[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2011 НИСАН 5771 – 4(228)
НАШ ДЕТСКИЙ САД
Мария Либерсон
Мария Даниловна Либерсон родилась в 1890 году в Полтаве в семье аптекаря. После погромов 1907 года ее семья уехала в Германию, откуда вскоре перебралась в Палестину. Но Мария не вынесла разлуки со своим гимназическим другом Зиновием Марковичем и вернулась в Россию. В Петербурге училась на Высших женских курсах, создала «Кружок одиноких», переписывалась с Александром Блоком. Во время первой мировой войны организовала детский сад для еврейских детей. Ее дочь Лилианна Лунгина вспоминает: «В дневниках она с необычайной любовью пишет об этих мальчиках и девочках, о том, как трудно их было заполучить, как матери, нищие, голодные, тем не менее боялись отдавать детей, как она их уговаривала, и описывает историю сада день за днем, о каждом ребенке что-то пишет. Это трогательно, я почти не могла читать без слез, потому что о каких-то совершенно для меня поначалу абстрактных Мойшах и Юдифях мама писала с такой любовью <…> как будто бы она из них выращивала редкостные цветы. Каждый был экземпляр сам по себе, каждого поливали особой водой в особом режиме, и вот постепенно, по мере того как я читала дневник, эти дети расцветали: кто умел петь, кто умел танцевать потом, кто умел лепить или читать стихи. Совершенно забитые, задавленные, они превращались в маленькие растеньица, любовно выхоженные. И конечно, я была этим пленена. Я увидела, когда стала читать дневник, маму в другом свете»1. В статье «Наш детский сад», опубликованной в педагогическом журнале «Вестник еврейского просвещения» (1914, № 32), издававшемся Обществом распространения просвещения между евреями в России, Мария Либерсон рассказывает о семьях евреев — запасных солдат и других еврейских семьях, дети из которых попали в их сад, о численности группы и материальном обеспечении сада, о различных воспитательных методах и о безусловных успехах этого эксперимента. Выражаем признательность Олегу Дорману, который предоставил текст для публикации в журнале.
Лилианна Лунгина с матерью
Марией Даниловной Либерсон. 1920-е годы
Если дети дошкольного возраста всегда нуждались в особенно бережном и внимательном уходе, который семья, за редким исключением, не могла им предоставить, то теперь, в переживаемое нами исключительное время, нужда эта обострилась до последней степени. В обыкновенное время даже малоинтеллигентные родители понимали, что детей не следует водить на душераздирающие драмы, что при них не следует рассказывать о кровавых злодеяниях; что им не надо давать страшных картин резни и побоищ. Даже малоопытные воспитатели понимали, что рассказы о грабежах и убийствах пагубно действуют на детскую психику и расстраивают воображение. Мы все, насколько могли, оберегали детство от крови, преступлений и слез. Но что же нам теперь делать, когда вся наша жизнь превратилась в сплошную кровавую драму? А вся наша пресса — в беспрерывную повесть о победах и поражениях?.. Мы, взрослые, совсем как-то перестали стесняться детей. При них читаем вслух газеты с описаниями ужаснейших побоищ. Их делаем слушателями страшных, умопомрачительных рассказов о человеческой жестокости.
Мы перестали щадить детей.
Дети не понимают политики. Они не знают ни истории, ни исторической необходимости, ни тех громких и утешительных лозунгов, которые могут многим из нас объяснить и оправдать войну. Дети способны воспринимать лишь голые факты. Они слышат, что где-то взрослые люди режут и убивают друг друга. Они знают, что их отцы или братья тоже кого-то убивают и могут быть кем-то убитыми. А раз это делают взрослые, значит — это надо делать. Значит, это хорошо. И дети, как во всем прочем, в этом тоже стараются подражать взрослым. Дети играют в войну. У них есть свои разведчики, свои шпионы, свои убитые. Мальчики самого нежного возраста уже сожалеют о том, что не могут «по-настоящему» воевать. Девочки играют в сестер милосердия. «Так весело играть в раненых!» — сказала мне одна маленькая семилетняя девочка.
И хочется всеми силами воспрепятствовать этому страшному влиянию войны на детей. Хочется из богатых домов и бедных подвалов забрать всех детей и увести на какой-нибудь далекий Остров Мира, где ничего не знают о войне, где нет ни военных телеграмм, ни лазаретов, где нельзя найти даже оловянных солдатиков и игрушечных ружей... Хочется увести всех детей и оставить их на этом острове среди голубей и цветов, — пока не кончится война и с нею весь кошмар. Но — такого острова нет, и поэтому приходится довольствоваться теми маленькими островками, которые называются «детскими очагами» и которые, к счастью, все в большем и большем количестве появляются на кровавой и мутной поверхности нашей теперешней жизни. «Детские очаги», наряду с заботой о физическом уходе и о питании детей, хотя бы на время отвлекают их от того деморализующего влияния, которое оказывают на них современные события. Много сотен детей, обездоленных и осиротевших, находят в этих очагах приют, физическую и моральную поддержку.
Но в русские очаги еврейские матери неохотно отдают своих детей. На это есть много причин: некошерная пища, недостаточно хорошее отношение к еврейским детям, если не со стороны воспитательниц, то со стороны самих детей. Наконец, обычное недоверие, которое мешает еврейским матерям отводить своих малышей в русские учреждения.
Для бедного еврейского населения Петрограда существуют всего-навсего два очага: один — при училище О-ва Просвещения, другой — открытый Еврейским Обществом воспитания и образования. Описанию этого последнего очага, существующего всего лишь два месяца (открыт 4 декабря 1914 г.), и посвящена настоящая статья.
Прежде чем говорить о внутреннем устройстве нашего сада и о тех педагогических принципах, на основании которых ведутся занятия в нем, я вкратце поделюсь с читателями результатом моего обхода семейств запасных Нарвского района, где Обществом Воспитания решено было открыть первый очаг. Обход этот был предпринят с целью выяснить количество детей запасных дошкольного возраста, нуждающихся в очаге. Я обошла 21 семью запасных.
Много страдания и нищеты пришлось мне увидеть во время этого обхода. Приходилось спускаться в подвалы и подниматься на чердаки. Приходилось говорить с матерями, дети которых не ели ничего со вчерашнего вечера. Положение семей запасных очень печально. Обыкновенно это были довольно зажиточные ремесленники, зарабатывавшие часто до 150–200 руб. в месяц. Теперь им приходится жить на 20–30 руб. в месяц. Многих я застала в полном разорении. Если бы Еврейская Община не оказывала им поддержки, им грозил бы жестокий голод. Представьте себе большой мрачный дом в конце Измайловского пр., грязный двор и сырую темную лестницу, на которой днем без спичек нельзя прочитать номера квартиры. Звонок на дверях испорчен, и приходится стучать. Дверь открывает изможденная худая женщина с маленьким ребенком на руках. Через тесную и дымную кухню вы входите в небольшую комнату, перегороженную ситцевой занавеской. Из всех углов выползают грязные ребятишки, которые обступают вас со всех сторон. Из-за занавески выходит другая женщина, тоже с ребенком на руках. Дети смотрят на вас с любопытством. Матери — подозрительно. Но после двух-трех слов, сказанных на разговорном еврейском языке, подозрительность исчезает и заменяется необычайной словоохотливостью. Почти большинство посещенных мною семей производят такое же жуткое впечатление нищеты и убожества.
Но я не буду утомлять внимания читателя описанием этих картин.
Мы выработали ряд вопросов, ответы на которые я старалась получить у матерей. Вопросы эти следующие:
1) Давно ли в Петрограде родители?
2) Откуда приехали?
3) Чем занимался отец и сколько зарабатывал?
4) Не получали ли пособия прежде, сколько и от какого учреждения? Сколько получают теперь пособия?
5) Сколько платят за квартиру?
6) Имеет ли мать заработок и какой?
7) Работает ли дома и с кем оставляет детей, когда уходит?
8) Когда взяли отца? Не ранен ли?
9) Учатся ли старшие дети? Где? Кто платит за них?
10) Может ли мать приводить детей в сад и приходит за ними?
11) Здоровы ли отец и мать?
12) Не умирали ли дети? От каких болезней?
13) Не болеют ли дети? Чем болеют? Нет ли золотухи, рахита, малокровия?
14) Была ли корь?
15) Если мать не хочет отдать детей в сад, то по какой причине?
В трех семействах дети по возрасту не подходят к очагу; одна семья выехала в другой район. Поэтому полученные мною данные относятся лишь к 17 семействам запасных. <...> Средний заработок колебался от 60 до 250 руб. в месяц. У 13-ти матерей нет никакого заработка. Они, по их выражению, «не ученые», и ничего делать не умеют. У 4-х есть заработок от 15 до 30 руб. в месяц. Они занимаются шитьем и торгуют старым платьем. Из 17 матерей — 7 здоровых, 10 больных. Размер получаемого теперь пособия колеблется от 10 до 15 руб. в месяц, причем почти никто из матерей точно не знает названия того учреждения, которое им помогает... За квартиру платят от 18 до 50 руб. в месяц. За комнату — от 10 до 20 руб. В большинстве случаев это сырые и полутемные комнаты. У всех раньше была прислуга. Теперь есть прислуга только в двух семьях. Мужья у всех были призваны в первую мобилизацию. Ранены — лишь у двух. Преимущественно все матери страдают малокровием, но встречаются болезни и более серьезные: ревматизм, туберкулез, порок сердца. В 8-ми семействах — здоровые дети, в 9-ти — дети больные, страдают, главным образом, сильным малокровием и золотухой. В одной семье мне пришлось видеть мальчика 4-х лет и девочку 3-х лет с пороком сердца. У многих детей отсутствие аппетита, землистый цвет лица. Многие совершенно не дышат свежим воздухом, так как у них нет теплого пальто и не в чем их водить гулять. У одной девочки 3 раза было воспаление легких. Во всех семействах старшие дети учатся. Все почти посещают еврейское училище О-ва Просвещения. В двух семьях дети учатся в русской городской школе. Эти матери очень просят учить детей еврейскому языку после их возвращения из школы.
Детский сад, организованный Еврейским обществом воспитания и образования. Петербург. 1914 год
При упоминании об очаге лишь одна маленькая болезненная 6-летняя девочка начала плакать. Оказывается, мать отвела ее на днях в русский очаг, где дети толкали ее и называли «жидовкой».
Со всеми детьми мы сразу становились друзьями, и они нетерпеливо спрашивали: можно ли им уже завтра прийти? Матери выражали горячую благодарность Обществу за заботу о детях. Обещание давать детям обед производило всегда на матерей и на детей должное впечатление.
Таким образом, из 17-ти семейств запасных я записала в очаг 16 детей.
Кроме того, я посетила еще 15 семейств. Это семьи не запасных, но еще больших бедняков. Отчасти меня направляли к ним жены запасных, отчасти бедные матери сами приходили ко мне, прося принять их детей в очаг.
Положение этих несчастных произвело на меня еще более тяжелое впечатлениe, чем положение семейств запасных, у которых есть, по крайней мере, воспоминание об относительно хорошей жизни. Семьи запасных жили сравнительно в довольстве, и у них есть надежда, что, когда кончится война и вернутся их мужья, они перестанут терпеть лишения. Их нужда носит временный характер. Они выбиты из колеи и больше всего страдают от резкого контраста между их материальным положением полгода тому назад и теперешним. Но не печальнее ли положение тех хронических бедняков, у которых нет даже хороших воспоминаний и которым не на что надеяться? <…> Из семейств не запасных я записала 29 детей.
Из 16 детей запасных трое детей не приходят в сад из-за дальности расстояния. Таким образом, в нашем саду записано теперь 40 детей; 18 детей запасных и 27 других детей. Все дети в возрасте от 3 до 7 лет. Всего у нас 21 девочка и 19 мальчиков. 17 детей от 6 до 7 лет, 14 детей от 4 до 5 лет и 9 детей до 4-х лет.
Наш сад помещается во втором этаже. У нас просторная раздевальня, умывальная комната, столовая, учительская и две большие комнаты, где дети занимаются и играют. В квартире — электрическое освещение, пользование которым нам предоставило бесплатно одно из электрических обществ.
В умывальной комнате устроен большой желоб и 5 кранов, у которых дети сами моются по очереди.
Основным принципом воспитания, положенным нами в основу нашей работы, является свобода движений ребенка. В школьном и особенно дошкольном возрасте должны быть упразднены неподвижные парты и общие скамейки, которые прикрепляют ребенка к определенному месту и мешают развитию легких, свободных движений. Исходя из этого принципа, меблировка нашего сада состоит из легких маленьких столиков, за которыми могут сидеть двое детей, и из плетеных изящных креслиц, которые дети сами переставляют по желанию. Кроме этого, в каждой комнате стоит этажерка, настолько низкая, что даже дети 3-х лет сами могут доставать те пособия, которыми они хотят заняться. На таком же уровне повешена черная доска из линолеума, на которой юные художники выводят цветными мелками самые фантастические узоры.
Опишу вкратце распределение дня в нашем саду. Дети должны собраться к десяти часам утра, фактически многие из них приходят значительно раньше. Прежде всего, дети отправляются в умывальную комнату и моют руки, лицо, уши и шею, если они недостаточно чистые, затем все надевают голубые передники и идут в самую большую комнату, где поют приветствие утру, солнышку и «детскому дому». <…> После приветствия пьют теплое молоко или ячменный кофе, причем дежурные дети сами разносят кружечки, убирают со стола, моют посуду, поливают цветы, чистят клетку, меняют рыбкам воду. К передникам дежурных прикалываются цветные банты, и дети всегда с радостью ждут своей очереди «быть дежурными».
В 11 часов дети разделяются на 3 группы. Старшие, 6 и 7 лет, занимаются по-древнееврейски. Дети проявляют большую любовь к этим урокам и показывают заметные успехи. Средняя группа (от 5 до 6 лет) обводит карандашом по системе Монтессори контуры геометрических фигур или, путем ощупывания вырезанных из наждачной бумаги букв, знакомится с русской азбукой. Эти занятия носят характер забавной игры. Так, господин «У» хочет «сниматься». Он обходит всех «фотографов»-детей, и кто лучше всех его «снимет» (изобразит на бумаге его «портрет»), тому он выдает медаль... из промокательной бумаги. При знакомстве с буквами делается ряд изумительных открытий. Так, оказывается, что самая добрая буква — это маленькое «а»: она идет всегда с протянутой рукой и как бы говорит: «На, возьми». Самое сердитое — это «р». Оно рычит, как собака при виде кошки...
Большим успехом пользуется наш импровизированный «балет букв». Дети отдельно или группами «олицетворяют» собою ту или иную букву соответствующими движениями или позами. Так, напр., «Н» изображают двое детей, протягивая друг другу руки. Маленькое «г» изображается, стоя на одной правой ноге и согнув поднятую над головой левую руку, и т. д.
В то время как в одной комнате занимаются по-еврейски, в другой играют с русскими буквами, в третьей комнате самые маленькие дети тоже занимаются своим делом. Они или раскладывают катушки цветного шелка (знакомясь с цветами), или складывают различные фигуры из палочек, играют в самодельное лото, вырезывают самые элементарные контуры из бумаги и т. д.
В 12 часов дети отправляются гулять. Каждый ребенок получает кусочек хлеба, чтобы кормить птиц. Во время прогулки мы утилизируем все впечатления, чтобы чему-нибудь научиться. Пока куры на нашем дворе клюют хлеб, мы внимательно считаем, сколько у них ног, сколько пальцев на каждой ноге и т. д. Мы гуляем и по улице, чтобы приучить детей ориентироваться и подготовить их к будущим экскурсиям, которые мы собираемся предпринимать весной.
В час дети возвращаются домой, моют руки и обедают. Дежурные раздают всем тарелки с супом и с мясом, также бумажные салфетки. За обедом мы тоже уже многому научились. Мы знаем, что хлеб из корзинки надо брать вилкой, что есть нельзя руками, что надо говорить «спасибо» и «пожалуйста». После обеда большинство детей принимает лекарство, а потом все моют зубы. Это занятие пользуется большим успехом, особенно у малышей. После обеда — кто устал, может отдыхать, так как у нас есть корзинки с тюфячками и подушечками, в которых маленькие спят.
Два раза в неделю от 3-х до 4-х приходит преподаватель пения. Уроки пения пользуются большим успехом у детей, и этих уроков ждут всегда с большим интересом. Пока поют песенки на русском и на разговорно-еврейском яз. Скоро будут петь и древнееврейские песни. Остальные 4 часа в неделю в эти часы дети занимаются лепкой, рисованием, вырезыванием или вышиванием, причем одновременно в одной комнате лепят, в другой вышивают или рисуют, и каждый ребенок, смотря по склонности, присоединяется к той или другой группе. <…>
В 4 часа дети получают кисель с молоком или какую-нибудь молочную кашу, а в 5 часов уходят домой. Перед уходом дети по очереди убирают комнаты, складывают игрушки, подметают пол, моют доску и клеенку на столе.
В четверг дети стирают свои платочки и чистят ручки от дверей. Самым большим наказанием для них является запрещение стирать, и каждый своим хорошим поведением добивается чести «быть прачкой». Таким образом, труд в глазах детей становится привлекательным и желанным.
Раз в неделю посещает нас женщина-врач, а также и зубной врач, следящий за состоянием зубов у детей.
Каждую пятницу в саду детям моют головы и меняют белье, которое выдается им тут же. Это приучает матерей и детей к чистоте, в чем, признаться, чувствуется настоятельная необходимость.
Наш детский сад существует всего лишь два месяца. <…> Меня поразила в первое время ограниченность понятий у наших детей. На мой вопрос, сколько ног у курицы, все ответили — 3. А у петуха? 5 — был ответ. Откуда берется молоко? Из молочной, сказали дети. А в молочной откуда берется? Этого уже никто не знал. На вопрос: «Как зовут ребенка коровы?» — все ответили хором: «Бык»! Никто не знал, что такое осень, хотя были дети, которым уже исполнилось 7 лет. Очень плохо различали цвета. Не понимали, что значит «больше» или «меньше». Не знали, какого цвета трава. Многие смешивали слова: «вчера» и «завтра». «Я завтра была в гостях», — говорила девочка 6-ти лет. Никто не умел сам одеваться. Ели руками и не умели умываться, не говоря уже о том, что большинство детей никогда не держали зубной щетки в руках. Почти все дети очень малокровны и рахитичны. Особенно тяжелое впечатление производил один маленький трехлетний мальчик Арончик с непропорционально большой головой, всегда склоненной на бок, неподвижный и безмолвный. В первое время он быль настолько апатичен, что мог целый час простоять без движения на том месте, на котором его поставили, и смотреть в одну точку. Его все считали отсталым ребенком. Теперь этот мальчик преобразился. Он бегает и улыбается, прекрасно различает цвета, знает названия овощей и цветов, умеет безошибочно отличать на картинке василек от тюльпана, тюльпан от мака. Особенно он оживляется во время уроков пения, к которому питает исключительное пристрастие. Когда все дети стройно запели: «Доброе утро, солнышко», Арончик радостно улыбнулся. Эта была его первая улыбка в детском саду.
Те, кто имел случай ознакомиться с публиковавшимися несколько раз любопытными статистическими данными анкеты среди еврейских детей, знают, до каких невероятных размеров доходит у наших детей незнакомство с окружающей природой. Достаточно напомнить, что значительное количество одесских детей никогда не видели моря, дети, живущие в маленьких местечках, окруженных деревнями, никогда не видели поля или леса, не говоря уж о незнакомстве даже с домашними животными. Петербургские еврейские дети находятся в этом смысле в наиболее неблагоприятных условиях.
Чтобы сблизить детей с природой, насколько это возможно в условиях петербургской жизни, да еще зимой, мы завели золотых рыбок, птичку и цветы, за которыми сами дети заботливо ухаживают. Недавно мы сами сеяли траву. Это было целое событие. Дети разрыхлили землю, полили ее и засеяли, недоверчиво спрашивая: «Неужели вырастет “заправдашняя травка”?» И, несмотря на мои уверения, сильно сомневались в этом. В первый день посева пятилетний Гриша каждые полчаса подбегал к окну, на котором стояли тарелки с посевом, и разочарованно восклицал: «Не выросла!» Через несколько дней стали показываться всходы. На черной земле появились два-три ростка. Я взяла тарелку и сказала: «Маленькая травка проснулась и говорит: “Доброе утро, солнышко! Доброе утро, наш Детский Дом!” <…> Теперь у нас произрастает посаженный детьми Mogen-Dowid (из кресс-салата) и некоторые буквы русской азбуки. Надо видеть восторг детей, когда на их глазах просыпается, протирает глазки и глядит на Б-жий свет «господин а» или «i». Это ознакомление с азбукой в форме сближения с природой или вообще в форме какой-нибудь игры имеет у детей огромный успех и дает прекрасные результаты.
Мне кажется, что Руссо был не прав, говоря, что маленьким детям недоступен поэтический язык природы. Им только часто бывает недоступен перевод этого языка, который делается взрослыми. Дети прекрасно понимают символы и необыкновенно быстро схватывают поэтические образы, если только эти образы не слишком сложны и запутанны. Как музыкальный слух, так и «слух к поэтическим образам» можно и должно развивать с самого раннего возраста. Тогда в зрелом возрасте у нас будут более чуткое ухо и более чуткая душа. Этот «поэтический язык» развивается не фантастическими сказками, которые часто слишком возбуждают детское воображение, а одухотворением окружающих предметов. Для ребенка не должно быть деления природы на живую и мертвую. Для ребенка — все живое, и каждая мельчайшая крупинка соли имеет для него свою трогательную и поэтическую историю.
Из коллективных работ, сделанных детьми в нашем саду, опишу лото, календарь и часы. Материалом для всего этого послужили наглядно-звуковые прописи (издание Павленкова). Прописи эти стоят всего лишь 8 коп. и заключают в себе больше 400 самых разнообразных картинок, вырезывая которые можно создавать самые различные игры. Каждый лист состоит из 28 картинок. Из них ребенок прежде всего должен найти нужную картинку. Это полезное упражнение внимания. Некоторые дети находят очень быстро нужный рисунок, другие до того рассеянны, что никак не могут отыскать то, что нужно. Найдя картинку, надо ее аккуратно вырезать, чтобы не порезать соседние. Это упражнение ловкости руки и глаза. После этого ребенок наклеивает вырезанную картинку на картон, приучаясь обращаться аккуратно с клеем и не пачкать бумаги. В середине картонной папки наклеивается детьми какая-нибудь открытка или большая картинка, изображающая собой «тему»: лес, вода и проч. Вокруг нее наклеиваются до 10-ти вырезанных детьми маленьких картинок, имеющих непосредственное отношение к данной теме. В нашем лото имеются следующие сюжеты: лес, сад, различные ремесла, музыкальные инструменты, посуда, мебель и т. д. Художественные открытки мы подбираем преимущественно еврейского содержания. Дети очень любят свое самодельное лото, и им не надоедает почти ежедневно играть в него. Дети вообще постояннее взрослых. Ребенок с большим удовольствием слушает сказку, которую знает уже на память, и не бросает старых, часто даже разломанных игрушек.
Придя в детский сад, никто из детей не знал ни числа, ни названия дней недели. Устройство календаря являлось поэтому весьма существенным для нас. Но наш календарь очень непохож на те, что продаются в магазинах, и взрослые едва ли без наших объяснений поймут что-либо в нем. Зато дети прекрасно понимают его язык и теперь безошибочно знают все дни недели. Наш календарь состоит из семи листочков бумаги разного цвета. У нас разноцветные дни, и на каждом дне наклеена вырезанная картинка, символизирующая то самое значительное, что отличает этот день от другого в нашем саду. Так, воскресенье у нас оранжевое, и на нем наклеена бутылочка с лекарством. Это значит, что в воскресенье к нам приходит доктор. Понедельник сиреневого цвета, и на нем наклеена скрипка. В этот день бывает у нас учитель пения. Пятница у нас зеленая, и на ней изображены две зажженные свечи. Дети знают, что мать их в этот вечер совершает над свечами субботнюю молитву. Суббота у нас розового цвета, цвета радости. На ней нет никакой картинки, так как это день отдыха, и дети не приходят в очаг. B таком же духе изображены и другие дни.
Опишу теперь наши самодельные часы, которыми дети особенно гордятся. Наш циферблат состоит не из 12-ти делений, как у взрослых, а из 24-х, изображающих круглые сутки. Каждый час отмечен особой картинкой, изображающей жизнь ребенка в данный промежуток времени. Так, напр., перед часом дня наклеена суповая чашка, вилка и ложка, символизирующие обед. Перед 5 часами вечера наклеена лампа. Значит, наступил уже вечер. Перед восемью — стоит кроватка, и в ней спит маленькая девочка. Потом начинаются сны. Ими заняты все ночные часы. <…>
Любопытно отметить благотворное влияние наших «часов». Некоторые из детей дурно обращались раньше с нашими живыми питомцами: рыбками и птичкой. После ознакомления с придуманной нами трогательной историей, иллюстрированной на наших «часах», где даже волк, заслушавшись пения птички, не тронул бедного зайца, — дети эти заметно переменили свое отношение к живым обитателям нашего сада.
Перед восемью часами утра наклеен кран, полотенце и гребешок. Это — маленький урок гигиены. Все цифры дня — светлые. Чем ближе к вечеру, тем цифры становятся темнее. Ночью они черные. Промежуточные часы заполнены соответствующими картинками, изображающими различные моменты из жизни детского дня.
Кроме этого, дети сделали модель комнаты, где они занимаются, и кухни, до мельчайших подробностей, вплоть до кнопки электричества.
Теперь мы усиленно готовимся к предстоящему празднику Пурим.
<…>
В заключение мне хочется сказать несколько слов об общем характере нашей работы и о ближайших целях ее.
В последнее время в педагогическом мире очень много горячих споров вызвала система Марии Монтессори. <…> Я лично больше склоняюсь к системе Марии Монтессори, к ее проникновенному и вдумчивому отношению к ребенку. Но еще более разумным и целесообразным я считаю брать лучшее, что есть у Монтессори, Фребеля и других известных педагогов, устраняя все лишнее и не подходящее к нашим детям.
Метод Монтессори, применявшийся сначала с успехом в Италии и приобретший затем огромную популярность в Западной Европе и Америке, все же не может быть целиком перенят нами, в применении к еврейским детям. Ибо ни один итальянский, французский или американский ребенок, будь он даже из самых демократических слоев, не живет в той своеобразной обстановке, которая создается в еврейской семье с ее традициями, ни один из них не испытывает тех особых, специфически еврейских, обид, и не чувствует себя таким забитым и обойденным, как еврейский ребенок.
Все это еще в большей степени применимо к детям еврейской бедноты, здесь, в холодном Петрограде, где еврейские дети часто являются невольными свидетелями тех оскорблений и унижений, которые так часто выпадают на долю их родителей.
И нашей первой задачей является дать ребенку эту столь необходимую ему ласку, создать ему уют и скрасить, насколько это в наших силах, его нерадостное и часто уродливое детство.
Стараясь приблизить детей к условиям нормального детства, мы должны считаться с их психикой как с психикой еврейских детей. Надо развить в них чувство личного и национального достоинства, заставить этих маленьких людей сбросить с себя ту забитость и приниженность, которые так характерны для детей еврейской бедноты.
В нашем саду, который мы называем «Детским Домом», ребенок должен чувствовать себя действительно дома, должен с радостью бежать к нам как на отдых и с огорчением покидать нас.
Лучшим удовлетворением и наградой являются для меня многочисленные вопросы детей, задающиеся в пятницу перед уходом: «А завтра можно прийти?», и огорчение их, когда они получают отрицательные ответы.
Итак, игры, беседы, сказки, наука в самом ограниченном размере, заботы о здоровье и о правильном физическом и нравственном воспитании детей — вот содержание нашей работы. Все это мы делаем постепенно, стараясь не обременять детей обилием впечатлений.
Для развития национального достоинства, что я считаю одной из основных обязанностей наших, мы стараемся в легкой беседе знакомить детей с еврейской историей, рассказываем им еврейские сказки, рассказы из еврейского быта, петь с ними еврейские песни. И в легкой, незаметной для детей форме создавать у них сознание того, что они дети хотя и гонимого, но одаренного и сильного духом народа.
* * *
Война когда-нибудь кончится, и «Дневной очаг для детей евреев-запасных» превратится в бесплатный «Детский Дом для еврейских детей». Мы надеемся, что он будет все расширяться и совершенствоваться, создавая подлинный культурный уголок, дающий радость нашим детям. И в этом горячем желании озарить безотрадное детство еврейской бедноты мы черпаем силы для дальнейшей работы.
Публикация Олега Дормана
В ответ на публикацию Бориса Фрезинского (Еврейскому печальнику Илье Эренбургу — 120 // Лехаим. 2011. № 2) в редакцию пришло письмо Давида Маркиша, которое мы предлагаем вниманию читателей.
УРОК ИСТОРИКУ
Нет в еврейской истории советского периода человека более противоречивой, а в какой-то степени и трагической судьбы, чем Илья Григорьевич Эренбург. По своему значению и роли в еврейской среде он сопоставим разве что с другим знаменитым евреем — Соломоном Михоэлсом, но — «русскоязычным Михоэлсом». И к тому, и к другому — влиятельнейшим и высокопоставленным посредникам между еврейской массой и верховной властью — рекою текли обиженные антисемитами, отчаявшиеся в жизни, добивающиеся справедливости после истребительной войны с фашизмом евреи.
Об Эренбурге написаны в России и на Западе десятки, если не сотни книг, сотни, если не тысячи статей и исследований. Да и сам Эренбург оставил богатейшее литературное и публицистическое наследие. Казалось бы, о нем сказано все — но это не так: фигуру масштаба Эренбурга немыслимо осветить досконально, останутся для дотошных исследователей завтрашнего дня обойденные безжалостным светом теневые места.
Эренбург не был героем, и за это никто не вправе его судить. Он, сколько известно, не совершил позорных поступков и предательства — как большинство его прославленных современников и коллег. И спасибо на том: удержаться было и трудно, и страшно.
Борис Фрезинский в своей статье останавливается, в частности, на письме Ильи Эренбурга участникам вечера памяти Переца Маркиша (25 ноября 1960 года) — первого вечера памяти поэта после его посмертной реабилитации и возвращения его семьи из ссылки. Устройством и организацией вечера занималась Комиссия по литературному наследию Переца Маркиша, она приглашала участников вечера — в их числе и Илью Эренбурга, который принял приглашение, а затем и подтвердил свое участие в вечере.
Я был на том вечере. Желающие попасть на «еврейский вечер» в большой зал ЦДЛ толпились на зимней улице, их было около тысячи человек, если не больше. Движение по ул. Герцена было нарушено и приостановилось. Появилась озабоченная милиция — пешая и конная. Толпа безбилетников, потеряв всякую надежду, рассеялась лишь полчаса спустя после начала вечера.
Зал был битком набит, за кулисами устроители готовились начинать. Все участники приехали — кроме Эренбурга. В тревоге стали звонить ему по телефону, и выяснилось, что совершенно внезапно открылись обстоятельства, помешавшие Илье Григорьевичу приехать и выступить. Но его шофер уже в пути, он везет в ЦДЛ текст, который Эренбург намеревался прочитать на вечере перед собравшимися.
Устроители — а среди них были известные, поднаторевшие в советской «культурной политике» люди — испытали смущение и неловкость: никто не сомневался в том, что осторожный Эренбург, отменив свое выступление, последовал указанию или «совету» сверху. Надо признать, что его появление в переполненном донельзя зале, его участие в еврейском вечере, посвященном памяти расстрелянного поэта, добавило бы «мероприятию» нежелательную, с точки зрения властей, политическую окраску. И Илья Григорьевич не приехал. Текст его прочувствованного, сильного выступления прочитала, если мне память не изменяет, актриса Циля Львовна Мансурова. Этот текст и был воспроизведен в книге мемуаров моей матери Э. Маркиш. Вот как было дело…
За пятнадцать лет до этого, находясь в заграничной командировке в Париже и Лондоне, Эренбург в ответ на поставленный вопрос скрыл от журналистов известный ему факт — арест еврейских писателей Маркиша, Бергельсона, других. Комментируя это «умолчание», Фрезинский пишет: «Обвинения в умолчании есть и в мемуарах Э. Маркиш “Столь долгое возвращение” (1989) и “Отражение света” (2007), но ведь никому не приходит в голову обвинять ее саму, живую свидетельницу ареста П. Маркиша, в том, что она побоялась сообщить о случившемся, например, в израильское посольство». Если это шутка — то это неудачная шутка. Если же Фрезинский говорит всерьез, то он, как видно, не понимает, о чем говорит: в 1949 году невозможно было ни проникнуть в израильское посольство, ни приблизиться к нему, ни позвонить туда, ни передать кому-либо из израильтян какое-либо сообщение. В сталинские времена это было не просто невозможно — это было совершенно невозможно.
Есть в публикации Бориса Фрезинского и еще несколько неточностей и натяжек, на которых я не хочу здесь останавливаться.
Давид Маркиш
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.