[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2007 ТИШРЕЙ 5768 – 10(186)
ЕДИноКРОВНЫЕ РАЗНОВЕРЦЫ, ИЛИ КРЕЩЕНнЫЕ В ДИССИДЕНТСТВО
На четыре вопроса отвечают: Михаил Вайскопф, Давид Маркиш, Ирина Роднянская, Светлана Шенбрунн
Беседу ведет Афанасий Мамедов
Работая в разных журналах, я замечал одно и то же незыблемое правило: как бы редакция во главе с главным редактором ни выстраивала композиционно и тематически каждый номер, все равно он потом, словно бы поверх всего задуманного, «закручивает» по-своему, обнаруживая скрытые до поры переклички, доставляющие радость внимательному читателю. Так вот и с нашим предыдущим номером: перекличкой оказалась прошита насквозь чуть ли не добрая его половина. В «несанкционированный» диалог друг с другом вступают статьи Залмана Познера «Родиться евреем», Нехемия Переферковича «Враги Талмуда», Юлии Качалкиной «Религия понарошку»... Как проявлять верность истинному Б-гу? Где кончается национальная самоидентичность и начинается внутренняя свобода личного религиозного выбора? Да и есть ли он, выбор? История, чувство сопричастности своему народу, духовные поиски, быт, мода – что именно его определяет? Действительно ли любой еврей, переменивший веру, остается евреем и при желании может вернуться в лоно иудаизма? Почему столь непримирим спор между так туго, корнями связанными иудаизмом и христианством?
весь вопрос – в «потомках»
Михаил Вайскопф, филолог, литературовед
– Религиозные историки могли бы предоставить внушительный список видных раввинов и их потомков, принявших христианство или даже ислам, не говорит ли это в пользу того обстоятельства, что нельзя все-таки еврейский этнос определять исключительно вероисповеданием? Вот и Залман Познер в своей статье «Родиться евреем» («Лехаим», № 8, 2007) отмечает: «Согласно Торе, еврей, переменивший религию, не перестает быть евреем и в любой момент имеет право вернуться в лоно иудаизма».
– Характерно, что этих крестившихся раввинов было все же так мало, несмотря на чудовищное давление извне. Весь вопрос, однако, именно в «потомках». Как правило, выкресты уже во втором поколении навсегда расставались с еврейством. Иначе говоря, связь между еврейским этносом и вероисповеданием остается непреложной. Статью Познера я не читал, однако, помимо приведенного им суждения, в иудаизме – в некоторых кабалистических школах – встречается и противоположный подход: нельзя возвращать в еврейскую веру тех, кто с ней порвал, поскольку это «падшие души», предопределенные к самоустранению. Я, кстати, вовсе не считаю, что целесообразно заботиться о духовном спасении таких выкрестов, как, скажем, Мордехай Вануну, Исраэль Шамир... Чем основательнее их разрыв с еврейством, тем лучше. Есть, впрочем, и другие люди – те, которые, даже обратившись в христианство, пока еще удерживают реликтовую связь с еврейством. Зачем? Мне рассказывали, в частности, о существовании «еврейской церкви» в Петербурге и двух таких церквей в Москве. Обособление вызвано тем, что клир и коренная паства не слишком доброжелательны к еврейским неофитам («Хуже нет, как конь леченый, вор прощеный и жид крещеный»). Эти православные синагоги несут на себе комическую печать какого-то утрированного христианского смирения – или, вернее, являют собой гротескную пародию на него, от которой, вероятно, стошнило бы любого святомученика. Что ж, вольному воля. Я когда-то знавал инженера, который наотрез отказался вступить в КПСС, заявив: «Я человек гордый и никогда не хожу туда, откуда меня могут выгнать». Подобная позиция представляется мне более достойной. Несколько лет назад на иерусалимском кладбище у одного из тех, кто засыпал тело покойного, упал в могилу сотовый телефон. Еще пару дней он звонил оттуда. Это и есть евреи-христиане.
– Возможно ли если не сегодня, то в очень скором будущем уважительное, в «три вертикали» существование трех авраамических религий? Ветхозаветность, глубокая «старина» иудаизма и христианство как религия Нового времени сегодня обнаруживают больше точек схождения, нежели вчера?
– В вопросе просвечивает смутная память о Троице или же о трех ангелах, явившихся Аврааму. Куда, однако, делся тут третий – я имею в виду ислам? Не потому ли он выпал из авраамического триединства, что слишком его компрометирует? Но и без того в самой постановке вопроса искомая «вертикаль» исподволь подменена иерархической горизонталью. Выходит, что седовласый иудаизм заслуживает почтения лишь за свою трогательную обветшалость, тогда как христианство – это «религия Нового времени», юность человечества. В самом деле? Христианству две тысячи лет, иудаизму – на тысячу или полторы больше. Вспоминается Кафка, у которого, хотя и по другому поводу, говорится: «Это все равно что сказать, что трехсотлетний старик старше двухсотлетнего». Следуя предложенной стадиальной схеме, уместно было бы, наверное, объявить деликатно изъятый отсюда ислам религией не Нового, а Новейшего времени, ибо он на несколько столетий моложе христианства. Главное же, мне думается, состоит совсем в другом. К величайшему сожалению, именно христианство дряхлеет сейчас стремительно и неудержимо. Сама эта религия как целостное понятие сегодня едва ли не фикция: скорее это конгломерат угасающих конфессий (православное «возрождение», несмотря на его националистический задор, не представляет здесь, увы, особого исключения). Зато ислам – на подъеме, причем даже в Латинской Америке, не говоря уже о Европе. Вместо того чтобы ответить на его натиск, христианский Запад по-стариковски расшаркивается и пугливо отступает. Единственная христианская страна Северного полушария, на мой взгляд, – это Соединенные Штаты, где огромное большинство населения не только верует в Б-га, но и, хотя бы теоретически, пытается жить по Его законам. В Европе же – сплошное оскудение веры, неуклонное падение числа прихожан и тому подобное. Из нужды делают добродетель – то бишь установку на «авраамическое» сближение религий. Расслабленность, апатию и усталость выдают за веротерпимость, а старческую беззубость – за миролюбие. Разумеется, иудаизм тоже не миновали те или иные кризисные явления. Однако у него имеется огромное преимущество, обладающее бесспорной доказательной силой. Как бы ни расходился секулярный сионизм с иудейской ортодоксией, Государство Израиль было создано благодаря неимоверной витальной мощи иудаистической традиции – создано вопреки Отцам Церкви, которые постоянно твердили, что иудеи никогда не вернутся в Сион и что еврейское государство никогда не возродится. Сегодня эти предсказания выглядят умилительным курьезом.
– Не помогают ли крещеные евреи, являясь как бы «другим берегом реки», лучше понять смысл того, что мы по привычке общо называем «еврейством»?
– Безусловно, помогают – если помнить, что река эта называется Стиксом, а тот «другой берег», о котором вы говорите, для еврейского народа представляет собой царство небытия. Я говорю, однако, о довольно малочисленной группе истовых неофитов, живущих церковной жизнью. Громадное же большинство знакомых мне выкрестов просто используют крещение как ходовой способ слияния с нееврейской средой, совершенно не задумываясь о содержании новой веры. Как правило, они так же мало знают об истории христианства, как и об истории собственного народа. По сути они руководствуются теми же побуждениями, что и их атеистические отцы и деды, которые когда-то оптом записывались в «советские люди». Если бы завтра в России начальство в приказном порядке ввело в качестве госрелигии, допустим, зороастризм, эти люди с такой же чарующей легкостью перекинулись из православных в зороастрийцы.
– Считаете ли вы, что со времен падения СССР значительные изменения претерпела общая парадигма национального и этнического, что «еврей» в России, в крупных ее городах, уже не столь качественно отличное понятие от «иудея» или «еврея» в том же Израиле?
– Нет, не считаю. Кардинальное различие состоит в том, что российские евреи, утрачивая защитный барьер иудаизма, обречены раствориться в иннонациональном окружении – если не в данном, то в следующем поколении. В Израиле это никому не грозит.
ИСТОРИЯ ЕВРЕЙСТВА – ЭТО ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ
Давид Маркиш, писатель, журналист
– Как вы считаете, может ли еврей быть христианином, плохо говорить на иврите и идише или вообще их не знать, жить вдали от Израиля и при этом все же оставаться евреем? Или же таковым может считаться только соблюдающий иудей, для которого не составляет секрета, почему его народ сохранился, а многие другие, существовавшие в куда как более благоприятной среде, исчезли?
– Можно ни слова не знать на иврите, на идише или ладино, жить хоть на Северном полюсе, в палатке, откуда до ближайшей синагоги тысячи километров пути, – и оставаться евреем. Дело тут не в религии, а в ощущении семейной привязанности, племенной принадлежности к своему народу. Верующий христианин, будь он хоть трижды евреем по происхождению, не может, строго говоря, сохранить национальное самоощущение, даже если и захочет: переход из иудаизма в христианство означает окончательную ассимиляцию. Формальная принадлежность к еврейству тут ни при чем. Расплывчатые рассуждения о том, что и на нынешнем витке Истории иудаизм и христианство могут сблизиться и найти общий теологический язык, не выдерживают критики. А ведь многие умнейшие и образованнейшие неофиты если не занимали антисемитских позиций, полагали подобное объединение возможным. Правоверный же иудей, неукоснительно следующий религиозным традициям и предписаниям, считает все сущее Б-жьим промыслом и не позволяет себе отклониться от «генеральной линии» ни на йоту.
– У тех, кто крестился в советские времена, по причинам абсолютно ясным, не могло быть каких-либо конъюнктурных соображений. И все же почему-то пик перехода советских евреев в христианство падает на 60–80-е годы прошлого века. Почему мальчики и девочки из интеллигентных еврейских семейств уходили в христианство? Что все-таки стояло за этим: такое своеобразное диссидентство, «крещение в культуру»?.. Почему вы, Давид, не поддались этому движению свободомыслящей еврейской молодежи, а выбрали иной путь?
– В 60–80-х годах думающие мальчики и девочки «из приличных еврейских семей», разуверившись в тошнотворной коммунистической практике, могли выбрать для себя один из видов протеста и бунта: либо присоединиться к проклюнувшемуся после смерти Сталина движению за еврейское национальное возрождение и возвращение на историческую родину, либо принять христианство и позволить себе ассимилироваться, раствориться в привычной культурной среде. Подчеркиваю, «принять христианство», а не перейти в него – потому что неоткуда было и переходить: эти мальчики и девочки никоим образом не соприкасались с Моисеевой религией и не имели о ней, как правило, ни малейшего представления. Такой шаг, однако, был несомненным вызовом официальной государственной идеологии, отважным шагом, граничившим с диссидентством. Показательно, что среди националистически настроенной еврейской молодежи того времени христиан, сколько я знаю, не встречалось вовсе. Лично для меня вопрос крещения вообще не возникал никогда: я считал и по сей день уверен в том, что смена религиозных ориентиров означает разрыв той золотой цепочки, которая нежно и горячо связывает всех нас с национальными корнями, уходящими к Аврааму, Ицхаку и Яакову. Той цепочки, в окружении которой мы ощущаем себя единым народом.
– На могиле графа Льва Николаевича Толстого почему-то до сих пор нет креста, хотя, как выясняется, анафеме церковь его не предавала. На могиле вполне еврейского художника Шагала, напротив, – крест стоит, есть он и на могиле Иосифа Бродского. То примеры условности демаркационных линий между религиями, когда дело касается гениев, или нечто совсем другое?
– Какой формы надгробие установить на могиле, решают живые, а не ушедшие. И решение это, мне кажется, не всегда удачно. Вряд ли Марк Захарович Шагал завещал хоронить его под крестом, да и Бродский тоже.
– В современном мире государственные границы, как правило, не совпадают с религиозными ареалами, а большинство европейских стран вообще пытаются создать условия для развития абсолютно разных религиозных общин. Израиль – пример уникальный, как и задача, стоящая перед ним? Насколько религиозная идея в наше время может являться фактором национального единства?
– Религиозная община в Израиле составляет около четверти еврейского населения страны. Религиозная идея у нас смыкается с исторической памятью всего народа. Разница в том, что для части израильтян Тора представляется Б-жьим откровением, другой частью воспринимается как учебник истории. Как бы то ни было, древняя история еврейства – это история религии. Голоса пророков доносятся до нас из колодца времени с такой отчетливостью, как будто они говорят в соседнем переулке. Осязаемость общего прошлого способствует прочности национального единства в большей степени, чем иные факторы нашей жизни.
МЫ ШЛИ ОТ НЕВЕРИЯ К ВЕРЕ
Ирина Роднянская, критик, литературовед
– Считаете ли вы, что крещеный еврей не может оставаться верным еврейству: это тип человека, избравшего дорогу предательства, – «духовно мертвый еврей»?
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, потому что я почувствовала себя еврейкой не благодаря пресловутому «пятому пункту», а только крестившись. Именно крестившись, я узнала о своих религиозных корнях, иудейской религии как колыбели религии христианской. Узнала из Священного Писания… То есть обрела некоторую еврейскую идентичность через христианство. Возникновение первых кружков по изучению иврита, рост национального и религиозного самосознания евреев в СССР начался в 70–80-х, насколько я помню. То есть существенно позже моего крещения. Я крестилась в 1963 году, мне тогда было двадцать восемь лет, но я знаю многих, кто еще раньше совершил этот религиозный акт. Например, отец Георгий Эдельштейн, мой крестный, отец известного теперь израильского политического деятеля. Взаимоотношения между иудаизмом и христианством, вернее, между иудеями и христианами, я понимаю по одиннадцатой главе Послания к римлянам апостола Павла: «Если начаток свят, то и целое; и если корень свят, то и ветви. Если же некоторые из ветвей отломились, а ты, дикая маслина, привился на место их и стал общником корня и сока маслины, то не превозносись перед ветвями. Если же превозносишься, то вспомни, что не ты корень держишь, но корень тебя. Скажешь: “ветви отломились, чтобы мне привиться”. Хорошо. Они отломились неверием, а ты держишься верою: не гордись, но бойся».
– С чем вы связываете тот факт, что немало евреев начали переходить в христианство именно в ХIХ–ХХ веках? Следствие ли это Хаскалы, ассимиляционных процессов или причины более прагматичные?
– Я не сильна в истории российского еврейства, хотя отец мой кончал хедер и только потом гимназию и университет. Мать была из эмансипированной еврейской семьи, где не говорили ни на идише, ни на иврите. Мой дед по матери проделал путь от народовольца, скорбевшего о судьбе русского народа, до симпатизанта сионистскому движению после погромов 1905 года… Были и выкресты в нашей семье – мать моего двоюродного дяди, Сергея Аполлинариевича Герасимова. Выйдя замуж за православного, она горячо приняла христианство. Я не могу говорить о массовом или о статистическом факторе, но знаю твердо, что мотивы перехода в христианство части евреев были самые разные. Конечно, и прагматические тоже: выйти из черты оседлости, получить образование. И они были весьма существенны, но вот что касается, например, крещения Мандельштама, то возможным прагматическим мотивам сопутствовало тяготение к христианству в любой его форме. Мои сведения эмпирические или почерпнуты из художественной литературы, из биографий великих людей, евреев по происхождению. Но причины духовного порядка были, несомненно, тоже очень важны. На моей памяти, мы приходили к христианству не из иудаизма, который был нам совершенно неизвестен, а значит, и чужд, а из активно прививаемого нам атеизма, который вызывал у нас, по истечении времени душевного созревания, страшное отталкивание. Мы шли от неверия к вере. Я не знаю случаев, когда в советское время, в 60–70-х, из ортодоксального иудаизма люди переходили в христианство. Обратные случаи возвращения к национально-религиозным корням – знаю, но не хочу называть фамилий. Обратный переход – от христианства в иудаизм – совершается, по-моему, в результате поисков национальной идентичности в среде, которая как бы выталкивает инородца-чужака. На меня решающее влияние оказало чтение Евангелия. Когда я крестилась, известный священник, отец Николай Эшлиман (по корням – швейцарец), вошедший в историю церковных протестов, спросил, через какое лицо Троицы я пришла к Б-гу, и я ответила, что через второе, через Христа. Но очень важна для меня была и художественная литература, несущая христианский посыл, ранние книги Генриха Бёлля: «Я не сказал ни единого слова», «Хлеб ранних лет», хотя он и проделал путь от католического писателя к бунтарю. С Бёллем я впоследствии познакомилась, свел нас Лев Зиновьевич Копелев, и это знакомство меня не разочаровало. Я по-прежнему его очень люблю и написала о нем книгу, которая так и осталась неопубликованной.
– В своей статье «Религия понарошку» («Лехаим», № 8, 2007) Юлия Качалкина пишет о нынешней голливудской моде на иудаизм: «Перемена вероисповедания по причинам, далеким от религиозных, – так в самых общих чертах можно назвать существующую проблему». Тот, кто сменил религию, поддавшись веяниям моды, может однажды стать серьезным ее последователем?
– Не собираюсь менять вероисповедание, и хочется верить, что существующая за океаном проблема лично меня не коснется. Из журналов и книг знаю, будто сегодня в моде иудаизм. Слышала, что знаменитая поп-звезда Мадонна, выбравшая себе столь дерзко-кощунственный псевдоним, не на шутку увлеклась не иудаизмом, нет, а какой-то попсовой разновидностью кабалы… За голливудским увлечением дзэном стояло целое движение 60-х, отчасти 70-х годов, получившее условное название «Восток на Западе». Что стоит за новыми веяниями, мне неведомо, и насколько они серьезны, судить не берусь. Я слыхала, подлинное изучение кабалы имеет мало общего с модой на нее. Что касаемо меня, должна сказать, что я принадлежу к тому поколению, кто никогда бы не принял какую-либо религию из модных побуждений. Мое поколение отчасти принимало христианство из отвращения к коммунистической идеологии. Присутствовал здесь, несомненно, и диссидентский момент… Но путь каждого из нас был глубоко индивидуален. Одни воцерковлялись годами, другие – отпадали, третьи начинали заниматься тем, что на языке аскетики называется самосмышлением: придумывали свои версии веры, становясь этакими вольнодумцами.
– Как вы относитесь к отцу Александру Меню и его миссионерской деятельности, ведь не секрет, что он привел в лоно православной церкви в том числе и очень много евреев?
– Я его немного знала и относилась к его деятельности с уважением. Один раз, по-моему, была в Новой деревне. Мень не был моим духовником. Книгу «Сын человеческий» я давала читать некоторым ищущим людям, но сама увлекалась другими книгами. Отец Александр Мень сегодня настолько культовая фигура, что я боюсь сказать о нем что-нибудь некорректное, фамильярное… Пожалуй, повторю слова Сергея Аверинцева, который сказал про него лучше всех: «Это был миссионер, посланный Б-гом дикому племени советской интеллигенции».
ТОРА НЕ НА НЕБЕСАХ, ОНА ЗДЕСЬ, С НАМИ, НА ЗЕМЛЕ
Светлана Шенбрунн, писательница
– Избирается ли религия человеком или дается ему свыше по рождению? Правомочен ли вообще такой вопрос?
– Правомочен, конечно, поскольку не задевает того, что называется «неприкосновенностью личности», в частности чувств верующего. Конкретно ответ на этот вопрос зависит от нашего мировоззрения. Если мы в принципе верим в существование Единого Б-га, то, как правило, верим и в то, что религия, то есть ее основы, первоначально дается Б-гом какому-то отдельному человеку, достигшему высшего уровня духовного развития, в виде откровения – необычайно сильного и убедительного переживания, которое заставляет получателя не ограничиться личным отправлением открытых ему религиозных заповедей, а стать пророком, подобным Моисею, и попытаться обратить в свою веру целый народ, а может, и все человечество. Но религии в том виде, как они существуют сегодня, – все-таки дело земное. Поколения мудрецов-священнослужителей вносят в них уточнения, дополнения, толкования, новые правила, постепенно превращающиеся в незыблемые законы. В Талмуде есть прекрасное изречение (трактат Бава Мециа, 59б): Тора не на небесах, она здесь, с нами, на земле. Мы знаем, что из-за различных восприятий и толкований первоначального свода законов от иудаизма отпочковалось христианство, которое затем в свою очередь породило внутри себя католицизм, православие, протестантство и прочие конфессии. Может ли весь корпус какой-то современной, уже существующей религии быть дан человеку свыше? Вероятно, может, просто исходя из того, что на свете все быть может. В действительности большинство людей, не мудрствуя лукаво, придерживаются религии предков. Известно «Наставление сыну», в котором сказано: «Ни для чего на свете не изменяй вере отцов твоих». Невозможно не ощутить глубокого нравственного содержания этого завета. Но чего должен придерживаться хомо советикус, отцы которого (а то и деды) по тем или иным причинам категорически отреклись от всякой веры еще до его рождения? Когда такая tabula rasa, такая «чистая доска» начинает ощущать потребность в какой-то духовной опоре, то есть в вере и религии, то, как правило, не выбирает, а просто доверчиво приникает к тому, что более всего доступно – ближе всего лежит.
– В какой мере религия – это еще и уклад жизни, социальная общность, законы повседневной жизни, с утратой которых (точнее, с принудительной заменой на поведенческий кодекс «советского человека») становится менее очевидной причастность данного этноса к данной религиозной традиции? Не отсюда ли и возможность перехода в другую религию: терять по сути уже нечего?
– Разумеется, уклад повседневной жизни и социальная общность – важные факторы, покуда они существуют. Но отдельно взятая еврейская семья, проживающая в Москве или в Ленинграде, да еще в коммунальной квартире, где все остальные жильцы неевреи, была всего этого лишена. В отношении людей, выросших в таких условиях, совершенно неправильно говорить о «переходе в другую религию», у них не существовало ни малейшего понятия вообще ни о какой, кроме того, что «религия – опиум для народа». Терять действительно было нечего, а приобрести хотелось. Обращение к христианству как единственно возможной религии начиналось именно в этих центрах – в первую очередь в Москве, где была сосредоточена большая масса полностью ассимилированных интеллигентных евреев. Происходило это на фоне поистине трагической действительности. Историческая реальность заставляла людей бежать от своего еврейства, как от чумы. Родители, сколько только удавалось, скрывали от ребенка свое происхождение и зачастую шли на всякие уловки, чтобы оградить его от неизбежных опасностей и неприятностей: использовали свое служебное положение или давали взятки чиновникам ЗАГСа и милиции, чтобы записать детей русскими, украинцами, пусть даже чукчами, но только не евреями. Преподавательница литературы в школе, где учились мои собственные дети, написала заявление в ЦК партии с просьбой изменить ей и сыну запись в паспорте в графе «национальность», поскольку они воспитаны на русской культуре и не имеют ни малейшего отношения к еврейству. Ей на полном серьезе ответили, что национальность определяется происхождением, а не культурой. Ни о какой национальной гордости не было и речи, существовали только национальное унижение и страх. В послевоенные годы, вплоть до смерти Сталина, в воздухе носилось ощущение новой неизбежной катастрофы. Быть евреем было и опасно, и предосудительно. Еврей по натуре своей обманщик, пройдоха, вор, трус и прочее. Добавляет в мацу кровь христианских младенцев, даже если отродясь мацы не видел и не пробовал. Никаких защитных механизмов от этих наветов не существовало. То есть существовал только один – какие мы, к черту, евреи? Языка не знаем, в синагогу не ходим, Пушкина любим всем сердцем. Евреи – это какие-то там местечковые, с которыми у нас нет ничего общего. Мы – русские интеллигенты. Дети в таких семьях ни про какую религиозную традицию не слыхивали, они и слов-то таких не знали. Некоторое пробуждение национальных чувств наблюдалось в связи с образованием Государства Израиль. Поскольку СССР поддержал идею его создания, доверчивые люди вообразили, что теперь что-то изменится и в отношении к собственным евреям. Но с этими иллюзиями очень скоро было покончено самым жестоким и циничным образом. Забавно, что при этом еврея называли не Абрамом, родства не помнящим, а Иваном, родства не помнящим. Ну вот, сыновья и дочери этого беспамятного Ивана и решили вспомнить. Мне кажется, что тут подсознательно срабатывала наивная надежда: крещусь и тем самым докажу им, что я свой, такой же, как все, и даже лучше. Психологическая схема точно такая же, как в ситуации, когда мать не любит ребенка и всячески его третирует, а он, вместо того чтобы отвечать ей той же монетой, всеми силами старается доказать, что он вовсе не такой уж плохой, из кожи вон лезет, чтобы угодить ей. В силу своего темперамента и прочих национальных качеств евреи сплошь и рядом становились христианами более истовыми, чем их русские единоверцы. Появились харизматические личности, в первую очередь Александр Мень, убежденный и умевший убеждать в превосходстве христианства над всеми прочими религиями. Само русское название Танаха – Ветхий Завет – свидетельствовало о его убогости и непригодности – устарел и обветшал. Идея крещения сделалась вдруг настолько соблазнительной, что подняла настоящую волну возжаждавших спасения во Христе, причем – невозможно было этого не заметить – Христос зачастую был менее важен, чем многообещающее, восторженное общение с прочими новообращенными. Как однажды заметил покойный Анатолий Якобсон, крещение гарантирует приятное ощущение своего превосходства над прочими смертными: одним махом, не затратив никаких усилий, достигаешь высшей степени святости, и беспокоиться больше не о чем, все остальное – пустая грешная суета. Побудительных причин, конечно, было гораздо больше: желание вырваться из тисков общей бездуховности общества, найти прибежище и утешение в среде братьев по вере, самому стать учителем праведности и так далее. Знаменательно, что в Испании евреи крестились по принуждению, а в России абсолютно добровольно и готовы были даже пострадать от советской власти. Наверняка такое значительное явление удостоилось внимания со стороны российских мыслителей как русского, так и еврейского происхождения. У меня было ощущение, что русская религиозная интеллигенция, поначалу горячо приветствовавшая прибытие евреев в лоно Христовой церкви, в какой-то момент насторожилась и озаботилась слишком большим наплывом – как бы эти шустрые евреи не исказили суть учения, не подогнали его «под себя». Однако «исторью вспять не повернуть»... С начала этого движения прошло полвека, у новообращенных выросли дети и внуки. Не все остались верны христианству, некоторая часть вернулась к привычному атеизму, к интеллигентскому скептицизму, нашлись и такие, что вспомнили о своем еврейском происхождении и сделались правоверными иудеями. Я встречала их и в России, и в Израиле. Сколько их? Есть ли какие-нибудь исследования на эту тему? Не знаю.
– Многие крещеные евреи говорят о переживании глубокой связи, преемственности иудаизма и христианства. Очевиден ли этот факт для ортодоксальных сторонников иудаизма?
– Факт преемственности отрицать невозможно, весь вопрос в том, как к нему относиться. Насколько мне известно, отношение ортодоксального иудаизма к «преемникам» нельзя назвать особо благожелательным и уважительным. Да, все самое лучшее они взяли у нас – так что, мы должны этому радоваться? Прослезиться от умиления? Забыть обо всех преследованиях и унижениях? Факт преемственности в исламе еще более нагляден, ну и что с того? Они сами по себе, а мы сами по себе, и дай им Б-г здоровья.
– Как сегодня чувствует себя христианин в Израиле – месте, священном для всех авраамических религий?
– Простите меня, но тут спутаны две сущности. Израиль – это современное государство, не священное даже для евреев. А вот Святая земля действительно священна для представителей всех монотеистических религий. Однако этот факт никак не служит ни сближению иудеев, христиан и магометан, ни взаимопониманию между ними. Скорее наоборот – каждый считает, что именно ему надлежит владеть этой святыней, потому что именно его вера самая правильная и угодная Б-гу, и Б-г, конечно же, желает отдать Святую землю ему, и только ему. Христиане в данный исторический период отказались от своих претензий освобождать Гроб Господень, зато соперничество между евреями и мусульманами накалилось до предела. Но это так, замечание на полях. Ваш вопрос насчет самочувствия касается, очевидно, христиан из числа бывших советских евреев. В целом христиане составляют в Израиле около двух процентов населения (примерно 130 тысяч человек). И кого и чего тут только нет! Четыре основные церкви: православная, католическая, монофиситская и протестантская. Есть еще униаты. Только среди православных церквей насчитывается десятка два направлений: наиболее крупные конфессии – греческие (кроме православных имеются и греки-католики). В 1874 году была основана Русская духовная миссия во главе с архимандритом, есть Миссия американской православной церкви, Миссия румынской православной церкви и многие другие. Помимо деления по религиозному существует и деление по национальному признаку. Больше всего христиан среди арабов (принадлежат к разным конфессиям), у Армянской апостольской церкви насчитывается около 1,5 тысяч прихожан, есть копты и, разумеется, русские (настоящие этнические русские, как проживающие здесь в течение многих десятилетий, так и прибывшие в Израиль с последней алией в качестве членов семей евреев и активно исповедующие православие, то есть регулярно посещающие церковь, соблюдающие праздники и посты и тому подобное). Как все они себя чувствуют, не берусь сказать, но знаю, что никакого общения, кроме официального и самого неизбежного бытового, между отдельными группами нет. Живут очень замкнуто, даже в буквальном смысле слова – например, Армянский квартал Старого города в Иерусалиме в десять часов вечера запирается на замок: ни входа, ни выхода. Да и днем выходят за его пределы нечасто. Ощущается также различие между принявшими христианство евреями, состоящими в смешанных браках, и теми, где оба супруга по происхождению евреи. Однако и те и другие, если они новые репатрианты, вынуждены скрывать факт своего обращения, поскольку иначе и они сами, и их супруги-неевреи лишаются права на возвращение, то есть на израильское гражданство. Нетрудно догадаться, что уже в силу этого они чувствуют себя не самым лучшим образом. Не менее важный вопрос – отношение общества. Светская часть израильского общества взирает на них с недоумением, поскольку всякую религию считает опасным заблуждением и мракобесием. Религиозная часть, естественно, порицает, поскольку уверена, что еврею лучше семь раз умереть, чем отречься от своей веры. В отречение по зову души вообще не верят – зачем же самое лучшее менять на что-то заведомо худшее? Предполагают в таком поступке какие-то корыстные мотивы. Часто спрашивают, преследуют ли в Израиле христиан и дискриминируют ли. Христиан как таковых не преследуют, а вот выходцев из бывшего СССР, сокрывших факт своего обращения, преследуют как авантюристов, нарушителей закона, поскольку право на возвращение распространяется только на евреев, не сменивших религии. Можно быть атеистом, но христианином или мусульманином нельзя. Некоторые из наших бывших соотечественников доказывают, что они от иудаизма не отошли, поскольку принадлежат к мессианским евреям, то есть верующим в Христа, но при этом соблюдающим и обряды иудаизма. Не знаю, насколько это им помогает. По моему мнению (но это, понятное дело, мое и только мое мнение, причем основанное не на какой-то идеологической концепции, а только на житейском опыте), христианам из евреев лучше было бы вообще в Израиль не приезжать. Избавили бы от мучительной раздвоенности и проистекающих отсюда последствий и себя, и своих детей. Но у них, очевидно, имеются свои резоны, не исключено, что достаточно веские. Есть, например, такие, которые полагаются на свои силы и Б-жью помощь и надеются изменить обычай и закон, то есть добиться разделения этих двух понятий: национальность и вероисповедание. По рождению я еврей, стало быть, еврей по национальности, а религию могу выбирать какую угодно – прошу оставить это на мое усмотрение. Я слышала, что Германия теперь принимает только алохических евреев, то есть готова содействовать восстановлению еврейской религиозной общины, но не повышению жизненного уровня граждан бывшего Советского Союза, имеющих еврейских предков. Чем это все кончится, трудно предвидеть, потому что чудес у Б-га много. Но по логике вещей кто-то ассимилируется в Израиле среди евреев, кто-то вернется в Россию и ассимилируется там среди русских, а кто-то поедет искать счастья в Америку, Канаду, Германию или Австралию и полюбит там всем сердцем американскую (канадскую, немецкую или австралийскую) культуру, а Пушкина позабудет. И тогда этот болезненный вопрос будет снят с повестки дня.
Сдается мне, что вопрос этот болезненный никогда не будет снят с повестки дня, даже если и позабудут Пушкина, и ответов на него может быть сколь угодно много, возможно, именно потому, что мы милостью Б-жьей не лишены права выбора, и, как мне кажется, религиозного в том числе: в одном случае еврей, сменивший религию, окажется «духовно мертвым евреем», в другом – сохранит чувство сопричастности своему народу. Символом мудрости, служения Истине в древности считался расколотый кувшин. И археологи, наверное, правы, говоря: «Нет ничего более вечного, чем разбитый кувшин» – материальное свидетельство вековечных путей человеческих. Свидетельством духовных его исканий, обращенности к Б-гу являются три Авраамических религии: иудаизм, христианство, ислам. А споры, войны, гонения – это все суетное меж людьми низкими. Но это мое мнение, сугубо личное и пристрастное, потому я и попросил откомметировать свое интервью специалиста по этому болезненному вопросу, автора нашумевшей книги «Дважды избранные: еврейская идентичность, советская интеллигенция и Русская православная церковь».
Евреи оставались евреЯми
Джудит Дейч Корнблатт, славист, профессор Висконсинского университета
Причин для обращения в христианство существует столько же, сколько людей, которые принимают христианство. В то же время на желание креститься сильное влияние оказывают время и место, в котором мы живем. Из многих интервью, включенных в мою книгу, вырисовываются специфические черты той волны крещений евреев в православие, которая имела место в Советском Союзе, в постсталинскую эпоху. Во-первых, совершенно ясно, что это явление касается интеллигенции. Во-вторых, невозможно в полном смысле говорить об «обращении», поскольку эти евреи не столько отказывались от иудаизма, сколько в первый раз идентифицировали свою религиозную принадлежность. После того как сменилось два поколения людей в атеистическом Советском Союзе, они еще оставались «евреями», но уже не «иудеями». И если обратившиеся в христианство от чего-то и отказывались, так это от того, что они называли тюрьмой или вакуумом советской культуры. Они находили в православной культуре убежище от пустоты и цинизма постсталинской эпохи и возможность верить во что-то еще, выходящее за пределы серой монотонности повседневной жизни. Кроме того, до принятия крещения их еврейская идентичность формировалась извне и негативным образом, прежде всего под воздействием антисемитизма. Вхождение в Церковь парадоксальным образом приносило им позитивную идентификацию с еврейской историей, еврейскими текстами, еврейскими обрядами. Наконец, эта волна крещений сильно отличалась от обращения евреев в христианство в XIX – начале XX века, когда евреи крестились для того, чтобы облегчить себе жизнь: иметь возможность поступить в университет, жениться, перебраться в столицу. Теперь крещение в определенном смысле несло в себе даже опасность: вхождение в Церковь было диссидентским шагом. Если некоторые и желали в конечном итоге стать благодаря крещению «русскими», то таковых было немного. Евреи оставались евреями. И некоторые из них признавались, как это ни парадоксально: «я никогда так себя не чувствовал евреем, как после принятия христианства». Как было множество причин для крещения евреев, так крестившихся в 60–80-х годах ждали и самые разные судьбы. Из материалов интервью следует, что некоторые остались христианами, кто-то вообще отошел от религии, а другие обратились к иудаизму, который раньше никогда не исповедовали.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.