Небольшое, но очень аккуратное здание синагоги залито мягким осенним солнцем. Желтая листва вдоль обочины дороги кажется сплошным солнечным кружевом. Рядом с синагогой магазин «Спецтехника», к которому то и дело подъезжают машины с военными. Облаченные в камуфляж ополченцы заходят в лавку, стоят возле нее, выходят. Присутствие военных в этом месте создает какой‑то странноватый фон, впрочем, в военном городе появилось множество непривычных мизансцен.

АРЬЕ

Заместитель раввина Арье Шварц — молодой, лет 35, и очень подвижный невысокий человек. Его поначалу не могут найти ни взявшийся меня проводить паренек, ни печальная женщина в возрасте. Потом он внезапно выныривает из ниоткуда, и с этого момента у меня возникает ощущение, что вокруг него, не останавливаясь, скручиваются и раскручиваются какие‑то непрестанно пульсирующие энергетические вихри. Женщина пришла, чтобы забрать чью‑то шляпу, минут 20 Арье перетряхивает полки и ящики в кабинете раввина, посетительница молча наблюдает. Шляпу найти не удается, женщина уходит, а мы устраиваемся поговорить.

Но для начала я должен сказать пару слов о ситуации внутри еврейской общины Донецка. Человеку со стороны об этом никто рассказывать не станет. Мне удалось узнать некоторые детали от дончанки, которая до войны принимала деятельное участие в жизни общины, во время боевых действий выехала в Россию и вернулась этим летом. По ее словам, после начала боевых действий раввин [footnote text=’См. интервью с р. Пинхасом Вышедски’]Пинхас Вышедски[/footnote] с кругом близких ему людей выехали из Донецка сначала в Мариуполь, потом в Киев, где и обосновались, открыв представительство донецкой общины. Раввин, говорит моя собеседница, человек, по сей день пользующийся непререкаемым авторитетом. Собственно, в середине 90‑х годов прошлого века он и создал еврейскую общину города. Создал благодаря удивительно деятельной натуре, умению убеждать и завораживать, заражать окружающих своей верой. Он же сумел найти немалые средства на строительство синагоги, еврейские школу и садик. То, что он обосновался в Киеве, некоторые восприняли болезненно, посчитав, что таким образом община оказалась расколота. Но к этому можно — и, видимо, стоит — относиться иначе.

Со слов моей анонимной собеседницы, которая поддерживает нынешние власти Донбасса и выступает за его право отстаивать свою самостоятельность, ее политические взгляды никак не мешали киевскому представительству оказывать ее семье помощь, когда она находилась в России. Более того, она ездила в Киев навестить раввина, и никаких намеков на то, что руководство общины делит паству по политическим признакам, она не обнаружила.

Таким образом, раскол, если он и есть, фактически никак не сказывается на вере людей, их участии в религиозной жизни общины.

Арье Шварц все время в движении. Речь с заметным акцентом, он родом из Одессы. Мы говорим о численности общины.

— За эти полтора года уехало большинство членов общины — процентов 70. Если возьмем ситуацию на сегодняшний день, то часть выехавших вернулась, и сейчас уже 50 на 50. Пока тихо, спокойно, некоторые вернулись вообще, окончательно, уже не собираются выезжать, другие приехали на неделю, на две. Те, кто постоянно здесь находился, — это процентов 40 от довоенной численности. Но параллельно боевые действия привели к тому, что многие люди, которые до войны не ходили в синагогу, сейчас начали ходить, даже молодежь. Если до этого люди были погружены в работу, в учебу, жили по каким‑то иным принципам, имели другие цели, то сейчас все у людей изменилось. Молодые ребята, которые раньше, думаю, даже не знали, по какому адресу расположена синагога, сейчас приходят. Это их объединяет. Они общаются, поскольку многих потеряли: друзья уехали, кто‑то просто не хочет общаться…

А так в самой общине жизнь шла обычным порядком: те же молитвы. Правда, временные рамки нас чуть‑чуть поджимают, потому что есть праздники, на которые надо и в 12 ночи прийти в синагогу. Из‑за того, что здесь комендантский час, мы откладываем на утро или сдвигаем на более ранний срок, потому что люди, конечно же, боятся. В обычный день, когда служба начинается в шесть часов вечера, многие опасаются приходить, потому что непонятно, как потом возвращаться домой и что будет. Тем более если это люди, которые живут в Киевском, Куйбышевском, Петровском районах (наиболее пострадавшие от обстрелов районы города. — А. Б.).

Евреев, по данным Арье Шварца, до войны в Донецке и области проживало от 15 до 20 тыс., сейчас осталось порядка 4 тыс. Что касается посещающих синагогу, то на молитвах сейчас присутствует от 50 до 200 человек, на праздники приходит около 250. До начала боевых действий было больше, но здесь простое сложение или вычитание не помогут составить верную картину, поскольку война привела к вере множество людей, ранее считавших себя атеистами.

Колоссальную травму общине нанесло убийство одного из ее членов, бизнесмена и мецената Георгия Зильберборда, произошедшее 30 августа прошлого года. Его убили «мародеры», как их называет Арье Шварц. Так называемых «диких» ополченцев, не гнушавшихся грабежами и убийствами, прошлым летом в Донецке хватало. Но убийство ближайшего друга раввина, человека, финансировавшего многие благотворительные и религиозные проекты, оказалось своего рода поворотной точкой в жизни донецких евреев — оно вынудило очень многих сделать выбор в пользу отъезда из Донецка.

Арье рассказывает, что пережили те, кто остался, и сам он лично:

— Воспитательница детского сада трагически погибла в Куйбышевском районе. Там есть такое место «Горняк». В ее дом попал снаряд, когда она готовила обед на кухне. Есть люди, которые остались без квартир, потому что жили в Киевском районе, Октябрьском, Первая и Вторая площадки (местные названия двух микрорайонов Киевского района, примыкающих к поселку Пески. — А. Б.). Они сейчас расселились, кто на съемных квартирах, кто в квартирах, оставленных выехавшими членами общины. Один член общины в прошлом году пострадал в первый день нового года. Он ехал из Донецка в Курахово и попал под минометный обстрел. Сейчас с ним все нормально, слава Б‑гу, но он долго лежал на восстановлении. У него было ранение в легкие. Он был пассажиром, минометный удар как раз пришелся на правую сторону. Ну а так по большому счету, слава Б‑гу, нас обошло. Даже когда рядом с нами на автостанции «Центр» были взрывы, мы работали, шла молитва, никто не боялся.

Я вам скажу, я лично не раз попадал под обстрел. Когда попало возле резиденции Захарченко на бульваре Пушкина, была как раз суббота, полтретьего дня. Мы шли из синагоги и услышали свист, забежали в ресторан «Пушкин», взорвалось в ста метрах от нас. У нас многие ребята побывали под обстрелами не один и не два раза. Есть и те, кто до сих пор живет на Партизанском прос­пекте, рядом с аэропортом. Я считаю, это герои — те, кто не покинул свой город. Они не просто остались, но ходят в синагогу, которая их объединяет, это их второй дом. Если раньше синагога была, скажем так, увлечением — прий­ти, повидаться и уйти, — то сегодня многие люди ходят сюда именно как домой.

ТАМАРА НАТАНОВНА

Синагога — не единственное место, где члены общины находили кров и утешение в течение последних полутора лет. Прямо по диагонали, через дорогу расположен Еврейский культурный центр, белоснежный и не слишком большой, по донецким меркам, дом. Тамара Натановна Цейтлина постоянно чему‑то улыбается, пока мы разговариваем. Улыбка не сходит с ее лица и тогда, когда касаемся тем не слишком веселых.

— Культурная жизнь, к сожалению, в упадке. У нас большой и интересный центр, приходят смотреть из разных стран, подобное мало где найдешь. Уделено внимание всей семье: каждый — от новорожденного до бабушек — может в чем‑то поучаствовать. Это и школа раннего развития, и библиотека, и клубы по интересам, шикарный спортивный зал, молодежное общество «Старс». Много внимания уделяется подросткам 13–15 лет.

В тяжелый период, когда в этом здании невозможно было гарантировать людям безопасность, вся наша богатая культурная жизнь ушла. Сейчас потихоньку возрождаем. Конечно, праздники все отмечаются. Очень радостно, что на Песах и сейчас, на Рош а‑Шана, приходило много людей, в том числе молодежи. Наш зал вмещает 200 человек. И на фоне тех событий, которые происходили, люди шли сюда не только помолиться, но и встретиться друг с другом.

— А как количество гостей отличалось от предвоенного времени?

— До войны праздничную трапезу мы накрывали на 200 человек и в кафе еще на 120, в синагоге тоже были люди. Сегодня остался только наш зал, но, учитывая количество уехавших, это очень хорошо. Для сравнения могу сказать, что в прошлом году — когда был пик боевых действий — приходило до 100 человек. Двести сегодня — уже радует. Очень надеемся, что, когда наступит мир, мы сможем развивать культурную жизнь. С религиозной и без того все хорошо.

В здании стоит какая‑то гулкая тишина, нет ни души. Несмотря на то что обстрелы прекратились, тревога продолжает удерживать жителей города в своих объятиях. Поэтому то, что Еврейский культурный центр, как и многие другие здания города, стерильно пуст, не кажется удивительным. Жизнь покидала Донецк в течение многих месяцев прямо на глазах: пустели улицы, дороги, закрывались магазины, офисы, вымирали целые кварталы. Сейчас она возвращается — но не так стремительно, как уходила. Тамара Натановна никуда не уезжала.

— Пришлось пережить многое. Когда все начиналось, было непонятно, что происходит. Мы были не готовы к этому. Но вместе с тем я не паникер, и очень важно, что люди к нам приходили не только за помощью, но и пообщаться. Приходит человек с каким‑то конкретным вопросом, но я чувствую: ему просто надо поговорить. Где‑то шуткой, где‑то какой‑то историей пытаюсь его поддержать, потому что понимаю: время очень трудное, многие остались без работы, без крыши над головой. Надо стараться делать все возможное, чтобы людям не было так тяжко и больно.

— Не планировали уезжать?

— У меня даже мысли не было. Когда началась паника, люди испытывали огромный страх за свою жизнь и за жизнь детей и стали выезжать. Мы с мужем тоже задали друг другу вопрос: «Может, поедем?» — но приняли решение остаться: у меня есть потребность помогать людям. Когда ко мне приходят со слезами, а уходят с улыбкой, для меня этого достаточно. Основное — это внутренний настрой. Во мне есть солнце. Да, больно, да, все приходится пропускать через себя, но здесь очень много тех, кто нуждается в ласке и ободрении.

Наконец мы добираемся и до темы раскола. «Не хотите отвечать, не отвечайте», — говорю я Тамаре Натановне. Но нет, она начинает говорить, с трудом подбирая слова.

— Я не скажу, что община разделилась. Наоборот. Основная часть общины, которая сейчас во главе с раввином находится в Киеве, делает такое большое дело, без которого здесь нельзя было бы жить. На самом деле, если бы раввин был здесь, все сложилось бы намного хуже. А находясь в Киеве, раввин — не скажу, какой силой, это, наверное, дар Б‑жий — сделал все, чтобы помочь оставшимся в Донецке. Это благотворительность, продуктовые наборы, поддержка тех, кто остался без крова, помощь в лечении. Отсюда, из Донецка, организовать все это было бы невозможно.

Сказать, что разделились, нельзя. Мы все время на связи — обо всем, что происходит, они узнают сразу. Мы вместе обсуждаем мероприятия. У нас в любом случае есть раввин. Я вообще не знаю, как ему удается отправлять сюда помощь при всех существующих непреодолимых препятствиях! Только с огромной, всей душой, просьбой к Б‑гу можно выдержать такую ношу!

Вопросы бывают разные, я по возможности стараюсь людям объяснять, что приветствую то, что раввин в Киеве…

Тамара Натановна продолжает улыбаться. Может быть, чуть менее уверенно. Или мне так кажется…

АРЬЕ О ДОНЕЦКОМ ПАТРИОТИЗМЕ

Арье Шварц говорит по телефону, дает интервью, выбегает в коридор что‑то сказать или спросить, и все это он делает одновременно. Из тех членов общины, кто покинул город во время войны, по его словам, половина — это люди, уехавшие в Израиль и Германию. Некоторые навсегда, хотя понять, кто вернется, а кто нет, пока довольно сложно. Есть очень не­обычный феномен донецкого патриотизма, характерный для значительной части его жителей вне зависимости от национальности. Дончане с почти религиозным благоговением верят в уникальность своего города — они охотно расскажут вам о его европейском лоске, невероятно чистых улицах, стойкости его жителей и тысячах других вещей. «Да, они — патриоты», — Арье делает жест рукой, как будто призывая меня отказаться от малейших сомнений в истинности сказанного.

— Ну, смотрите, те, кто здесь остался, по‑другому их и не назовешь. Остались люди, которые имеют возможность выехать, у них есть деньги, которые позволяют жить вне этого всего. Но они выбрали свой дом, некоторые остались из‑за общины, благодаря им она и существует. Это не благодаря тому, что я остался… Я, к сожалению, не коренной дончанин, я родился в Одессе, вырос в Израиле, но последние 10 лет — здесь. Честно, нелегким был выбор — уезжать или оставаться. Я уехал в прошлом августе на время в отпуск, а возвращался как раз в самый жаркий период. Это было перед осенними праздниками. И первое время было не очень… Я приезжал на несколько дней и уезжал в Красноармейск, но потом, переборов себя, решил остаться, потому что для меня это важно. Сейчас уже привычная ситуация, с этим свыкаешься.

То есть даже для тех, кто неместные, это родной город, который они не хотят оставлять. Неважно, что происходит, потому что здесь живут люди… Я же говорил, у нас очень многие живут в Киевском районе. И они продолжают ездить, каждое утро проделывают этот путь. Вот у человека выбило стекла, он в тот же день пришел к нам, мы помогли. И он продолжает, он ходит, для него это важно.

— Что за история с еврейской школой?

— Эта история для нас очень непонятная. Есть женщина (я не знаю, кто она сейчас — и. о. министра образования или уже министр), она работала когда‑то у нас в школе. Я не назову это антисемитизмом или всплеском ярости, но из‑за того, что численность учеников школы снизилась, она хотела ее закрыть. Нам хватило связей и возможностей не дать этого сделать, мы объяснили (и ей в том числе), что еврейская школа — одна в Донецкой области и что это неправильно — закрывать учебное заведение из‑за того, что здесь не 40 положенных человек, а 28. Нас послушались, школа существует. Единственное, что мы пытаемся сейчас сделать, — решить вопрос о республиканском или областном, а не городском подчинении школы. Чтобы контроль шел с более высокого уровня, чтобы рядовой чиновник не мог сказать, что ему что‑то не нравится и он закроет школу.

АННА БОРИСОВНА

Общеобразовательная национальная еврейская школа № 99 «Ор Менахем» — в километре от синагоги. В небольшом дворике дети 13–14 лет повторяют вслед за учителем гимнастические упражнения. Я перепутал время и опоздал на час, но меня все равно встречают очень радушно. Директор Анна Борисовна Сидоренко молитвенно складывает руки: только никакой политики. Это мне и без ее слов уже понятно. Мы ходим по школе: физкультурный зал, столовая, классы — все новое, вылизано в лучших донецких традициях.

— В прошлом году учебный год мы начали в октябре, и была страшная трагедия. У меня 21 год педагогического стажа, кто‑то из учителей по 40 лет работает, но такого не было никогда, чтобы 1 сентября не было детей в школе, пустые коридоры. Мы сидели с коллегами, слезы на глазах… А в этом году в положенный срок начали учебный год: возвращаются семьи из Израиля, из Украины.

Я помню, как одна девочка — она только приехала — услышала звук разрыва и, схватив учительницу за руку, присела. Ей сказали: «Это далеко, не бойся. Все будет хорошо». А сейчас все уже привыкли. Даже вот сегодня слышали какие‑то взрывы, немного дребезжали стекла на окнах, но дети воспринимают это спокойно — реалии бытия. Мы все здесь словно глотнули какого‑то эликсира бесстрашия.

В этом месте Анна Борисовна улыбается. Школа существует с 1996 года. В сентябре к занятиям приступили 104 человека, это примерно вдвое меньше, чем до войны. День начинается молитвой, дети изучают иврит, историю еврейского народа, иудаизм. Заходим в несколько классов. Странно выглядит типовое пространство — два десятка парт — и всего три‑четыре ребенка. Я прошу разрешения сфотографировать детей. «Сейчас мы соберем вам из разных классов, чтобы их было больше», — говорит директор. Дети поначалу, как манекены: зажатые, руки аккуратно сложены на партах. Я прошу их не обращать на меня внимания, и они сначала расслабляются, а потом начинают смеяться, перемигиваться и стремительно передвигаться. Я спрашиваю Анну Борисовну о том, связаны ли ученики с Донбассом, его прошлым, знают ли об истории массового уничтожения евреев на Украине.

— Дети об этом знают. Преподаватели находят возможность рассказать им об этом. В семьях также говорят на эти темы. Когда человек знает и любит свою историю, у него есть будущее. Поэтому мы воспитываем детей на традициях и истории своего народа, но и на истории тех мест, где мы живем. Вот в сентябре праздновали освобождение Донбасса, мы ездили с детьми на шахту № 1‑бис, куда немцы сбрасывали трупы жителей Донецка. Среди них было очень много евреев. Мы живем той жизнью, которой жили, и с теми акцентами [в воспитании и мировоззрении], которые у нас были.

АРЬЕ О КОЛОМОЙСКОМ

Арье отвечает очень быстро, не задумываясь. И, похоже, не видит разницы между вопросами разной степени важности и деликатности. Если человек хочет что‑то знать, почему бы ему не ответить? Я спрашиваю, не приходилось ли сталкиваться с проявлениями антисемитизма, ведь среди добровольцев на Донбассе попадаются люди со специфическими взглядами.

— Нет, слава Б‑гу, не приходилось. Чтобы была прямая агрессия против евреев — такого не было. Был случай, когда у нас забрали кошерное вино. Я не скажу, что это было сделано специально. На склад, где оно хранилось, приехали казаки и забрали его. Им объяснили, что вино принадлежит еврейской общине, что это не на продажу, а для праздника (это было перед Песахом), но они все равно забрали. Мы смогли вернуть, хотя не все.

Наоборот, пожалуй: сколько сталкивались с людьми — к нам всегда с уважением. Да, были вопросы, сказать, что не было вопросов типа: «А почему Коломойский такой?» — это я солгу. Тем летом люди в форме часто подходили… Я отвечал (может быть, грубо будет сказано): «В семье не без урода». Выражать собственное мнение так, как будто это мнение всей еврейской общины Украины, неправильно. Теперь уже давно не спрашивают, но первое время это была тема номер один.

— Украинский кризис разделил людей на тех, кто поддерживает киевскую власть, и тех, кто выступает против нее.

— Я вам скажу так. Моя позиция была, есть и останется, что еврейская община, как и любая другая религиозная община — причем как наша, так и днепропетровская, киевская, неважно, — всегда должна оставаться вне политики. Религия не должна совмещаться с политикой, она должна оставаться нейтральной. У нас у каждого свой взгляд на вещи, но он должен выражаться дома в кругу семьи либо среди друзей. Да, к сожалению, многие раввины — не знаю, по какой причине, — поддерживают ту или иную сторону. Внутри синагоги мы не выражаем своего отношения к происходящему. Те общины, которые кого‑то поддерживают, — это их выбор. Но это неправильно, от этого страдают люди, которые внутри общины думают иначе. Каждый, в том числе раввин, может выразить свое мнение. Но я не могу заставлять членов общины думать так же. Здесь есть люди, которые не поддерживают ни одну из сторон, есть люди, которые верят во что‑то свое. Я никому не могу сказать: «Если ты поддерживаешь эту сторону, не ходи в синагогу».

Вера и взаимопомощь, говорили мне, помогла пережить тяжелые времена. Она же дает силы справиться со страхом перед неопределенностью будущего. Но все равно, все чувствовали бы себя уверенней, если бы очертания мира проступили из завтрашнего дня чуть более отчетливо.