[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2005 ТАМУЗ 5765 – 8 (160)     

РАББИ ШМУЭЛ А-НАГИД

Маркус Леман

Продолжение. Начало в 9–12, 2004; № 1–3, 2005

Прискакал долгожданный гонец от гранадского войска.                 

– Господин наш халиф! – воскликнул он. – Что нам делать с целой кучей зумаеровских слуг?

– Убить! – вскричал Бадис, не задумываясь. – Убить немедленно!

– Не делай этого! – протестующе поднял руку рабби Шмуэл. – Неужели ты учинишь резню среди мирных и безоружных граждан, не обученных к тому же военному искусству?

– Ладно, – согласился Бадис после некоторого раздумья. – Ладно, не убивайте их, просто возьмите в плен.

Гонцом был тот самый берберский воин, которого Бадис накануне посылал предупредить Зумаера о грядущей опасности. Воин вернулся к своим, чтобы собрать пленных и поместить в надежно охраняемое место. Среди пленников был Ибн Абас; интригану не удалось сбежать.

– Узнаёшь меня? – насмешливо спросил его бербер. – Ты что же, по-прежнему считаешь, будто моими устами глаголет трусость? Будто я напрасно вчера советовал вам бежать? Тебе и Зумаеру?

– Разумеется, напрасно, – отвечал Ибн Абас, стараясь сохранить гордый и неприступный вид. – Убери стражу, я пойду к халифу по доброй воле. Мне нечего бояться Бадиса. Я лишь беспокоюсь о трех связках своих бесценных книг. Поэтому соблаговоли передать своему господину, чтобы он как следует присмотрел за ними: это весьма и весьма редкие фолианты.

В тот же день Ибн Абаса привели к Бадису.

– Ну, что скажешь, господин мой халиф? – визгливо смеясь, спросил повелителя Гранады бывший визирь Зумаера. – Разве не сослужил я тебе великую службу, не передал в твои руки этих собак?! – Он указал пальцем на пленных сельбийских чиновников. – Осмеливаюсь за это просить награды: прикажи хорошенько беречь мои книги. Нет у меня на свете ничего более ценного, чем они.

Пленные эльмирские воины, присутствовавшие при этой сцене, глядели на Ибн Абаса с гневом и отвращением. Потом Ибн Хабиб, командир отряда, обратился к Бадису:

– Господин мой, заклинаю тебя именем великого Аллаха, который даровал тебе сегодня победу на поле брани: да не помилует рука твоя презренного негодяя, навлекшего беду на нашего повелителя. Он один виновен в том, что произошло. Если Аллах будет милостив и я увижу смерть этого подлого пса, то вслед за ним и мне умереть покажется легче.

Бадис понимающе улыбнулся. В следующую минуту он приказал освободить эльмирских чиновников – всех, за исключением Ибн Абаса, а визиря, закованного в цепи, бросил в подземелье «Аль Хамры». Надменный царедворец уразумел наконец, что, как говорится, «разбудил лихо», сам вызвал беду, как и предупреждал его один эльмирский поэт. Он догадывался теперь, что у него нет никаких шансов на спасение, ибо Бадис не испытывал к нему ничего, кроме омерзения. Естественно, не приходилось ждать, что за него вступится рабби Шмуэл. И тем не менее теплилась у него в сердце искра надежды. За свое освобождение он посулил Бадису три тысячи динаров. Тот обещал подумать. Однако прошел месяц, за ним другой, а ответа от халифа так и не было. За это время при дворе Бадиса произошло множество событий. Посол Кордовы, зять Абдул Азиза из Валенсии, пытался уговорить Бадиса казнить Ибн Абаса. Абдул Азиз стремился захватить власть в Эльмире под тем предлогом, что Зумаер пользовался покровительством его семьи. При этом он боялся, что, если Ибн Абаса освободят, визирь может стать серьезным препятствием для воплощения в жизнь его честолюбивых планов. Сторонники Ибн Абаса добивались, в свою очередь, его освобождения в обмен на обещанное золото, поэтому Бадис мог сколько угодно колебаться, не зная, что предпочесть, – динары или голову злодея. Рабби Шмуэл тоже пребывал в сомнениях: с одной стороны, он прекрасно знал, что освобождение Ибн Абаса приведет к новым войнам и беспорядкам, с другой же – опасался, что если бывшего визиря казнят, то его приверженцы так или иначе отомстят именно ему, первому визирю Гранады: под удар попадут все евреи, живущие в Эльмире. И всё случившееся станет лишь предлогом для того, чтобы возбудить у кровожадной толпы новый всплеск ненависти к народу Израиля.

Словом, рабби Шмуэл думал-думал и в конце концов пришел к решению. Оно казалось ему наиболее мудрым. Он предложил Бадису приговорить Ибн Абаса к пожизненному заключению. Однако идея эта у халифа энтузиазма не вызвала: она лишала его возможности получить изрядную сумму денег и одновременно не позволяла насладиться законной местью, казнив предателя.

Однажды вечером, совершая верховую прогулку в сопровождении брата, Бадис решил спросить у него совета по этому вопросу. Балкин ответил мгновенно:

– Знаешь, тут и думать нечего. Если ты возьмешь у Ибн Абаса деньги и выпустишь его на свободу, он тут же затеет против тебя войну. В результате ты потеряешь много больше той суммы, что он предлагает. Его нужно казнить как можно скорее. Колебаться бессмысленно.

Вернувшись во дворец, Бадис велел привести к себе бывшего визиря.

– Господин мой халиф, – взмолился Ибн Абас дрожащим голосом, – смилуйся надо мной, грешным, избавь меня от телесных и душевных мук.

– Ты избавишься от них еще до утренней зари, – пообещал ему Бадис многозначительным тоном.

Испуганное лицо пленника озарилось было проблеском надежды, но надежда мгновенно угасла: злобный, даже издевательский смех, которым дружно разразились братья, не оставлял сомнений. Ибн Абас стоял на краю могилы. Он бросился на пол, зарыдал, начал снова молить о пощаде душераздирающим голосом. Однако Бадис и Балкин, исполненные отвращения, прервали эти дикие вопли, разом вонзив в тело осужденного на гибель два острых копья. Предатель забился в конвульсиях и вскорости испустил дух.

Весть о казни Ибн Абаса, чье богатство уступало лишь его гордыне, в течение нескольких часов разнеслась по Гранаде. Берберы, подданные Бадиса, обрадовались известию и даже решили по такому случаю устроить с евреями общий пир в честь рабби Шмуэла. Но рабби Шмуэл не желал демонстрировать свою радость прилюдно, дабы не создавать у людей впечатление, будто именно он присоветовал халифу убить Ибн Абаса. Наш герой по-прежнему не исключал, что если его сочтут виновником смерти этого богомерзкого человека, то арабы могут воспылать величайшим гневом к евреям. Он предложил потратить деньги, уже собранные для пира, на нужды бедняков и на то, чтобы купить продукты к шабосу. Его предложение было принято.

Под впечатлением гибели заклятого своего врага рабби Шмуэл сочинил новое стихотворение. То было славословие Всевышнему, которое он позднее включил в книгу стихов.

Вскоре после казни Ибн Абаса и, скорее всего, по ее причине с рабби Шмуэлом случилась престранная вещь: один из его снов оказался пророческим и в точности исполнился. Близкий друг Ибн Абаса, некто Альдила Абу Гафр, попытался поднять на войну с Гранадой несколько соседних герцогств, чтобы отомстить за Зумаера и его визиря. Он не обладал большим влиянием в Эльмире, но был хитер, коварен и в подлых своих делах не раз умело использовал привычную ненависть мусульман к евреям. Теперь он как раз и напирал на то, что главный визирь Гранады – еврей. И наветы его внешне выглядели достаточно серьезно, чтобы внушать опасения.

Словом, как-то раз рабби Шмуэл безмятежно почивал в своей кровати. Вышло так, что вместе с ним в ту ночь у него в покоях спал и некий врачеватель по имени Абумадин, давний его знакомец. Во сне рабби Шмуэл неожиданно услышал голос, нараспев читавший стихи. В стихах говорилось, что погиб не только сам Абас, но и все его друзья-приспешники, что лишь один вельможа, избежав смерти, втайне замышляет нечто злодейское против первого визиря Гранады, но козни его тщетны, имена злодеев, их бесчеловечные замыслы уйдут в прошлое, и людская память сохранит их только как подтверждение того, что в роду человеческом никогда не переведутся мерзавцы.

Рабби Шмуэл, пробудившись в сильном волнении, поднял Абумадина и пересказал ему, как мог, услышанные во сне строфы. Тот сначала изумился, а потом объявил с полной уверенностью, что сон сей пророческий, и пророчество непременно сбудется. Другими словами, он не сомневался: царедворец, что вынашивает планы гибели рабби Шмуэла, в самом скором времени сам отбудет к праотцам.

Невероятная вещь: прошло меньше недели, и в Гранаду пришло известие о том, что Альдила Абу Гафр упал с лошади и разбился насмерть.

28. Спор

Наступили наконец спокойные дни, и рабби Шмуэл смог без помех заняться Торой, не отвлекаясь ни на что стороннее. Он начал в ту пору писать и свой фундаментальный труд по Алохе. К сожалению, до наших дней книга не дошла, содержание ее осталось неизвестным, но, предположительно, труд этот был посвящен разъяснению наиболее трудных мест в Талмуде.

Шел четыре тысячи восьмисотый год от сотворения мира. В тот год умер великий Хай Гаон, «последний из гаонов по времени и первый по величию», сумевший, как свидетельствуют современники, вернуть ешивам Вавилона былую славу и распространить Тору среди народа в такой степени, в какой прежде не удавалось никому. Со смертью Хай Гаона вавилонские ешивы постепенно стали приходить в упадок, и центр изучения Торы переместился в другие земли.

Известие о кончине великого Хай Гаона повергло в печаль и заставило надеть траур все диаспоры Израиля. Рабби Шмуэл тоже носил траур и пребывал в неизбывной скорби. На смерть Хай Гаона он сочинил плач, исполненный высокой поэзии и глубокого горя, позднее включенный в сборник его художественных творений.

С уходом Хай Гаона роль и значение рабби Шмуэла возросли в глазах всего Израиля еще больше. Отныне и вопросы, связанные с Алохой, и просьбы разъяснить непонятные места в Талмуде – а их во множестве посылали еврейские общины со всех концов света – приходили уже не в Вавилон, а в Испанию, к рабби Шмуэлу. К счастью, бремя государственных забот тогда менее обычного угнетало главного визиря, ибо Бадис, вполне удовлетворенный победами на ратном поле и считавший свою власть прочной, даже незыблемой, решил немного отдохнуть от войн и пожить спокойной, мирной жизнью.

По природе своей халиф Гранады был большой охотник до наслаждений, до всевозможных земных радостей. Человек слабохарактерный, он ни в чем не умел себе отказать. Несмотря на строгий запрет, который исламская религия налагает на потребление спиртного, он предавался возлияниям с поистине необузданной страстью. Потихоньку, стараясь, чтоб другие ничего не заметили, Бадис пьянствовал едва не ежедневно и порой напивался до полного бесчувствия.

Жил в те времена в Гранаде один арабский хаджа, большой ревнитель веры. Звали его Абу Ицхак. В Гранаду он приехал из Эльмиры и сподобился, совершив паломничество в Мекку, поцеловать черный камень. Этот фанатик ислама не мог смириться с тем, что верховный визирь Гранады – еврей, и давно уже пытался плести интриги против рабби Шмуэла. Теперь, прознав, что халиф пьет без удержу, хаджа решил использовать этот его порок в своих целях. Он придумал довольно ловкий ход: явиться к пьяному Бадису и внушить ему, что держать на службе еврея, да еще на такой высокой должности, великий грех перед Аллахом.

Абу Ицхак старался во всем вести себя, как самый правоверный мусульманин на свете. При каждом удобном случае он принимался цитировать Коран, надеясь своими знаниями снискать особое уважение халифа и его приближенных. Был этот хаджа вообще-то человек циничный и хитрый – несмотря на великую свою набожность. Он не стеснялся прибегать к тем же методам, к каким позднее прибегали антисемиты-христиане. Те с пристрастием расспрашивали евреев – предателей веры отцов о священных иудейских книгах, стараясь выяснить, не сказано ли, например, в Талмуде что-нибудь такое, что можно было бы, извратив и переиначив, использовать против народа Израиля, поставить ему в вину и тем самым возбудить у окружающих ненависть к евреям.

Однако все старания, все доводы хаджи не произвели на Бадиса абсолютно никакого впечатления. Его вера в главного визиря, его дружеское отношение к нему были неколебимы: даже в часы опьянения он не желал слышать о нем ни одного дурного слова. Он наотрез отказывался от любого предложения, которое грозило рабби Шмуэлу бедой или вообще могло ему хоть как-то навредить. Единственное, на что он в конце концов согласился, после просьб и длительных увещеваний, – это позволить Абу Ицхаку сделать попытку уговорить рабби Шмуэла сменить религию, то есть перейти в ислам. Ради этой цели было решено устроить между двумя учеными диспут в присутствии халифа.

Рабби Шмуэла без промедления вызвали к Бадису. Хаджа встал ему навстречу, поклонился и приступил к делу без обиняков:

– Господин наш халиф, да живет он вечно, совершил ошибку – на радость своим врагам. Вместо того, чтобы назначить главным визирем правоверного мусульманина, он остановил свой выбор на неверном. В результате евреи, пребывавшие дотоле в унижении, всеми презираемые, обрели в нашем царстве почет и силу, которых никоим образом не заслуживают. И нет теперь границ их гордыне и высокомерию. Добились же они нового своего положения вовсе не благородными и добрыми деяниями. Человек, по своей воле поднявший их из праха, – это правоверный, это сын ислама…

Тут Бадис вскочил и заорал в гневе:

– Не твое дело, поганец, указывать мне, кого назначать главным визирем! Не твое дело, – прав я был или нет! Всё, что я тебе разрешил, – если только ты сможешь это сделать – попытаться убедить визиря признать величие нашего пророка и истинность веры в Аллаха. Не преуспеешь в этом деле – я велю навеки изгнать тебя из своего государства.

Хаджа смиренно поклонился, но тут же начал сыпать цитатами из Корана, где о евреях говорилось только дурное – они, дескать, безмерно корыстолюбивы все до единого, они намеренно исказили смысл многих заповедей Торы...

Рабби Шмуэл, многолетний сподвижник гранадских халифов, один из главнейших сановников в стране, разумеется, знал очень много о царстве, в котором жил. Конечно же, он читал книги ишмаэлитов: нужно было постичь их суть и уметь при необходимости вести спор или даже отвечать на обвинения. Посему он без труда, спокойно и уверенно, разбил все доводы хаджи – один за другим, буквально не оставив от них камня на камне.

Поскольку претензии к иудеям, основанные на выдержках из Корана, были целиком и полностью опровергнуты, Абу Ицхак пустился в рассуждения о Торе: рабби Шмуэл и его братья по вере, оказывается, намеренно утаивают от мира суть основных положений Священной книги Израиля.

– Разве не говорится в вашей Торе, – воскликнул хаджа с наигранным возмущением, – пророка из среды твоей, из братьев твоих, – такого, как я, пошлет тебе Г-сподь Б-г твой, Его слушайся. Я цитирую по памяти, но существо дела передал верно. А кого же имеет в виду писание, как не нашего пророка Мухаммеда?

– Ты грубейшим образом ошибаешься, толкуя текст, – спокойно возразил рабби Шмуэл. – В действительности смысл его иной: как я из среды братьев твоих, таков же будет и пророк, коего пошлет Всевышний. Из среды твоих братьев, повторяю я, а не из какой-то другой. И все они будут из среды Израиля. А ваш пророк произошел вовсе не из среды Израиля. Он никогда не был в Святой земле нашей и не стал продолжателем вековых традиций еврейских пророков. Понимаешь, в чем разница?

– Более того, – продолжал рабби Шмуэл, – мы не можем согласиться ни с каким пророком, если пророчество его посягает на глубинные основы нашей Торы. Моше Рабейну – властелин всех пророков, но мы верили в него не только и не столько благодаря небывалым чудесам, которые он совершил, сколько потому, что у горы Синай весь народ Израиля собственными глазами видел и собственными ушами слышал, как Всевышний призвал к себе именно Моше Рабейну – чтобы дать ему Тору. Тора, дарованная Моше, останется вечной; она никогда не будет изменена или отменена. Так в ней и говорится: не добавите вы ничего сверх того, что Я вам заповедаю, и не убавите от этого ничего. А еще сказано на ее страницах: тайны принадлежат Всевышнему Б-гу нашему, а открытое принадлежит нам и нашим детям навеки – чтобы исполнять все слова священной Торы. Стало быть, любой пророк, пришедший с тем, чтобы отрицать или отменять заповеди Торы, станет отрицать пророчество самого Моше Рабейну, да будет благословенна память праведника. И мы поймем, что слова этого пророка лживы, а все чудеса, которые он совершает, все знамения, которые посылает, есть результат колдовства, а не согласия с Всевышним. Это именно так, ибо пророчество Моше Рабейну было, повторяю я, подтверждено у нас на глазах и самим Создателем. Отрицать его, таким образом, невозможно, сомневаться в нем тоже бессмысленно и глупо. Шестьсот тысяч взрослых мужчин, их жены и дети при всем этом присутствовали и видели всё своими глазами...

Правда же заключается в том, что Мухаммед был человеком, любившим власть и стремившимся к наслаждениям. Человеком, выбравшим из нашей Торы лишь те места, что казались ему пригодными для достижения его личных целей. Нечто подобное совершил и другой человек, объявивший себя пророком тех, кто верит в христианство. Он тоже решил взять из текстов Торы всё, что ему подходило, исказив их суть и тоже приспособив для решения собственных задач. Следует, однако, признать, что ваш пророк сумел убедить в своей правоте немалую часть человечества. Но на то была воля Всевышнего, ибо Он хотел, чтобы как можно больше людей приняло веру в Его единство и веру в Его Мошиаха, чтобы к тому часу, когда Мошиах придет, народам мира было легче принять его и отдаться под его нераздельную власть.

Сердце рабби Шмуэла тревожно стучало в груди, пока он произносил все эти не слишком приятные для исламской религии вещи. Главный визирь серьезно опасался реакции Бадиса на свои откровенно крамольные речи. Однако волновался он напрасно: Бадис напротив, был страшно доволен. Его совершенно покорила ясность логики рабби Шмуэла, неотразимость доводов, которые тот приводил в подтверждение своих слов. В жизни не слышал халиф Гранады ничего подобного! Тем не менее открыто признать правоту рабби Шмуэла он не мог, а потому высказался уклончиво, хоть и не без изящества:

– Никогда не видел человека, который, будучи неправ, умел бы излагать свои аргументы так талантливо и с такой убедительностью.

По сути это была явная похвала; на несколько мгновений она привела напуганного хаджу в полное замешательство. Однако он вскоре оправился и заговорил с прежним апломбом:

– Несмотря на всю свою многоречивость, которая лишь затемняет смысл, и упорство в отстаивании постулатов иудейской веры, ты не можешь отрицать того, что Коран в значительной степени есть дополненный, усовершенствованный вариант вашей Торы, а равно и христианских священных книг. Идея единства Всевышнего, как известно, недостаточно четко выражена в христианском учении. Вы же, евреи, понимая единство Б-га, придаете излишнее значение выполнению формальных обрядов, что, безусловно, ослабляет подлинную веру и отвлекает от нее человека. Вот и получается, что только мы, мусульмане, – истинно верующие люди, ибо, с одной стороны, мы признаем единство Всевышнего, с другой же – формальная сторона заповеди нам не помеха.

– Разве у вас нет формальных заповедей? – удивился рабби Шмуэл. – У вас их сколько угодно! Давай я назову тебе лишь некоторые. Вы, к примеру, обязаны преклонять колени во время молитвы и обращать лицо в строго определенном направлении. Раньше предписывалось смотреть в сторону Иерусалима, потом ваши священнослужители решили, что глядеть надо туда, где Мекка. Вы совершаете паломничества, вы запрещаете верующим пить вино и есть свинину, исполняете заповедь об обрезании… Да мало ли что еще!

В конце концов араб решил прибегнуть к последнему аргументу, казавшемуся ему неопровержимым:

– Что ж, тогда ответь мне на один вопрос. Если ваша вера столь истинна, почему тогда исламу удалось завоевать сердца людей большей части мира? Исламу – а не еврейству и не христианству? Почему на том месте, где раньше стоял ваш храм, сегодня высится мечеть? И почему сотни и тысячи христианских церквей были превращены в мусульманские мечети?

– За наши грехи были мы изгнаны с родной земли и отданы во владение чужим народам, – отвечал рабби Шмуэл. – Но когда мы раскаемся и очистимся от грехов, тогда Всевышний вернет нас в нашу землю и возвратит ей Свое Б-жественное присутствие.

Поняв, что все его доводы опровергнуты, хаджа воскликнул в отчаянии, обращаясь к халифу:

– Почему, господин мой халиф, ты не поступаешь по обычаю других добрых правоверных и Б-гобоязненных правителей, которые царствовали в прежние дни? Почему не поставишь евреев на подобающее им место, чтобы были они, как и раньше, самыми ничтожными среди людей? Во времена прежних халифов над евреями всегда смеялись и глумились и они не смели дерзить правоверным. Презренные, жалкие, в ту пору они не смели даже поднять голову, не говоря уж о том, чтобы появляться на людях вместе с лучшими, достойнейшими из нас и мчаться верхом в одном ряду с вельможами и царями…

Халиф поглядел на него с гневом и отвращением:

– Неужели ты надеешься заставить рабби Шмуэла перейти в лоно нашей религии посредством угроз и оскорблений? Да еще после того, как все твои доводы и цитаты не помогли? Неужели не видишь, что проиграл? Убирайся отсюда сию же минуту! Чтоб до захода солнца ты навсегда исчез из Гранады! А если тебя обнаружат позже, после заката, то голова твоя, клянусь, украсит ворота моего дворца, как украшали их головы всех моих врагов!

Злополучный хаджа бросился вон, скрипя зубами от страха, стыда и ненависти, проклиная всё и вся. Однако, прежде чем покинуть Гранаду, он позаботился оставить верховному визирю врага еще более злобного, чем он сам, – перешедшего в ислам еврея по имени Абу Суфьян.

29. Полная победа

Вскоре весь город уже говорил о том, что некий хаджа пытался обратить рабби Шмуэла в ислам и потерпел сокрушительное поражение. Эта новость особенно раздосадовала берберов, поскольку арабы издавна пеняли им за то, что берберы недостаточно ревностны в вере: вот, мол, и главный визирь у вас еврей... Берберов сердили и обижали эти попреки, и, согласись рабби Шмуэл принять ислам, они бы от души возрадовались: один из главных упреков отпал бы сам собой.

И тут к халифу заявился этот самый Абу Суфьян, новообращенный мусульманин, и сообщил, что готов помочь выполнить то, что не сумел выполнить Абу Ицхак.

– Для этого существует весьма простой способ, – заявил Абу Суфьян. – Тебе следует всего лишь пригрозить своему визирю, что, если он не согласится перейти в ислам, ты велишь его казнить. Страх смерти заставит его совершить требуемое, ибо по закону еврей, в случае угрозы для его жизни, обязан преступить любую заповедь Торы, кроме трех: об идолопоклонстве, убийстве и запрещенном соитии. А поскольку еврейская религиозная философия не считает ислам идолопоклонством, то у Шмуэла просто не останется выхода.

Поначалу халиф не соглашался подвергнуть главного визиря столь жестокому испытанию, но настойчивые увещевания берберов да и его собственный переменчивый характер привели к тому, что он в конце концов сдался.

Назначили день, когда Абу Суфьян должен был испытать на рабби Шмуэле силу своего ума и красноречия. Халиф приготовился провести диспут в более торжественной обстановке, нежели в прошлый раз. Евреи, арабы и берберы получили разрешение присутствовать на диспуте, по случаю которого во дворце «Аль Хамра» был специально подготовлен большой зал с местами для зрителей и неким подобием сцены посредине. Множество людей жаждало увидеть это захватывающее зрелище; ради него в Гранаду приехали даже жители соседних городов.

Накануне диспута рабби Шмуэл вместе с десятью своими учениками целый день постился, прося у Г-спода поддержки и высшей мудрости. Обращаясь к Создателю, он горячо молился: «Г-сподь наш и Г-сподь отцов наших, блюди уста посланцев народа Твоего, Дома Израилевого и не дай языку их ошибиться, и не дай словам споткнуться, и пусть не произнесут их уста то, что против Твоей воли».

В день диспута весь город пребывал в странном возбуждении – с самого раннего утра улицы уже были полны народу. Торговцы наспех мастерили прилавки и предлагали прохожим напитки и фрукты. Почти на каждом углу стояли группы людей, оживленно обсуждавших предстоящее событие.

– Пришел наконец день, – объявил арабский шейх группе арабских и берберских чиновников, – когда этот презренный еврей будет вынужден расстаться с жизнью. Я слышал, его оппонент, сам еврей в прошлом, превосходит его в мудрости в несколько раз, и наш визирь, конечно же, не сможет отвечать ему достойным образом, особенно от страха перед возможной казнью.

Шейха немедленно поддержали со всех сторон, ругая евреев вообще и рабби Шмуэла в частности. У каждого из витийствующих были серьезные причины ненавидеть визиря лично: одних ему довелось поймать за каким-нибудь неблаговидным занятием, другие пытались его подкупить, но не преуспели…

Были и такие, что защищали, даже оправдывали рабби Шмуэла.

– Этот еврей, конечно, сумеет выкрутиться, – заявил какой-то человек со стопкой книг в руках. – Ему и прежде случалось попадать в переплет, да еще похлеще нынешнего, и он всегда с успехом выпутывался. Ума и знаний ему не занимать. – И если он уцелеет, это будет лучше прежде всего для нас, – добавил прохожий, – ибо, даже объединившись, вы все вместе не сможете управлять страной так мудро и так искусно, как управляет он один. Да еще не помышляя при этом ни о какой личной выгоде…

Наступил тем временем час диспута.

В центре богато украшенного зала, окруженный царедворцами, на раззолоченном троне восседал Бадис. Перед троном на небольшом возвышении сидели участники диспута. Гордая, независимая осанка рабби Шмуэла, его густая борода, в которой уже проблескивала седина, большие умные глаза – всё это производило немалое впечатление, внушая почтительный интерес даже тем зрителям, что видели высокого сановника впервые. Лицо главного визиря было спокойно, на нем нельзя было прочитать даже тени волнения или тревоги. Изредка, впрочем, взор его на короткий миг выражал глубокое отвращение. Это случалось, когда он мельком бросал взгляд на Абу Суфьяна.

Халиф сделал знак, разрешая начать диспут. Тотчас со стула поднялся какой-то долговязый чиновник, развернул пергаментный свиток и громко прочитал заранее составленный текст:

– Всем известно, что верховный визирь Шмуэл сочинил книгу, направленную против святого Корана, нерушимой основы ислама. Тот факт, что практически во главе страны стоит человек, не согласный с многими положениями государственной религии, способен причинить Гранаде большой вред. Это ясно каждому. Однако господин наш халиф и его советники считают, что мы не должны отказываться от услуг рабби Шмуэла, успешно и преданно служащего нашему царству на посту главного визиря. По этой причине все правоверные граждане государства требуют, чтобы рабби Шмуэл открыто признал исламскую религию и склонился перед нашим пророком. Правда, в соответствии с еврейским законом он может это сделать только в том в случае, если его жизни будет угрожать прямая опасность. Посему великий халиф Бадис решил, наперекор велению своего доброго сердца, уступить желанию народа нашего и казнить визиря Шмуэла, коль скоро тот откажется принять ислам. А поскольку, согласно учению еврейских мудрецов, при таком положении вещей Шмуэл не должен жертвовать своей жизнью, то халиф ждет, что его верный визирь сегодня признает открыто, что Мухаммед ибн Абдалла есть пророк и посланник Всевышнего.

Затем слово получил Абу Суфьян.

– Ты слышал, – обратился он к нашему герою, – что от тебя требуется? Разумеется, слышал. Нет никакой нужды возвращаться к сказанному и заново объяснять тебе, что ты можешь с чистой душой и спокойной совестью признать правоту мусульманской религии перед всеми остальными и стать одним из нас, стать правоверным, чтобы спасти собственную жизнь. Ты прекрасно знаешь, не хуже моего, что ислам не может считаться идолопоклонством, поскольку мусульмане ненавидят и отвергают всё, что хоть как-то связано со служением идолам. Мусульмане не верят также в материальное воплощение Б-га, о какой бы форме этого воплощения ни шла речь. А посему совершенно ясно: дабы не погибнуть, ты обязан отказаться от иудаизма. На тебя ведь возложена обязанность оберегать свою жизнь и свою бессмертную душу. И если ты пожертвуешь жизнью там, где Тора от тебя этого не требует, ты будешь виновен в собственной смерти. А сие есть великий грех.

Теперь все взоры в нетерпеливом ожидании устремились на рабби Шмуэла.

Перевод Э. Погребинского

Продолжение следует

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru