразу — как птицы, так и, время от времени, крупного рогатого скота. Однако что касается обрезания, то в этой области работы у меня так и не было. По-видимому, фрунзенские евреи не очень-то доверяли незнакомому им приезжему моэлу (признаюсь, я был этому даже рад, зная, что на самом деле не имею практического опыта работы моэлом).

Прошло какое-то время, и, как говорится, настал день, когда ко мне пришел один еврей. Он сказал, что у него родился внук и он хочет, чтобы именно я, московский моэл, ввел ребенка в завет Авраама, праотца нашего!

Я подумал: «Владыка мира, сжалься надо мной и укажи, что делать! Я ведь еще ни разу не проводил брис мило!» Конечно, я сделал все приготовления к брис мило, но к моменту проведения церемонии был совершенно растерян и взволнован. На следующее утро я пришел осмот­реть новорожденного и увидел, что все в полном порядке! Кровь, слава Б-гу, остановилась и т. д. и т. п. Все прошло настолько замечательно, что даже подумалось: может, я вообще не принимал участия в церемонии, а за меня ребенка обрезал сам Элияу, ангел завета?!

Благодаря этому обрезанию, которое я, слава Б-гу, так удачно провел, по Фрунзе пошла молва: Мотл — отличный моэл! И люди действительно начали приглашать меня делать обрезание их детям. И не только восьми­дневным младенцам, но и мальчикам постарше, родители которых не имели возможности сделать им обрезание раньше.

Помимо работы во фрунзенской общине, меня начали также приглашать проводить брис мило и в Алма-Ату — тамошним бухарским и горским евреям. Из Фрунзе в Алма-Ату поезда не ходили, так что мне приходилось добираться туда на такси, и эта поездка занимала несколько часов.

Понятно, что моя работа в качестве шойхета и моэла государственными органами вообще не признавалась. К тому же одной этой работы недоставало для обес­печения пристойного заработка. Поэтому я начал подыскивать себе работу в какой-нибудь артели, чтобы быть официально трудоустроенным и иметь к тому же какой-то приработок. Во Фрунзе тогда работала артель, где делали пуговицы для женской одежды. Туда-то я и устроился.

Примерно через год после того, как я начал работать в артели, мне неожиданно позвонили по телефону и вызвали в местное отделение милиции.

— Дело вот в чем, — сказал начальник милиции, когда я уселся напротив него. — Ты уже довольно долго работаешь тут, во Фрунзе, но вся твоя деятельность — сплошное нарушение закона! Например, со своих заработков шойхета и моэла (а мы знаем, что ты ездишь делать обрезания даже в Алма-Ату!) ты не заплатил ни копейки налогов… А что касается твоей работы в пуговичной артели, — продолжал он, — то это вообще пахнет десятью годами заключения! Нам известно, как ты делаешь пуговицы и где берешь материалы для их изготовления; мы знаем, что тебя посылают в другой город «доставать» — воровать! — эти материалы. Все это, чтоб ты знал, как раз и потянет на десять лет! В свете сказанного, — продолжал начальник милиции, — у меня есть совет, как ты можешь искупить свою вину. Ты должен работать на нас. О тебе во Фрунзе сложилось уже вполне приличное мнение, и многие доверяют тебе свои тайны. В синагоге ты тоже слышишь, о чем разговаривают люди. Поэтому мы просим тебя время от времени приходить сюда и докладывать об услышанном. Если ты согласишься, то мы простим тебе все твои нарушения закона. А если нет, то, как я уже говорил, дело будет пахнуть «десяткой»! Поедешь надолго — туда, где уже однажды был!

Придя домой, я подверг ситуацию тщательному анализу, и решил, что, несмотря ни на что, ни в коем случае не стану соглашаться на их предложение. Нет, никогда я не буду доносчиком! Не так воспитывал нас своим примером Ребе Раяц, который, находясь в советской тюрьме, был готов отдать жизнь, но не изменить своим убеждениям!

Через пару дней, в пятницу, я вновь пришел к начальнику милиции и сказал ему:

— Я приехал во Фрунзе совсем недавно и изначально рассчитывал пробыть здесь только какое-то время, а не оставаться на постоянное жительство. Даже семья со мной не поехала, а осталась дома… Поэтому я решил покинуть Фрунзе и вернуться в Харьков — не откладывая!

Начальник потребовал у меня паспорт, а когда я попросил вернуть мне документ, он ответил мне отказом! Мне пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы заполучить паспорт обратно. Я поговорил с евреями из фрунзенской общины, и они нашли человека, который был дружен с начальником милиции, и через него предложили тому взятку в 10 тыс. рублей (это были тогда довольно большие деньги — на них можно было купить, к примеру, дом). Что ж, если Всевышний хочет, чтобы шойхет сидел и учил Тору, а не занимался изготовлением пуговиц, Он устраивает так, что появляется какой-нибудь бандит, которому приходится отдать все деньги! Как говорил Ребе, приходится «потратить деньги на нужные вещи».

Я возглавляю еврейскую общину в Свердловске

Неожиданно я получил письмо от раввина Йеуды-Лейба Левина из Москвы. Он писал, что еврейская община Свердловска (Екатеринбурга) просит помощи: им нужен человек, который мог бы стать у них раввином, шойхетом, моэлом и хазаном, этакий «многостаночник»! Если им такого человека не пришлют, синагогу придется закрыть. Я, естественно, согласился и отправился в Свердловск.

Выяснилось, что работы для шойхета и моэла здесь не слишком много, а вот раввин общине действительно был очень нужен, так как, по тогдашним законам, синагога не могла функционировать без раввина. Вот я и исполнял обязанности раввина бо́льшую часть времени: устроил урок по книге [footnote text=’Собрание талмудической агады, составленное в начале XVI века р. Яаковом бен Шломо Ибн-Хабибом и сопровожденное комментарием составителя. ‘]«Эйн Яаков»[/footnote], проводил фарбренгены. Также в синагоге стали устраивать третью субботнюю трапезу — с пением хасидских нигуним и т. д.

Спустя какое-то время после моего приезда было решено, что мне нужно официально зарегистрироваться в местной милиции и получить постоянную прописку.

Начальник милиции спросил у председателя общины:

— У вашего раввина есть семья? Значит, если мы его пропишем, то он привезет сюда и жену с детьми, а потом начнет требовать, чтобы мы обеспечили их жильем! Нет, так не будет. Прежде всего еврейская община должна купить дом для раввина и его семьи, а уже потом приходите оформлять постоянное проживание!

И община действительно купила для меня дом в Свердловске. Он обошелся, насколько я помню, в 35 тыс. рублей — достаточно кругленькая сумма по тем временам (впрочем, деньги у общины имелись).

Когда община приобрела дом для моей семьи, председатель вновь отправился в милицию оформлять мою прописку. Но милиционер вдруг заявил:

— Мы не будем оформлять вашему новому раввину прописку в Свердловске! Пока я здесь начальник, пока на моих плечах погоны, он здесь прописан не будет! Как это вам прислали из Москвы молодого человека в качестве раввина?! Раввин должен быть пожилым, а не молодым!.. Короче, пока я здесь начальник, ваш раввин жить в нашем городе не будет!

— Но вы же сказали, чтобы мы купили дом! — попытался возразить председатель. — Мы его купили, и это обошлось общине в приличную сумму!

— Ну, сказал… О! Возьмите тогда меня раввином!..

Так что председатель свердловской еврейской общины вернулся из милиции совершенно разочарованный.

Прошла пара недель, и как-то в пятницу в свердловской синагоге вдруг раздался телефонный звонок. Габаю сообщили, что звонят из милиции — начальник паспортного отдела, который требует, чтобы к нему явился Мотл Лифшиц! Когда я пришел, начальник сказал:

— Ты должен знать, что милиция в курсе всего, что там у вас происходит. В частности, что ты находишься в Свердловске, не имея прописки. Сейчас в Свердловске намечена проверка населения: сотрудники паспортных отделов станут по вечерам ходить по домам и проверять, все ли проживающие в них находятся в городе легально. И по результатам проверки начальник областного управления милиции обязательно спросит меня, почему я разрешил тебе оставаться в городе без прописки! Поэтому я очень прошу тебя уехать отсюда как можно быстрее.

Члены общины стали советоваться, что можно предпринять, и выдвигать разные идеи, но я сказал, что все это не поможет: «Я останусь только в том случае, если начальник милиции даст соответствующее разрешение!» Понятно, что в милицию никто не пошел, так как всем было ясно, что никакого толку от этого не будет. Так я был вынужден покинуть Свердловск и вернуться обратно в Харьков.

Напомню, что в те годы нужно было «знать меру» и не выходить за определенные рамки. Моя же деятельность в Свердловске привела к тому, что в синагогу стало приходить гораздо больше людей, чем раньше. Милиция, естественно, была в курсе всего, что происходит в синагоге: у нее всегда были там «свои» люди. Понятно, что этим наследникам НКВД совершенно не нравилась моя еврейская деятельность, в особенности то, что больше людей стало тянуться к еврейству. Поэтому они решили от меня избавиться.

Через некоторое время после возвращения в Харьков, в 5726 (1966) году, в силу ряда причин мне пришлось развестись с женой. После развода жена забрала детей и уехала с ними в Ташкент. Вскоре они покинули СССР и уехали в Израиль. Что ж, спасибо моей бывшей жене за это! Она фактически спасла детей из огня, выведя их «из тьмы к великому [footnote text=’Фраза из Пасхальной агады. ‘]свету[/footnote]» — из коммунистического Советского Союза в Землю Израиля.

 [footnote text=’О работе Лифшица шохетом и моэлем в Москве начиная с 1967 года см.: Лехаим. 2014. № 4.’]<…>[/footnote] 

Я еду к Ребе на Рош а-ШонА 5748 года

Во второй половине 1980 х годов положение в Советском Союзе немного улучшилось, в частности, стали разрешать выезд за границу. Я подумал, что настало время мне поехать к Ребе.

В 5747 году в Москву приехал посланник Любавичского Ребе р. Моше Кляйн, сойфер и моэл из нью-йоркского района Краун-Хайтс. Он устроил хасидский фарбренген, в котором, среди прочих, участвовал также и рав и хасид р. Гече (Виленский). Во время фарбренгена рав Моше достал магнитофон и попросил каждого из присутствовавших сказать что-нибудь для Ребе.

Когда подошла моя очередь, я рассказал известную историю, слышанную мною от старых [footnote text=’Учеников любавичской ешивы «Томхей тмимим».’]тмимим[/footnote]. Прощаясь с ребе Менахемом-Менделем из Витебска (р. Менделем Городокером) перед его алией в Святую землю, хасиды пели нигун с такими словами: «Аз дер Эйберштер вет гебн гезунт ун лебн, велн мир форн цум Ребн — Если Всевышний даст здоровья и сил, мы поедем к Ребе…»

Вернувшись в Нью-Йорк, р. Моше Кляйн передал Ребе вместе с отчетом о поездке и кассету, записанную на том фарбренгене. И чудесным образом к концу года мне удалось получить долгожданное разрешение на поездку в США!

Собравшись ехать к Ребе, я начал обучать Моше Тамарина шхите птицы. Он также стал ходить со мной на обрезания, чтобы разобраться, как работает моэл. Так я мог быть уверенным, что московские евреи, как и хотел Ребе, не останутся в мое отсутствие без шойхета и моэла.

После всех приготовлений, в месяце элул 5747 года я сел в самолет, вылетающий из Москвы в Нью-Йорк. Перелет через океан, остановка на несколько часов в Канаде, и вот я — в добрый и удачный час! — выхожу из самолета в нью-йоркском аэропорту. Оттуда я отправился прямиком в Краун-Хайтс, к Ребе.

В первый вечер праздника Рош а-Шона ко мне подошел р. Йеошуа Пинсон, габай «Севен [footnote text=’Здание штаб-квартиры Хабада в доме № 770 по Истерн-Парквей в Бруклине, Нью-Йорк.’]севенти[/footnote]», и сообщил, что завтра утром меня вызовут к Торе в миньяне Ребе! Понятно, что это стало для меня приятным сюрпризом — вызов к Торе в миньяне Ребе, да еще и в Рош а-Шона!

Одним из первых, кого я встретил в «Севен севенти», был р. Авраам-Яаков Левитин, с которым я был знаком еще в молодости, когда жил в Киеве. Р. Авраам-Яаков предложил мне сесть на фарбренгене рядом с ним. Он сидел на возвышении, устроенном для Ребе, позади него, и сказал, что постарается устроить там место и для меня, чтобы я мог видеть и слышать Ребе с близкого расстояния. И действительно на фарбренгене в первый же шабос после моего приезда к Ребе я сидел позади него.

Еще в самом начале фарбренгена Ребе взял в свою святую руку кусочек [footnote text=’Выпечка из муки пяти видов злаков — пшеницы, ячменя, полбы, овса, ржи. ‘]мезойнес[/footnote] и повернулся в мою сторону. Те, кто стоял вокруг меня, сказали, что Ребе хочет, чтобы я подошел к нему. Я так и сделал, и Ребе вручил мне тот кусочек мезойнес. Я даже не ожидал, что удостоюсь такой чести и такой близости к Ребе! На мой вопрос, что делать с полученным от Ребе мезойнес, друзья объяснили: этот кусочек можно разделить на много маленьких частей и добавлять их потом к своей выпечке…

Как известно, каждый год в канун праздника Суккос Любавичский Ребе раздавал арба [footnote text=’Четыре вида растений: этрог (эсрог) — плод дерева из семейства цитрусовых; лулав (лулов) — молодая ветка финиковой пальмы; адасим — мирт; аравот (аровойс) — ветки ивы. С ними исполняется особая заповедь праздника Суккот — нетилат лулав («вознесение лулава»). ‘]миним[/footnote] множеству людей. Одним Ребе вручал и лулов, и эсрог, и ветви мирта, другим — только мирт. Чтобы раздача проходила организованно, секретариат Ребе подготавливал список людей, которые должны были получать арба миним. В канун Суккос я вдруг услышал, как в синагоге выкрикивают мою фамилию. Я подошел, и мне сообщили, что я удостоился оказаться в числе тех, кто в этом году будет получать арба миним от Ребе! Оказавшись внутри, я увидел Ребе, который стоял у стола с арба миним и собирал ветки мирта. Я подумал, что он отбирает их для себя и мне придется немного подождать. Но Ребе неожиданно взял весь миртовый «букет» и протянул мне, и только тогда я понял, что он отбирал эти ветки мирта специально для меня! А кроме мирта, Ребе вручил мне еще и эсрог с луловом. Когда я позже пересчитал полученный от Ребе мирт, оказалось, что он дал мне целых 18 веток!

Я желаю Ребе много нахес от хасидов

Стоя рядом с Ребе, я, хоть и был сильно взволнован теплотой оказанного мне приема, все же нашел в себе силы пожелать, чтобы Всевышний послал ему «много [footnote text=’Радости. ‘]нахес[/footnote] от хасидов». В ответ Ребе указал своей святой рукой на себя и произнес: «А нахес от меня?» — имея в виду, что хасиды тоже должны получать радость от Ребе. Я ответил: «Нахес от вас?! Будьте нам здоровы, и это будет самый большой нахес для всех хасидов!»

Затем я спросил: «Когда мы читаем вашу главу [footnote text=’У хасидов принято читать псалом, номер которого соответствует возрасту Ребе. Так, в месяце тишрей 5748 года за Любавичского Ребе читали 86 й псалом. ‘]Теилим[/footnote], то видим такую просьбу к Творцу: “Сотвори мне знамение к добру, чтобы увидели ненавидящие меня и устыдились” (86:17). Должны ли мы в числе этих “ненавидящих” иметь в виду и такого-то?..» — и я назвал имя одного из наиболее ярых борцов с Ребе и Хабадом. В ответ Ребе улыбнулся и сказал: «Зачем мы будем говорить о наших не самых добрых друзьях? Надо говорить о друзьях настоящих!»

В канун Суккос ко мне подошел габай синагоги в «Севен севенти», который сообщил, что мне оказана честь вести сегодня праздничную молитву в миньяне Ребе. А в Шмини ацерес мне была оказана честь нести один из Свитков Торы на первой [footnote text=’Акафот (акофойс) — танцы со свитками Торы в синагоге в праздники Шмини ацерет и Симхат Тора.’]акофе[/footnote]! Мне вручили небольшой Свиток Торы, и я, вместе с другими пожилыми и наиболее уважаемыми хасидами, которым была оказана такая же честь, проследовал следом за Ребе к месту акофойс. Понятно, что чем ближе мы туда подходили, тем сильнее становилась давка, но мы все равно проталкивались, стремясь не отставать от Ребе…

Ребе дал мне бутылочку водки, чтобы я взял ее с собой в Москву. Он также сказал, чтобы я позже зашел в секретариат, и там мне дадут 36 [footnote text=’Ребе давал евреям, пришедшим к нему за благословением, один доллар, чтобы те жертвовали его на благотворительность. Естественно, на благотворительность все жертвовали эквивалентную (или большую) сумму, а доллар Ребе хранили как материальное воплощение благословения.’]долларов[/footnote] для раздачи московским евреям. Ребе уточнил, что в Москве я должен буду официально поменять доллары на советскую валюту и раздавать уже поменянные рубли. Я попытался объяснить Ребе, что советский банк практически ничего не даст мне в обмен (официальный курс доллара в то время составлял всего 62 копейки!), и поэтому, возможно, имело бы смысл обменять доллары на «черном рынке». Но Ребе категорически отверг мое предложение и потребовал, чтобы обмен был осуществлен строго законным путем, несмотря на невыгодность курса.

Потом я сказал Ребе, что после моего возвращения в Москву тамошние евреи тут же спросят: «Ну, что говорил Ребе?» И что им сказать? Ребе на это ответил, что я должен буду передать им его слова: «Мошиах идет, и надо готовиться к его приходу».

Все то время, что я провел в Нью-Йорке (почти два месяца), ко мне подходили разные люди с просьбами взять, возвращаясь в Москву, деньги для их родственников там. Однако ввозить в Россию доллары (тем более в больших количествах) было очень рискованно, а менять их по официальному курсу — невыгодно. Поэтому я накупил на переданные деньги электронику и бытовую технику — телевизоры, фотоаппараты и т. п. При­ехав в Москву, я все это продал, а вырученные деньги раздал тем, кому их нужно было передать.

5753 (1993) год: я покидаю Россию и переезжаю в Америку

20 швата 5753 года ушла из жизни моя вторая жена — Хая-Сара, да покоится она с миром.

Вскоре после ее смерти я сообщил руководству московской еврейской общины, что, так как я овдовел и никого из близких у меня в Москве не осталось, я собираюсь покинуть Россию. Как только в Москву приехал новый шойхет и моэл, которому предстояло занять мое место, я написал Ребе, что поскольку я овдовел и пребываю уже в достаточно преклонном возрасте, когда хочется провести остаток дней рядом с детьми и внуками (а они все живут в Нью-Йорке), то я прошу у Ребе разрешения покинуть Россию и переехать в Соединенные Штаты. Один из секретарей Ребе прочитал ему мое письмо (это было уже почти год спустя после [footnote text=’2 марта 1992 года у Ребе случился инсульт.’]27 адара I 5752 года[/footnote]), и Ребе кивнул, показывая, что он согласен на мой отъезд.

И вот я, слава Б-гу, оставил бывший Советский Союз, и в месяце адар, в добрый и удачный час, прилетел в Америку, где поселился в Краун-Хайтс — районе, в котором жил Ребе и о котором говорят, что «здесь заповедал Г-сподь благословение» (Теилим, 133:3).

Перевод с идиша [author]Цви-Гирша Блиндера[/author]