[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2005 НИСАН 5765 – 5 (157)
КОРОЛЬ МАТИУШ И СТАРЫЙ ДОКТОР
Сказка-реквием. Литературный сценарий. (Публикуется в сокращении.)
Михаил Калик, Александр Шаров
Продолжение. Начало в № 4, 2005
Александр Шаров (Нюренберг Шера Израилевич, 12(25).04.1909, Киев – 13.02.1984, Москва), писатель. Родился в семье профессиональных революционеров. Воспитывался в школе-коммуне. Окончил биологический факультет МГУ (1932). Участник Великой Отечественной войны. Печатался с 1928 года.
Отец
Мне кажется, до последних своих дней был он ребенком. Я не говорю ни о каком упрощении, ни о каком детском эгоизме или беспечности. Отец прожил очень нелегкую жизнь, вообще человеческую жизнь считал страшной, до краев полной горя и слез. И в то же время, как ребенок, всё – и хорошее, и плохое – видел необыкновенно ярко и будто впервые: хорошему сразу верил, готов был идти за ним, куда угодно. Наверное, эта вечная, никогда не преходящая детскость – то, без чего настоящие сказки писать невозможно.
Я помню отца очень печальным – смотрел на события совершенно трагически и был таким большую часть времени в последние пятнадцать лет своей жизни. Помню и редкостно добрым, мудрым, всё понимающим, всё прощающим... Помню и удивительно радостным, буквально фонтанирующим идеями, остротами...
Еще совсем маленьким я впервые услышал, как один из гостей говорил другому: «Сегодня Шера в форме». Несколько историй из цикла «Когда Шера в форме» мне и хотелось бы рассказать.
Отец начинал как генетик, учился у Николая Кольцова, но потом стал журналистом. Уже корреспондентом «Правды» в тридцать седьмом году участвовал в зимнем арктическом перелете вдоль побережья Ледовитого океана.
Передохнув на Чукотке, им надлежало отправиться дальше, на всемирную выставку в Америку, в город Портленд. Недалеко от Анадыря прямо в воздухе отказал мотор. Сели чудом... Но настоящим чудом считал отец не приземление, а поломку – по возвращении из Портленда всех наверняка расстреляли бы как американских шпионов.
А так – встретили как героев. Большие ордена, банкеты, чествования. Торжества скоро осточертели. Когда командир самолета на очередной прием не позвал отца, тот был только рад. Но когда не взяли на второй и на третий – удивился, обиделся, потребовал объяснений. Командир молча указал на толстую пачку вскрытых писем, повернулся и вышел.
В пачке – около восьмидесяти адресованных отцу посланий: тридцать от брошенных детей, сорок от жен и девять от матерей (его газетный псевдоним был распространенной местной фамилией). Дети, жены и матери умоляли вернуться в семью беглого сына, мужа, отца... Письмо одной женщины было так прекрасно и трогательно, что до конца своих дней жалел отец, что не поехал...
– Ну, хорошо! – сказал он командиру. – Допустим, я бросил тридцать детей и сорок жен. Но что же, по-вашему, у меня девять матерей?
Командир долго смотрел на него и медленно произнес:
– Достаточно и одной…
На фронт пошел отец в июне сорок первого. Добровольцем. После Арктики был орденоносцем, единственным в полку, и старшина, обучавший новобранцев, одобрял отца как солдата, мол, всем хорош, но есть два недостатка: высокий рост, поэтому будет правофланговым и первым погибнет, ну и, конечно, высшее образование – много думает, затягивает шаг... Тот же старшина, участник еще первой мировой, говорил по опыту и вздыхая: интеллигенты быстро вшивеют (в буквальном смысле).
Отец много пил. Но, как бы сказать, не боялся Страшного суда. Потому что за всё оправдался на фронте, в сорок третьем году.
Дело было на Украине. Шел бой. Наши – в полукольце, боеприпасы на исходе. Но взяли в плен двух венгров и трех чехов. Отправить в тыл не с кем: на счету каждый солдат. Командир решил их повесить (жалел патроны... вдобавок выстрелы обнаружат роту). Отец – военный журналист и майор, ротный – капитан. Чехи и венгры стояли рядом, слушали перепалку и всё понимали (чехи переводили венграм). Отец отбил пленных как старший по званию. Сам и повез на редакционном «козлике» без всякой охраны. Пятеро солдат обязаны ему жизнью...
Владимир Шаров
На столах – тарелки с жидкой похлебкой. Ребята обедают. Тишина. Стучат ложки.
– Император Тит, – говорит Корчак, – повелел сжечь все книги. Приказ императора – закон... Но буквы снова собирались в слова... слова оживали... загорались на стенах... в небе... в сердце...
– И сейчас слагают книги? – спросил Янек.
– Да, сейчас тоже. – Корчак взглянул за окно: там часовой...
– Это правда... про слова? – усомнилась Ганна. – Все слова так... оживали?
– Нет, только главные.
– Какие?
– Сама подумай.
– Мама... – И Ганна нахмурилась.
– Любовь... – сказала Анелька.
– Хлеб, – сказал Бенюсь.
Вдруг Янек, подавшись к окну, восторженно заорал:
– Пан доктор! Ребята! Смотрите! Снег! Первый снег!
Все дети и Корчак бросились к окнам. В воздухе, пронизанном солнцем, реют снежинки. Расплющивши нос, ребята уперлись лбами в стекло.
...Корчак идет по улице. Седой старик играет на скрипке. Мальчик держит перед ним ноты. Люди останавливаются, слушают.
КТО-ТО ГДЕ-ТО ЗАМЕТИЛ, ЧТО МИР – ЭТО КОМОК ГРЯЗИ В БЕСКОНЕЧНОМ ПРОСТРАНСТВЕ, А ЧЕЛОВЕК – ЖИВОТНОЕ, КОТОРОЕ СДЕЛАЛО КАРЬЕРУ... МОЖНО И ТАК. ТОЛЬКО ОДНО ДОПОЛНЕНИЕ: МНЕ, ЗЕМНОМУ КОМОЧКУ ГРЯЗИ, ЗНАКОМО СТРАДАНИЕ... И СОСТРАДАНИЕ... УМЕЮ ЛЮБИТЬ. ПОЛОН ТОСКИ.
...В детской коляске – книги. Мальчик в тщетном ожидании покупателей. Старик с седой бородой развернул толстый том и беззвучно шевелит губами. Корчак тоже перебирает книги.
В БИБЛИИ СКАЗАНО: ЮНОСТЬ МИРА УЖЕ ПРОШЛА... И ЛУЧШАЯ ПОРА ТВОРЕНИЙ ПРОШЛА... МИНОВАЛА... ЧТО ЖЕ В КОНЦЕ? Глянул на старика, как бы желая спросить о чем-то. Но ничего не сказал. Пошел дальше. В КОНЦЕ – РЕБЕНОК.
Чердачная комната со скошенным потолком. Две койки. На одной – худенькая русая девочка с длинной косой (та, что в сказке была Марысей и кричала Матиушу «ура!»). Стол завален бумагами. Перед столом – кресло. Рядом с кроватью, горбатясь, чтобы не прошибить потолок, – плечистый кудлатый парень...
Девочка (быстро и сбивчиво). А кто сильнее – лев или слон? Красную ленточку кому лучше – собаке или кошке? А Шимек может на голове стоять? А...
Парень усмехнулся, подпрыгнул и зашагал на руках. Вошел Корчак, и парень смутился.
– Не узнаёте, пан доктор? – Вынул из кармана пакет с выцветшей фотографией.
На снимке – футбольное поле. Перед воротами – мальчик. Только что лупил по мячу. В воротах – старый неловкий Корчак. Распростер руки, точно наседка – крылья... А мяч-то – в «девятке», в дальнем верхнем углу...
– Хм, – бормочет Корчак, – с офсайда...
– Это же я! – закадровый голос юноши. – Честное слово!
– Мотеле-колобок! – Корчак снял очки, рассеянно протирая стекла. – А говорили, ты бежал... к партизанам.
– Бежал да вернулся.
– Сюда? Зачем?
– За вами. – И достал два картонных пропуска. – Этот – на имя водопроводчика. Этот – мастеру по канализации... Весь город пройдем под землей.
Доктор сбил ртуть в термометре, сунул под мышку девочке. Та качает тряпичную куклу.
– Вы очень нужны там, доктор.
– Пить хочу! – хнычет девочка.
Корчак налил воды. Девочка пьет. Парень вертит в руках пропуск.
– Когда дома дети, из дома не уходят... – Корчак пробрался к столу, перелистал рукописи... – Лучше бы это унес. – Укладывает бумаги в заплечный мешок.
Юноша помогает.
– Ночами, пан доктор, я вижу во сне и дом, и вас... – Закинул рюкзак на спину. – Кабы не вы, я бы, пожалуй, не узнал, почему этот свет называется «белым»...
Корчак взял у девочки термометр.
– Белый свет... черный свет... тридцать семь и шесть... Выползем, Манюшка... Ну, до свидания! – Прощается с парнем. – Счастливо!
– До свидания, доктор! До свидания, Манечка! Выздоравливай.
– Ты бы хотел быть белым медведем? – спросила девочка напоследок.
– Очень! – сказал парень.
– И я...
Резко хлопнула дверь. Затихли шаги.
– Свобода... свобода... – невнятно бормотал Корчак. – Набережная букинистов... какая дьявольская чепуха...
Лицо побледнело. На лбу выступил пот. Духота... Расстегнул ворот. Сел в кресло за пустой стол. Смотрит на девочку. Она укачивает тряпичную куклу. И напевает, как водится, нашу еврейскую колыбельную.
Матиуш на троне. Вереницей проходят министры, фабриканты, разряженные придворные дамы, генералы... Исполняется некий церемониальный танец под клавесин.
Матиуш поднялся, и музыка оборвалась.
– С сегодняшнего дня, господа, нарекаюсь я Матиушем-реформатором. (Министры переглянулись.) И вот моя первая реформа: пусть в каждой школе будет кинематограф и футбол. Пусть завтра каждый школьник получит фунт шоколада...
– Слишком много, – возразил Старший Министр. – Самое большее – четверть фунта.
– Хорошо. Пусть четверть фунта.
– В государстве – пять миллионов школьников. Если шоколад получат шалопаи и лодыри...
– Все! – вскричал Матиуш. – Все без исключения! Повелеваю завтра же объявить в газетах!
...Дети выстроились вдоль улицы в два ряда. Празднично украшены десантные грузовики. Бравые солдаты вручают шоколад.
Матиуш ехал в генеральской машине со Старшим Министром. Дети ели шоколад и кричали коричневыми губами:
– Да здравствует наш Король!
– Ура! – И Марыська послала Матиушу воздушный поцелуй.
– Я ваш друг! – кричал Матиуш. – Господин Старший Министр! Надо сделать так, чтобы у детей всего мира – белых, черных, желтых – было общее знамя.
– Какое? – спросил Старший Министр.
И Матиуш принял решение:
– Пусть у детей будет зеленое знамя! Ведь дети любят лес, а лес зеленый.
Дом сирот. Дети рисуют...
Невиданные деревья, травы, цветы. Всё зеленое, живое... Вбегает пани Стефа. Очень взволнована:
– Вернулся из комендатуры... еле живой...
Дети рисуют. Зеленый мир рождается на бумаге.
Маленькая комната. На голой стене – фотография: Зигмунд (молодой, но легко узнаваемый в форме гренадера). Вытянулся во весь свой саженный рост... Глаза затекли. Не лицо, а маска. Говорит хрипло, возбужденно... то в крик, то теряя голос:
– ...чуть что, потешались: покойник в отпуску, покойник в отпуску! Все вы – покойники в отпуску... И хохотали. Как в деревне мясник Казимеж. Режет корову и смеется. Кровь хлещет – смеется...
Вошла пани Стефа. Своим почти невесомым телом прислонилась к косяку.
– ...кричали: из всех вас вытопим жир!.. Понимаете, пан доктор?
– Тише, тише. Дети услышат. – Корчак перевязывает его.
– Всех... всех... – шепчет пан Зигмунд. – Неужели и детей, пан доктор, а?
– Нет, нет... тише... Вам бы лучше уснуть. – И накрыл его старой шинелью.
Хрипло, прерывисто дышит Зигмунд. Кажется – спит.
– Это наваждение… – Корчак поправил подушку. – А если не так... мы должны помочь им... детям. – И пошел.
А Стефа:
– Засыпать со сказкой и умереть со сказкой...
Винтовая лестница на чердак. Одна ступенька, другая...
Корчак молотит по стене сжатым кулаком. Выпрямился и поднес к глазам окровавленный кулак. Машинально обмотал платком.
Из-под лестницы – детские голоса:
– Буду столяром! – говорит мальчик. – Когда поеду путешествовать, сам сделаю сундук. И положу разные вещи. Одежду, еду. Куплю себе саблю, ружье. Если нападут дикие звери...
Мальчик и девочка прильнули друг к другу в полутемном уголке. Ярко блестят глаза. Огромные, удивленные. Совершенно круглые (у мальчика)...
– Будешь писать мне? – спрашивает Анелька.
– Да, – говорит Янек. – Когда вернусь из путешествия, то женюсь. Посоветуй, на ком жениться: на Доре, на Геле или на Мане?
– Дора считает, что ты малыш. Маня не согласится из гордости. А Геля не любит таких...
– Ну и пусть! – вздохнул Янек. – Хоть бы исполнилось тринадцать! То-то счастье!.. А когда буду уезжать, со всеми попрощаюсь.
– И со мной?
– С тобой отдельно... У меня есть книжка о путешествиях, но там нет про Австралию. А мне очень надо... Какие они, австралийцы?
...Матиуш вложил в рот два пальца и свистнул. Из малинового куста высунулся Фелек.
– Сегодня ночью бежим в Африку! В страну Бум-Друма! Привезем львов, тигров, слонов. Бежим вместе, Фелек!
– Хоть на край света, Ваше Величество! Тысяча дьяволов и один морской заяц! Бьюсь об заклад, Ваше Величество, что вы самый смелый и фартовый Король. Надо взять только побольше жратвы – колбасы, булок, тянучек.
– Тысяча дьяволов и один морской заяц! Бьюсь об заклад, Фелек, что ты самый смелый и фартовый подданный!
Ночь. Луна. Матиуш крадется к буфету, с трудом отворяя тяжелые створки.
– Проголодался, мой мальчик... – внезапно появился Профессор.
– Следите за мной? – Матиуш прячет круг колбасы.
– Что вы, Ваше Величество! Просто бессонница. Наблюдаю за звездами в эту трубу. На небе – 2 447 520 звезд. А за Большою Медведицей, если повернуть трубу, – государство У-Ринто-Белого-Медведя...
– А как попасть в королевство Бум-Друма?
– Проще некуда. Встать спиной к Большой Медведице – и прямиком. Сперва по морю, затем по пустыне. Да смотри в трубу. Едва загорится Южный Крест, ты у Бум-Друма.
– У меня – тройка по географии. Я перепутаю и не узнаю Южный Крест... Вы не оставите нас, пан Профессор?
– Но, Ваше Величество, мой долг...
– Пан Профессор, пан Профессор!..
– Поехать с тобой... – Ученый задумался. – Знаешь, я всегда мечтал путешествовать...
Чуть сутулясь, бредет по Дому сирот Старый доктор. Мимо кроватей, где спят дети... Слева у окна – девочка с косичками, у другого окна – мальчик.
Ночь. Луна... Силуэты как в теневом театре...
– Над моей головой – месяц, – говорит Ганна.
– И у меня, – говорит Шимек. – Над самой головой.
– Значит, два месяца? – удивилась Ганна.
– Давай, – предложил Шимек, – меняться местами.
– Давай.
Меняются... В правом окне – голова Ганны, в левом – Шимека.
– Теперь видишь месяц? – спросила Ганна.
– Вижу.
– И я.
Горький детский плач в темноте. Бенюсь лежит с открытыми глазами. Слезы текут по лицу.
– Не плачь, ребят перебудишь. – Корчак присел у кровати. – Ты же знаешь, я тебя люблю и всё будет хорошо. – Протягивает сухарь. – Не плачь. Мы ведь мужчины.
Мальчик берет сухарь и замолкает... Жует, хрустит...
СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ, КАК УБЕРЕЧЬ ЕГО, ЧТОБЫ НЕ ЗАТОПТАЛИ...
Спит Бенюсь, спят дети... Слышны морские команды:
– Фок к постановке готов! Грот к постановке готов!.. Отдать концы!
На экране – детский рисунок. Фрегат под парусами вздымается на океанской волне. Зеленый королевский штандарт – на мачте. Матиуш, Фелек и Старый профессор – на капитанском мостике. Ученый приставил подзорную трубу. Уже близко Африка, таинственная страна Бум-Друма...
– По реям! Марсовые к вантам! Грот-стень-стаксель ставить! Фор-бом-брамсель...
Зал заседаний в Королевском дворце. Все министры, кроме одного, – на местах. Распахиваются двери, впуская Министра Внутренних Дел. Колени чуть согнуты. Ступает, как балерина на пуантах. Вооружен лупой. Глаза шарят по полу.
– Господа, страшное преступление! Похищен Их Величество Король Матиуш!
Министры вскакивают. Горбатое МВД вращает длиннющим носом, который точно вытягивается на глазах.
– Следы, следы... приглядимся, принюхаемся... принюхаемся, приглядимся...
Старший Министр Церемоний звонит в колокольчик.
– Что же нам делать, господа, в этих чрезвычайно чрезвычайных чрезвычайностях? Того и гляди, народ узнает... о-о-о... о печальном происшествии и вопреки... э-э-э... этикету поднимет восстание. Вам слово, господин Министр Просвещения. Вы наиболее... о-о-о... образованный...
Министр Просвещения (воздев указательный палец). Хм, хм... Я неукоснительно считаю, что перед «а», «где» и «который» бесповоротно следует запятая. Да! Утверждаю с совершенной определенностью.
Горбатое МВД. И надо построить большую прекрасную тюрьму, господа!
Министр Юстиции. А главное, как оно предусмотрено 122-м тайным примечанием к 17-й секретной статье 5-го негласного тома, взамен, так сказать, утерянного Его Величества следует подыскать или изготовить Его Величество-Двойника.
Старший Министр. Двойника?.. А что... о-о-о... отлично!..
Африка. На берегу, под высокими кокосовыми пальмами, – Матиуш, Фелек и Профессор. Мальчики – в белых тропических шлемах. Построили песочную крепость. Играют.
Профессор смотрит в трубу. На богато разукрашенных верблюдах мчатся всадники.
– Это Бум-Друм! – обнимает Матиуша и Фелека. – Ура!
Праздничная кавалькада приближается. Бум-Друм соскакивает с верблюда. По-братски целует Матиуша. Церемонно раскланивается с Фелеком и Профессором. Курчавая принцесса Клю-Клю (так похожая на Анельку) выглядывает из-за отцовской спины. Фелек состроил рожицу, Принцесса показала язык.
– Лапперо суто голо эрберо, – говорит Бум-Друм.
– Мой белый друг, – переводит Профессор. – Спасибо, что приехал. Радость лицезреть тебя делает меня самым счастливым человеком на свете. Прошу и умоляю: махни рукой, и я тотчас погружу это копье в свое сердце.
– Нет, нет! – Матиуш спрятал руки за спину. – Милый Профессор! Я хочу дружить! Разговаривать, играть, а вовсе не желаю, чтобы Бум-Друм умер.
– Лосено ясано гукс, – перевел Профессор.
Большая поляна. Загорается огромный костер. Отважные воины ловко перепрыгивают через огонь.
Матиуш, Профессор и Фелек восседают на возвышении напротив Бум-Друма. Не выдержав, Фелек тоже перескакивает через костер. Сияющими глазами следит Матиуш за праздником.
Маленькие черные девочки исполняют танец змей. На белом слоне появляется Клю-Клю. Соскальзывает и танцует для Матиуша.
– Как здорово! – кричит он. – Как здорово!
Приносят плетеные корзины, прозрачно прикрытые пальмовыми листьями. В бликах пламени сверкают рубины, алмазы, золотые и серебряные слитки...
– Локарро андо, – сказал Бум-Друм.
– Хочешь, – перевел Профессор, – я всё это отдам тебе?
– Нет-нет! Золото понадобится твоей стране! – И Профессору: – Спросите Бум-Друма, почему не построил железной дороги через пустыню? Или удобные дома? Почему нет кинематографа?.. Скажи ему, милый Профессор: нам ничего не нужно. Только побольше... побольше всяких зверей для зоопарка... ведь дети любят ходить в зоопарк.
Королевский дворец. За столом – министры. Вбегают глашатаи в одинаковых серых костюмах.
Первый. Король Матиуш у людоедов!
Второй. Король Матиуш стал людоедом!
Первый. Он вознамерился жениться на черной обезьяне Клю-Клю!
Оба разом. Отказался от алмазов! От рубинов! И от бриллиантов!.. Отказался от золота!
Старший Министр Церемоний звонит в колокольчик:
– Согласно э-э-э... этикету Их Величество, Которое не приняло золото, не считается впредь Их Величеством, поскольку Само отреклось от Своего Величества. Ваше мнение, господин Министр Юстиции.
– Седьмой параграф третьей главы шестого тома...
– Какова ваша позиция, господин Военный Министр?
– Так точно! Ать-два!
Маршируя под громовую команду, глашатаи расступаются.
Гордо закинув голову, в мундире золотого шитья движется фарфоровая кукла. Ее поддерживают под локоток горбатое МВД и Льстивый Изобретатель.
– Виват! – радуются Министры. – Виват!
Кукла на троне. Льстивый Изобретатель поясняет:
– Она-с, то есть Он-с, то есть Они-с, Их Величество всемилостивейше умеют наклонять голову в знак согласия, исполняя два главных придворных пируэта.
Кукла кивает, демонстрируя свои танцевальные таланты.
Глашатаи, горбатое МВД, Льстивый Изобретатель, Военный Министр, бряцая шпорами, медалями и оружием, – все (но каждый по-своему) копируют шарнирные, механические, кукольные па.
Льстивый Изобретатель задыхается от придворного усердия:
– И Она-с, то есть Он-с, то есть Они-с, Их Величество обучены записать, по вашему, господа Министры, соизволению, затвердивши по мере необходимости, четыре наиважнейшие государственные формулы, кои вы, господа, соблаговолите продиктовать.
– Казнить! – выпаливает горбатое МВД. – Самое королевское слово.
– Смирно! – рявкает Военный Министр. – Самая королевская команда.
А Старший Министр:
– Наградить... поскольку у Их Величества – преданнейшие Министры.
– И еще эдакое мудрое, – размышляет Министр Просвещения. – Придворные обожают эдакое мудреное... Что-нибудь так, хм... Короли не ошибаются, ибо поступают безошибочно!
Льстивый Изобретатель повернул ключик, и Кукла отчетливо произносит:
– Каз-нить!.. На-гра-дить!.. Смир-но!
Придворные застывают, как манекены. Военный Министр – с обнаженною саблей. Горбатое МВД – с лупой. Министр Просвещения – с грамматикой...
А Кукла отчетливо выговаривает:
– Ко-ро-ли не оши-ба-ют-ся, и-бо по-сту-па-ют без-оши-бо-чно.
– Вот настоящий Король! – провозглашает горбатое МВД. – Не чета этому сопливому Матиушу.
Матиуш в тропическом лесу. Думает. Передразнивая его, мартышка на дереве приложила лапку ко лбу... Клю-Клю выглянула из-за пальмы. Спряталась. Устыдилась. Прямо и гордо идет навстречу.
– Клю-клю лаборудо кио рци анно матили. – И будто сквозь землю провалилась.
Матиуш вбежал в свою хижину:
– Профессор, Профессор! Что значит: «Клю-клю лаборудо кио рци анно матили»?
Профессор приподнялся на звериной шкуре и зачем-то надел очки.
– Это значит, мой мальчик, что Клю-Клю очень любит тебя и хочет поехать с тобой в твою страну. Вот что значит сие на всех двух тысячах семи человеческих, птичьих и звериных языках. И ничего кроме.
Возникает детский рисунок. Черное личико Клю-Клю и Матиуш. Они взялись за руки. Клю-Клю чуть отвернулась и смотрит искоса, разом застенчиво и смело.
В спальне сдвинуты кровати. Пани Стефа играет на разбитом пианино. Анелька (так похожая на Клю-Клю) крутится под музыку. Видимо, репетирует... Вдруг побледнела, прислонилась к стене... Худышка с повисшими руками, выпирающими ключицами.
– Отдохни! – пани Стефа удержалась, чтоб не обнять девочку. – У тебя прекрасно получается.
Рыжий Шимек скучает без дела. Но вот взглянул в зеркало, подпрыгнул (с целью полнее отразиться) и строит уморительные гримасы.
– У меня мама в больнице, – сказала Анелька. – Умрет, как бабушка... а потом выздоровеет.
Лицо Шимека в зеркале – веселое... удивленное... как бы в слезах... гордое... чванливое...
И снова пани Стефа играет, Анелька танцует.
Публикация Ольги Дунаевской
и Владимира Шарова
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru