[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2006 НИСАН 5766 – 4 (168)
По обе стороны пропасти
Гортензия Калишер
Окончание. Начало в № 3, 2006
-Привет, детка, – сказал отец. Склонившись над буфетом, он безрезультатно пытался распутать веревку, которой были обвязаны дверцы к переезду. Он рассеянно потрепал Эстер по голове.
– Хэтти, где херес? – крикнул он.
– Херес? – В дверях, ведущих на кухню, возникла мать. Из-за ее спины выглядывал Кинни – он уже жевал булку. – Стол накрыт на кухне!
Прежде они никогда не ели на кухне, разве что кто-то наспех перекусывал, и еще там питалась, одиноко звякая кастрюлями, служанка.
– Послушай, Хэтти, – сказал отец, нахмурившись, – давайте-ка я отведу вас поужинать.
– Поужинать? – хмыкнула мать. – Куда, к Дельмонико?
– Это здесь при чем? – покраснел отец. Его шутливый рассказ о том, как он, солидный, взрослый человек, пригласил ее к Дельмонико, чтобы сделать предложение, а она опьянела от одного бокала шампанского, был известен всем.
Миссис Элкин села за кухонный стол и принялась есть. На столе были выставлены сыры в картонках, холодное нарезанное мясо в оберточной бумаге – всё собранное кое-как, наспех, словно она, всегда так школившая служанок, решила продемонстрировать близким, какое неприглядное будущее их ждет.
– Налей отцу кофе, – сказала она Эстер, показав на кофейник на плите.
Эстер устало выжидала. У матери была привычка дать ей поручение, а потом, глядя на неуклюжие старания Эстер, отменить его.
– Оставь ребенка в покое. Я сам себе кофе налью, – сказал мистер Элкин – лицо багровое, несчастное, франтовской галстук с бриллиантовой булавкой – и склонился над плитой, и до чего же они не вязались друг с другом.
– Пора им наконец понять, что папаша у них не миллионер, – сказала миссис Элкин. Кинни уже тихонечко выскользнул из кухни.
– Хэтти, послушай… – сказал
отец. Он принес чашку к столу, сел, вздохнул. Он отлично краснобайствовал после обеда, а вот в перепалках терялся, не находил слов. Эстер по опыту знала, что его словесные изыски не выдерживают прямолинейного натиска жены.
– До сих пор они ни в чем не нуждались, – сказал он. – И ты тоже.
Миссис Элкин поджала губы. Ширококостная, неторопливая, она не слишком заботилась о манерах, но вот обманчивую интонацию придать голосу умела.
– Пора им понять, что отец моложе не становится.
В тишине особенно отчетливо было слышно, как зафырчал кофейник. В отцовской, испещренной вздутыми венами руке задрожала чашка, на манжету, рядом с львиной головой запонки, упала капля. Он осторожно поставил чашку на стол.
Скулы и веки у миссис Элкин покраснели. Сколько лет она прожила среди мечтателей – подготовить их к худшему ей помогала лишь ее беспощадная решимость доводить тех, кого она любит, – пусть очнутся наконец; именно поэтому ей приходилось сначала срывать ту пелену самообмана, в которую они кутались, а уж потом залечивать их раны любовью: можно было принести еду на подносе наказанному мальчику или отутюжить праздничное платье девочке, которая уже отказалась идти в гости. Всё это она давно уже знала и теперь обдумывала.
– Джо… – сказала миссис Элкин.
Мистер Элкин поднял голову, снял пенсне, помассировал натертую переносицу. Без пенсне его старомодные закрученные кверху усы вдруг стали выглядеть слишком уж лихими и щегольскими. Он убрал очки в очечник, захлопнул его и посмотрел на жену.
– Хэтти, ради Б-га, сними ты эту идиотскую повязку.
Эстер – она грызла крекер – услышала звук дважды: сухой хруст, который слышали они, у нее в голове раздавался еще громче. Ей хотелось испариться из кухни, чтобы не мозолить глаза родителям, и она крадучись направилась к двери.
– Вернись и доешь, – сказал отец, пытаясь, как всегда, сделать вид, что никакого скандала нет: хотел замаскировать его добротой, неизменно изливавшейся из него, добротой, которую всегда и несмотря ни на что ждал от остальных.
– Я спать хочу. – Она произнесла эти слова – и тут же навалилась сонливость. Она представила себя под грудой одеял, которые будут укутывать ее до завтрашнего утра, вышла и направилась по коридору к себе в комнату – свое единственное убежище.
Уже войдя в темную комнату, она поняла, что здесь всё по-другому. Решив, что часть мебели сдвинули к стенам, она уверенно шагнула к кровати. Тело скользнуло сквозь образ кровати – с той же легкостью, с какой пальцы скользили сквозь отражение медальона. Свет фар ехавшей внизу машины метнулся по стене, пробежал по потолку и спустился по другой стене – на миг выхватил комнату из темноты и исчез. Комната была пуста.
Она развернулась и помчалась по коридору, стукаясь коленями о стулья, составленные один на другой – как в ресторанах поутру. Вдоль стен стояли завешанные простынями баррикады мебели. Она ощупывала их в поисках кремового цвета кровати с плетеной спинкой, зеркала в форме раковины – уж его-то отыскать нетрудно, секретера, украшенного резными розами, – они были как друг детства, нелепый, но дорогой.
Держась за ушибленное колено, она дохромала до кухни.
– Где моя комната? – кинулась она к матери.
– Ты это о чем? – недоуменно спросил отец.
– Ах да, забыла тебе сказать, – ответила мать невозмутимо. – Ты будешь спать в бабушкиной комнате. Твоя ночная рубашка там, на кровати.
– А где моя мебель?
– У тебя теперь будет бабушкина. Я же говорила. А ты как думаешь, сколько у нас теперь будет спален?
– Что ты сделала с девочкиными вещами? – Лицо мистера Элкина уже исказилось – об ответе он догадывался.
Миссис Элкин помедлила мгновение – в предвкушении триумфа.
– Я их продала!
– Я должен был предвидеть, что ты начнешь разыгрывать трагедию, – сказал он. – Почему ты ведешь себя так, словно у нас остался последний грош?
– А это правда? – Эстер представила блестящий медный грош, единственный, завалявшийся у отца в кармане.
Вместо ответа он усадил ее к себе на колени. Ей было неловко – такую долговязую каланчу – и на колени, но и приятно тоже.
– Чуть не забыл, я же вам в городе подарки купил. – Он порылся в кармане. – Для Кинни – новый компас, – сказал он, кладя компас на стол. – А это – тебе. – На ладошке у него лежала крохотная круглая шкатулка из полупрозрачной розовой эмали, расписанной цветами, – она закрывалась на золотую защелку.
– Один парень принес в контору, – пробормотал он.
Миссис Элкин, для которой любое излишество было признаком растленности, отвернулась.
Эстер, сжимая подарок в ладони, встала между ними – между матерью, непоколебимо стоявшей на почве практичности, и отцом – робким поборником нематериального, того, что он мог провозглашать, но не защитить. Всё это было известно, но высказать это способа не было. Она положила свободную руку ему на плечо.
– Я всё думаю, какая я была бы, – сказала она жестко, – если бы ты женился не на ней. – И, не дожидаясь ответа – впрочем, это не было вопросом, – она вышла из кухни.
В дверях своей комнаты она остановилась, подождала, пока глаза привыкнут к полутьме. На нее смотрели стены, голые от пола до потолка. Мысленным взором она увидела комнату, какой та была прежде: все предметы были расставлены по четким меркам памяти – они отходили в прошлое, контуры их уже размывались. Она встала ровно посреди комнаты и положила подарок на пол. Склонилась над ним на мгновение. А потом вышла и закрыла дверь.
В комнате бабушки она включила свет, разглядела свой узорчатый фланелевый халат на огромной кровати и тут же свет выключила. После смерти владелицы всю мебель укрыли от пыли, и в комнате стоял нежилой дух. В другое время она бы обязательно подергала замки на сундуках, где лежали воротнички, вышитые broderie anglaise[1], и кружевные шали ручной работы, порылась бы украдкой в ящиках стола, где еще остались шитые бисером мелочи, отвергнутые полгода назад устроившими здесь чистку родственниками. Сегодня вечером она впервые поняла, что значит «осквернить». Она переоделась в ночную рубашку, чувствуя себя здесь чужой, как в больнице, где она провела всего одну ночь. Она свернулась калачиком под одеялом, обхватила колени руками. Уткнув голову в тьму между коленей и, прислушиваясь к собственному тихому дыханию, уснула.
Посреди ночи она проснулась, сердце ее бешено колотилось: ей приснилось, что две незнакомые руки, огромные и гладкие, поднялись из тумана и стали бороться друг с другом – их гигантские белоснежные пальцы сплетались в безмолвной схватке. Она ждала под каменной глыбой одеяла, когда же пространство сна перестанет разрастаться и утечет. Сквозь открытую дверь ванной, общей с родительской спальней, она слышала их приглушенные сердитые голоса.
– Нет! – Напряженный шепот матери больше походил на крик. – Я их тебе не отдам! Пусть детям достанутся! Ты же всё опять спустишь на свою семейку!
– Г-споди, – говорил отец, – да откуда бы они у тебя были, если бы не я? Много ли найдется женщин, которые сумели из денег на хозяйство накупить акций на десять тысяч долларов?
– Шестнадцать лет! – донесся срывающийся шепот матери. – Лизала им задницы. Была Auslдnder[2]. Кто за всё отвечал – я! Выносила ночные горшки твоей матери, а твои сестры только приходили повидать матушку – на всё готовенькое… И эти бесконечные красивые слова, красивые чувства, на которые Элкины такие мастера, – если кто будет это обеспечивать… Черная кость – вроде меня.
– Никто не просил тебя приносить себя в жертву! А ради кого, ты думаешь, я тружусь, как не ради тебя и детей?
– Да ради любого, кто купит тебя на дешевую похвалу, кто даст тебе почувствовать себя вровень с Айком[3]. Ради любого, кто скажет тебе: «Джо, дорогой…»
– Хэтти, послушай…
– Ты развращаешь людей, – повысила голос мать. – Потому что слаб и не можешь отказать.
– В последний раз…
– Нет, – сказала мать. – Больше этого не будет. – Она словно выуживала эти слова одно за другим из глубин своей решимости. – Хоть на коленях меня умоляй!
– Б-же, ну что же ты за женщина, что же ты заставляешь человека так унижаться? Главное, из-за чего – из-за денег! – Голос у отца был хриплый, пресекающийся.
– Семейка вымогателей! – запричитала мать. – Мужа сестры Флоры никто на работу не берет – так его дорогой Джо возьмет. Сестра Эми жить со своим негодяем-муженьком не может, но сколько угодно может разглагольствовать о его лизбургской аристократической родне – пока дорогой Джо ее содержит. А своего бухгалтера ты не можешь уличить в воровстве, потому что он – брат твоей свояченицы. Даже вдова твоего брата, эта ирландка без роду, без племени, жалуется, какое маленькое содержание ты ей назначил. А кем он был – всего лишь продавцом обуви, пока не привез ее из Чикаго сюда, а тут дорогой Джо сделал его управляющим фабрикой. Тоже мне, управляющий!
– Мертвых-то хоть не трогай! – Голос у отца был тусклый, неживой. Последовала пауза – края тишины словно терлись друг о друга.
– Вот у мертвых и проси залог! – сказала мать.
Из-под глыбы одеяла Эстер услышала, как упало последнее, безликое слово и воцарилась тишина. А потом кто-то захлопнул дверь в ванную.
Из недр кровати снова подкрадывался сон. Собравшись с силами, она откинула каменную кромку одеяла и выскользнула из кровати. Волоча за собой одеяло, ставшее вдруг легким и нестрашным, она двинулась на ощупь по коридору, к комнате Кинни. Она всегда находилась в воинственном беспорядке – даже сборы оказались перед ним бессильны – и в сумбуре теней казалась по-домашнему уютной.
Она села на край его кровати, укуталась в одеяло, пристроилась рядом с ним. Он был весь во власти сна, теплый, пахнущий мальчишеским потом и неряшеством и такой далекий. Откуда-то сзади всплыла грязная ссора родителей и, пройдя сквозь нее, ушла наружу. Всё это она знала давным-давно, но теперь как никогда ясно увидела тот угол, под которым всё скрестилось. На одной стороне стояла мать, отрицающая всё и вся, срывающая чужие маски, решительная и напористая оттого, что в ней не хватало одного измерения; на другой стороне – отец, ослабевший потому, что, думая о других, нес, как филактерии, груз собственной доброты. Их разность делала ее ущербной, разделенная их разностью, она чувствовала, как падает, бесконечно и беззвучно, в пропасть между ними.
На округлом плече свернувшегося во сне Кинни трепетал лоскуток света. Она протянула руку, но – увы! – оказалось, что играть с видимостями ей больше не удается. Попыталась заплакать, но слезы, горячие детские слезы не шли. И хотя она не знала, как именовать птицу, парящую над ней, но понимала, что она такое. Птица плавно опустилась, наметила свою жертву. И она заплакала – скупыми, трудными слезами взрослых.
Перевод с английского
Веры Пророковой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru