[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ИЮНЬ 2004 СИВАН 5764 – 6 (146)

КнЯзь ИЗ Куси

Маркус Леман     

Продолжение. Начало в № 5, 2004

VII

Напрасно ждали в Куси возвращения рабби Шимшона и Хаима. У тех, кто приезжал из Англии, стремились выведать все что только можно. Но о появлении на берегах Британии рабби Шимшона и его брата никто ничего не знал. Скоро всем стало ясно, что с путешественниками произошло несчастье. Деньги, которые рабби Шимшон оставил жене, через несколько месяцев подошли к концу. Жена Хаима тоже оказалась стеснена в средствах, потому что ее супруг почти все свое имущество обратил в деньги, а деньги увез с собой зa море. Об оставленных семьях из милосердия заботились друзья и близкие; особенно много делал для них рабби Моше: с величайшей охотой, с искренней любовью взял он на попечение своих несчастных родственников. Впрочем, если его стараниями обе семьи и не бедствовали, не мучились от отсутствия самого необходимого, жизнь их все равно была полна разнообразных тягот. Человеческое сердце забывает лишь тех, кого скрыла земля; изматывающие душу метания между страхом и надеждой тяжелее самой горькой правды, и боль, рожденная неведением, не исчезает  никогда.

Незаметно миновали два года, и о братьях стали уже говорить как о давно умерших. Снова и снова заходила речь о том, чтобы устроить поминки по пропавшим и произнести над ними последнюю молитву, однако  рабби Моше не велел этого делать, поскольку наверняка о гибели братьев ничего не было известно.

Как-то теплым летним вечером обе несчастные женщины, жены исчезнувших братьев, сидели за рукоделием в саду, что раскинулся позади дома Хаима, а дети, жизнерадостность которых не могла омрачить даже печальная участь отцов, веселились, предаваясь шумным играм. Только Цаира, старшая дочь рабби Шимшона, сидела подле матери и помогала ей шить. Разговор незаметно свернул в привычную колею.

– Где-то он сейчас? – восклицала Дина, жена рабби Шимшона. – Где мой любимый муж? Наверное, морские рыбы уже доели то, что от него осталось, и косточки его белеют на каком-нибудь далеком берегу!

Она взяла платок, чтобы утереть слезы, заструившиеся при этих словах по ее щекам.

– Не плачь, мамочка, – сказала Цаира. – Что-то говорит мне, что наш любимый отец жив и вернется домой целым и невредимым.

– А у меня почти не осталось надежды, – покачала головой жена Хаима Сара. – Если  они живы, где же они скитаются, бедняги, все это время? Вполне вероятно, что их захватили пираты и продали в рабство! Ужасная доля, она хуже смерти... Но послушайте, что это за шум на улице? Почему там кричат во весь голос? Ох, кажется, кто-то произнес имя моего мужа. Имя Хаима! Бежим, узнаем, что случилось!

Дрожа от волнения, женщины поспешили на улицу. Здесь уже собралась целая толпа. Сбежалось все население Куси. Перед домом стояла лошадь, запряженная в небольшую телегу.

– Хаим, Хаим, неужели это и вправду ты? – раздавалось со всех сторон. – Борух Мехае а-мейсим, хвала Воскрешающему мертвых!

С телеги на землю действительно спрыгнул Хаим. Живой и веселый. Спрыгнул в ту самую секунду, когда в дверях дома появилась его жена.

– Сара! – возопил он. – Здорова ли ты, здоровы ли дети?

Сара хотела было броситься ему навстречу, но внезапно упала на землю, почти лишившись чувств.

Хаим подбежал, хотел поднять ее, но она не позволила.

Так велика была сила еврейского обычая даже в душе слабой женщины, что мужа, которого она считала мертвым и который чудом был ей возвращен, она не обняла и не расцеловала, ибо вспомнила в эту минуту о строгом предписании, запрещавшем объятия.

Тут подоспела Дина.

– Ты вернулся домой, деверь! – плача, воскликнула она. – Вернулся живым, невредимым… Но где рабби Шимшон, мой супруг?

– Рабби Шимшон, – многозначительным тоном ответствовал Хаим, – великодушный брат, лучший из людей. Ради меня, ради того, чтобы я мог вернуться к вам, он позволил продать себя в рабство. Наш корабль захватили морские разбойники, живущие в Африке. Нас обоих отвезли в Могадор, и могадорские евреи, конечно, хотели выкупить на свободу его, великого талмудиста. Они бы и меня выкупили, да у них не хватило денег для обоих. Тогда Шимшон, благороднейший и добрейший, не пожелал один воспользоваться свободой. Он попросил евреев Могадора освободить меня вместо него. Самого же его отправили в Александрию, на невольничий рынок.

– И ты, злосчастный, – в отчаянии вскричала Дина, – согласился на эту неслыханную жертву?! И могадорские евреи оказались настолько глупы, что выбросили драгоценный камень и подняли с земли булыжник? Неужели мой муж был настолько безжалостен к своей жене и детям, что похитил себя у нас только для того, чтобы спасти тебя?

– Странная женщина! – пожал плечами Хаим. – Ты не уразумела самого главного. Именно ради тебя и твоих детей мой великодушний брат принес эту и в самом деле неслыханную жертву. Он только затем помог освободить меня и послал сюда, чтоб вы смогли найти во мне кормильца и защитника. Ты ведь знаешь, что он никогда не умел ни торговать, ни зарабатывать деньги. Я стану заботиться о тебе и твоих детях так же, как и о своих собственных. Б-г уже благословил дело моих рук, и вместо того имущества, которого меня лишил пират, я обрел на обратном пути другие ценности. Отныне вы будете жить в богатстве и изобилии. Время нужды и страданий минуло для вас навеки.

– Ах, – причитала Дина, – на что мне богатство и изобилие, если мой любимый супруг далеко и мысль о его печальной участи отравляет дни и часы мои? Как стану я вкушать лакомства, если буду знать, что он осужден есть хлеб раба, горше которого нет?  О Шимшон, Шимшон, зачем ты так беспощадно поступил со мной? Почему не возвратился к жене, которая любит тебя больше жизни, к детям, которые скучают по тебе днем и ночью?! Хлеб с солью и земляные груши показались бы нам райской пищей, лишь бы ты был с нами! Чистая вода из колодца стала бы для нас слаще любого вина, если бы и ты пил эту живительную влагу! Но мысль о твоей жестокой участи наполняет наши хрустальные чаши слезами, а души – горечью. О, знать бы мне, где ты, я устремилась бы к тебе через бескрайние земли, через морские просторы, через пустыни и пески, чтобы только снова прижать тебя к своему сердцу и разделить с тобой тяжкую беду! Но где искать тебя, возлюбленный мой? Кому ведомо, какой жестокий человек купил тебя, мучает, бьет? В какие дебри Африки или Азии тебя увезли? Жестокий, ты послал домой брата, а себя у нас отнял! О, если бы мое сердце могло разорваться от боли и скорби!

– Не плачь, дорогая мама, – проговорила Цаира; в глазах у нее у самой стояли слезы. – Прошу тебя, не поддавайся отчаянию! Неужели несчастные твои дети должны в один и тот же день лишиться и матери, и отца?

– Увы, бедняжки мои! – вскричала Дина, продолжая горько рыдать. – Ваш отец ради своего брата забыл о вас!

– Если отец так поступил, – мягко возразила матери Цаира, – значит, он сделал то, что должен был сделать. Он такой мудрый, такой всепонимающий, такой Б-гобоязненный… Любой его поступок разумен и благороден. Конечно, свое решение он принял и осуществил не раньше, чем самым тщательным образом взвесил все «за» и «против». Он выбрал для себя единственно возможный путь. Ты же знаешь, что он не только добр, честен и человеколюбив, но и рассудителен. Ради нашего блага отправил он дядю домой, ради нашего блага избрал для себя страшный жребий. Мог ли он яснее дать нам понять, как сильно он нас любит? Будем же благодарны ему! Теперь, когда мы точно знаем, что он жив, что его не поглотила морская пучина, – а мы долго этого боялись, – нам следует еще более горячо, более искренно молиться Б-гу, дабы Тот спас его и вернул в родные края. Смотри, дядя с тетей уже пошли в дом, чтобы отец мог скорее прижать детей к груди. Не станем завидовать дорогим родственникам, обретшим счастье, нам следует просто от всего сердца радоваться за них. Когда-нибудь настанет день и наш отец тоже вернется! Будем же, вместо того чтобы предаваться отчаянию, утешать себя этой сладкой надеждой…

Все без исключения жители Куси, евреи и христиане, потянулись к дому Хаима, чтобы радостно приветствовать того, кто вернулся столь нежданно, чтобы услышать рассказ о невероятных приключениях. Конечно, люди дружно дивились благородству рабби Шимшона, и восхищались, и славили его, и Хаим снова торжественно поклялся стать защитником и кормильцем для жены и детей любимого брата.

Он сдержал слово. Богатство, нажитое во время скитаний, позволило ему  снова приняться за торговлю. Дела его шли успешнее, чем когда бы то ни было, и видно было, что на всем, за что бы он ни взялся, лежит благословение Б-жие. Миновало всего несколько лет, и Хаим стал самым богатым человеком в Куси. Он честно делился своими прибылями с семьей рабби Шимшона. Купил им красивый дом с большим садом и еженедельно приносил туда точно ту же сумму, какую давал на хозяйство собственной жене.

Однажды он сказал невестке:

– Семьсот драхм, которые мой брат велел уплатить за меня в Могадоре, принесли его семье неплохой доход.

– Что с того, – со вздохом отвечала Дина, – если семья лишилась отца и мужа?

– Разве я не оберегаю вас, разве не обеспечиваю вам достаток, какой рабби Шимшон никогда не смог бы обеспечить?

– Ах, если бы от него пришла хотя бы короткая весточка! Увы…  Со дня твоего возвращения у нас больше нет о нем никаких известий.

– Послушай, невестка, пора наконец прекратить эти бесконечные жалобы! Какая польза от вечного нытья? Если Б-г судил, чтобы муж возратился к тебе, значит, придет день и он вернется. Если же нет, – никакие слезы не вернут его назад. Давай лучше поговорим о более насущных вещах. О реальности. Я обещал быть вашим кормильцем и заботиться о вас, и я сдержал слово. Но я хочу сделать больше. Хочу, чтобы никто не смел сказать, будто Хаим отплатил брату неблагодарностью за его великую жертву. Цаира, твоя старшая дочь, выросла, ей идет уже семнадцатый год. Пора искать ей мужа; я намерен дать за ней такое же приданое, какое получат в свой час мои родные дочери. Дам столько, сколько дают за очень немногими еврейскими девушками – что во Франции, что в Лотарингии, что в Англии.

– Спасибо тебе, дорогой деверь, спасибо, что хочешь сдержать свое обещание. Может, ты уже и жениха приглядел для Цаиры?

– Конечно. Это молодой Абнер, юноша из хорошей и очень состоятельной семьи.

– Абнер? У него есть только один, но существенный  недостаток – он не обучен Талмуду. На союз его со своей дочерью рабби Шимшон никогда  не дал бы согласия.

– В принципе, ты наверное, права. Но у меня на сей счет свое мнение. У Цаиры должен быть муж, который сумеет содержать ее достойным образом. Соглашайся – и мы тут же сыграем свадьбу!

VIII

Первым среди учеников, которых рабби Шимшон оставил в Куси и поручил заботам своего свояка, рабби Моше, считался молодой человек по имени Ицхак. Родом он был из Германии. Его отец, рабби Моше по прозвищу «Ашкенази», рано умер; вскоре после этого мальчик лишился и матери. Родители оставили ему кое-какие деньги, прилежный юноша употребил их на то, чтобы целиком посвятить себя изучению Слова Б-жия. Для этого он сначала отправился в Майнц, желая воссесть там у ног рабейну Йоэла а-Леви,  знаменитого зятя еще более знаменитого рабби Элиезера бар Натана (Раавана), и черпать из источников жизни. Рабби Йоэл вскорости умер, и юный Ицхак стал на какое-то время учеником сына и последователя своего прежнего учителя, рабби Элиезера, а потом отправился в Куси, чтобы там продолжить учебу в школе великого тосафиста рабби Шимшона. Рабби Шимшон с особой радостью принял его в число своих учеников, ибо сразу понял, что этому юноше суждено стать одним из светочей Израиля. Для него прежде всех других открыл он двери своего дома, его первым  ввел в свою семью. Рабби уже тогда пришла в голову мысль, что он мог бы крепче привязать к себе способного юношу, отдав ему в жены Цаиру, свою старшую дочь. Именно из-за молодого Ицхака рабби Шимшону очень не хотелось плыть вместе с братом в Англию. Дина, знавшая о планах мужа, тоже отвела юному Ицхаку в своем сердце особое место и непрестанно заботилась о том, чтобы стать ему не только другом, но и второй матерью. Желание родителей Цаиры не было тайной для молодых людей, и Ицхак ничего так не хотел в жизни, как стать зятем своего любимого учителя. Цаире, в свою очередь, тоже нравился благородный, скромный юноша, которого столь высоко ценил ее отец. Так обстояли дела, когда Хаим неожиданно потребовал, чтобы Цаира стала женой богатого, но необразованного Абнера. Дина не отважилась впрямую перечить состоятельному, уверенному в себе деверю, взявшему ее и ее детей на иждивение, заменившему им отца. Она послушалась его, пошла и отозвала старшую дочь в сторонку.

– Дитя мое любимое, – проговорила  она с трудом. – Выслушай меня внимательно и спокойно. Ты уже взрослая девушка, тебе вскоре исполнится семнадцать. К несчастью, отца твоего нет с нами, он не может позаботиться о тебе, но дядя Хаим, с такой щедpостью дающий нам деньги на жизнь, готов дать дочери брата и богатое приданое. Такое же точно,  какое дал бы своему ребенку. Он поручил мне подготовить тебя к важному событию: скоро состоится твоя помолвка.

– Мамочка! – вспыхнув, отвечала девушка. – Разве мне необходимо именно сейчас выходить замуж? Подумай сама: я еще так молода! И как смогу я принять радость в свое сердце в пору, когда любимый отец далеко и вынужден влачить ужасный жребий? Жребий раба?

– Конечно, ты права, доченька моя дорогая. Мне тоже тяжело будет любое торжество в доме: глубокая печаль о горестной судьбе мужа день и ночь иссушает мою душу. Но кто знает, вернется ли он вообще когда-нибудь! А если Б-г будет так милостив, что вернет его нам, кому известно, когда это случится, сколько лет осталось до этого дня? И что скажет отец, если спустя долгие годы приедет и увидит, что ты не замужем? Горькими, но справедливыми упреками станет он осыпать и меня, несчастную, и своего брата! Нет, дитя мое, тем, что ты так глубоко погрузилась в скорбь и готова отказаться от свадьбы, ты только причинишь своему отцу лишнюю боль. Пусть он не с нами, но нам следует оставаться верными его наставлениям и поступать сообразно его воле. Ты ведь знаешь, до чего он благочестив и послушен Б-гу, – значит, и мы должны с тем же благочестием, с той же кротостью переносить горе, выпавшее нам на долю.

– А кого выбрал для меня дядя? –  тихо, со страхом спросила Цаира, зардевшись, точно маков цвет.

– Богатого Абнера.

– Что? – в ужасе вскричала девушка. – Грубого, невежественного малого, который ничего другого не умеет, кроме как торговать и наживать деньги? Никогда в жизни, ни при каких, даже самых ужасных, обстоятельствах отец не дал бы согласия на то, чтобы я стала женой невежды!

– Я знаю, дитя мое, знаю. Но отец далеко, вместо него здесь твой дядя.

Цаира заплакала.

– Мамочка, – всхлипывая, говорила она, – я никогда не соглашусь выйти замуж за тупого, необразованного Абнера! Скажи сама, разве отец не мечтал выдать меня за другого?  Разве неотесанного Абнера назначил мне в мужья? Я часто слышала, как хвалит, как превозносит он своего ученика Ицхака. То и дело он говорил, как счастлив будет человек, которому выпадет на долю назвать его своим зятем, и при этих словах его любящий взгляд с надеждой обращался на меня.

– А ты уверена, что Ицхак захочет жениться на тебе?

– Не знаю, – снова покраснев, отвечала Цаира, – но мне кажется, захочет.

Тут отворилась дверь, и в комнату вошел рабби Моше.

– Приветствую тебя, любезная невестка, – сказал он, – и тебя, милая племянница! Но в чем дело? Девочка, твои глаза красны от слез! Ты снова плакала об отце? Почему вы никак не хотите отдать себя на волю всемогущего Б-га?

– Дорогой зять, – отвечала Дина, придвигая стул рабби Моше, – наши сердца и вправду полны печали по проданному в рабство мужу и отцу, но слезы, которые только что проливала моя дочь, вызваны другим. Хаим хочет выдать Цаиру замуж за богатого Абнера, а она ни в какую не желает брать его в мужья.

– А почему, – спросил рабби Моше, – ты так противишься замужеству, Цаира? Наверно, всякая девушка мечтает о том, чтобы, выйдя замуж, заиметь красивый дом, изящную мебель, нарядные платья и богатые украшения!

– Скажи, дорогой дядя, – произнесла в ответ Цаира, – хотел бы ты отдать свою дочь богатому, но ограниченному мужчине? Обыкновенному невежде? Ам-а-орецу?

Рабби Моше рассмеялся.

– Так вот из-за чего ты гневаешься! Понятно. В таком случае я могу только похвалить тебя, дитя мое: ты достойная дочь своего великого отца. Стало быть, предложение, с которым я к тебе пришел, должно встретить у тебя сочувствие большее, нежели идея стать женой Абнера.

Видишь ли, Ицхак, бывший ученик рабби Шимшона, а теперь мой ученик, пришел и попросил замолвить за него словечко перед вами. Он получил письмо от своего дяди, богатого торговца, живущего в Вене. Венский раввин некоторое время назад умер, и дядя Ицхака, имея об учености племянника высокое мнение, что совершенно справедливо, просит его приехать в Вену, ибо надеется, что община, познакомившись с ним, изберет его своим раввином. Дядя Ицхака, конечно, очень влиятельный человек, но и безотносительно к этому любая община в Израиле могла бы почесть за счастье получить такого раввина, как Ицхак. Юноша уже решил ехать. Однако прежде он жаждет выполнить самое сокровенное желание своего сердца… В общем, еще до отъезда хочет он назвать старшую дочь своего великого учителя, тебя, Цаира, своей женой.

В который раз лицо Цаиры покрылось краской. Из ее глаз снова потекли слезы, но на сей раз то были не слезы горя, а слезы счастья и радости.

– Ты плачешь, Цаира? – удивился рабби Моше, поняв поведение племянницы по-своему. – Но раз ты хочешь выйти замуж за талмид-хохома, то лучшего, чем Ицхак, тебе не найти!

– Моя дочь, – вмешалась Дина, ибо девушка не могла произнести ни слова, – плачет не потому, что хочет отказать Ицхаку. Она плачет от радости, что он сватается за нее. И я, и Цаира – мы обе почли бы за счастье, если бы эта помолвка состоялась. Прошу тебя, дорогой зять, поговори с Хаимом,  попроси его отказаться от мысли отдать мою дочь невежде Абнеру. Пусть вместо этого он согласится на ее помолвку с Ицхаком.

– С радостью сделаю то, о чем ты просишь, Дина. Прямо отсюда я отправляюсь на поиски твоего зятя.

Моше охотно выполнил обещанное. Когда он вошел к Хаиму, тот, правда,  приветствовал его довольно странным образом:

– Чему я обязан столь высокой честью? Сам знаменитый, сам великий и просвещенный рабби Моше посетил неученого, темного Хаима… По правде говоря, даже не припомню, когда мой дом последний раз удостаивался подобной милости!

– Ты прав, Хаим. Много дней прошло с тех пор, как я последний раз был у тебя, но тебе не стоит на это жаловаться. Все свое время я отдаю непрестанному изучению Торы, и это не позволяет мне ходить по гостям. Сегодня я пришел сюда только потому, что у меня к тебе очень серьезное дело.

– И чего же ты хочешь, мой господин? Твой слуга слушает тебя. Но сначала сядь.

Рабби Моше сел и, когда Хаим уселся напротив, начал:

– Я пришел по поводу дочери твоего брата рабби Шимшона. Ты знаешь его любимого ученика Ицхака. Его дядя хочет, чтобы Ицхак переехал в Вену, и возлагает надежды на то, что венская община предложит ему место раввина, ибо тамошний раввин недавно скончался. Но прежде Ицхак хотел бы обручиться с Цаирой, твоей племянницей.

– Он хотел бы? Ну и ну! В самом деле, отчего бы ему не хотеть? Этот человек не дурак, он знает, что таким приданым, какое я дам Цаире, могли бы похвастаться лишь самые богатые девушки во Франции. Он хитер, а я еще хитрее. Нет, дорогой мой рабби Моше, ничего из этого не выйдет.

– Да почему же?

– Почему, почему!  Что у него есть, у этого Ашкенази, у твоего Ицхака? То немногое, что досталось ему от родителей, он уже, наверно, почти истратил – здесь, в Куси, и раньше, в Майнце. Он не деловой человек. На какие же средства, по-твоему, думает он содержать жену? Ты говоришь, что в Вене его, наверное, выберут раввином. Может быть, выберут. А может, и не выберут. И что тогда? Что у него останется? Кроме того, разве общины платят своим раввинам столько, чтобы те могли на эти деньги жить, не зная забот? Нет уж, дудки. Я теперь Цаире вместо отца, я и распоряжусь судьбой девушки, как сочту нужным. Есть славный парень Абнер, это, как ни крути, самый богатый среди нас человек, и он уже посватался к Цаире. Ему в жены я ее и отдам.

– Я только что разговаривал со своей невесткой и ее дочерью. Дина разделяет твои намерения, девушка же решительно против помолвки с Абнером.

– Против? Ишь ты! Девице, на которой женится Абнер, очень повезет: что может быть лучше, чем стать женой такого богача?! Если Цаира и дальше будет сопротивляться, я насильно сделаю ее счастливой.

– Насильно? Это тебе не удастся. Даже родную дочь нельзя заставить выйти замуж за того, кого она не любит. А уж чужую –  тем более. К тому же ты должен выдать дочь рабби Шимшона только за человека, близкого ему по духу и устремлениям. Таково было условие. Он ведь никогда не отдал бы ее в жены ам-a-орецу. Разве не так? Ты и сам это превосходно понимаешь.

– Что такое ты говоришь! Из-за того, что Шимшон всю свою жизнь был дураком, я должен теперь принимать в расчет любые глупости, которые он мог бы совершить, будь он здесь? Должен признаться тебе еще кое в чем: для меня очень многое зависит от брака Цаиры с Абнером. Став ее мужем, Абнер тотчас сделается моим компаньоном, а это значит, что я смогу распоряжаться его средствами как своими собственными. И вообше... Скажи, в ваши затхлые учебные классы доходят хоть какие-нибудь слухи о том, что творится в мире? Готовятся великие события: могущественнейшие владыки – немецкий император, старик Барбаросса, король Филипп Французский и король Генрих Английский, наш повелитель, – собираются вместе двинуться на Восток против султана Саладина, чтобы отобрать у него землю, некогда принадлежавшую нашим отцам. Уж об этом-то вы что-нибудь должны знать. Все пришло в движение. Герцоги, князья и графы снаряжают войска, желая участвовать в этом походе. Они за бесценок продают свое имущество, чтобы добыть необходимые средства,  – им ведь кажется, что они смогут заполучить  неслыханные  сокровища Востока. Тот, у кого сейчас полно денег, кто готов покупать и продавать – а само время велит делать это, – имеет все шансы заработать неимоверные суммы. Конечно, я богат, но Абнер получил в наследство от отца значительно больше. Если мы объединим свои состояния, то наше богатство достигнет неслыханных размеров. Абнер рад стать моим компаньоном, но он выставил условие: сначала должна состояться его свадьба с  Цаирой. Словом, рабби Моше, ты и сам понимаешь: у меня нет выбора. Даже если бы я и пожалел племянницу.

– Хаим, Хаим, неужели тебе не стыдно столь цинично признаваться в неуемной страсти к деньгам? Ты собрался принести в жертву своим подлым, своим корыстным планам дочь человека, который ради тебя согласился стать рабом?

– Что ты такое говоришь, рабби Моше? Я хочу сделать свою племянницу несчастной?  Да никогда в жизни! Напротив, я хочу ee осчастливить и для этого подыскал ей в мужья богатейшего человека. Что хорошего, если она выйдет за этого Ицхака, за Ашкенази? На ее долю выпадут голод и непрестанные заботы. Я же хочу видеть ее богатой, довольной жизнью, уважаемой женщиной. Разве может девушка мечтать о большем счастье?

– У тебя весьма странный взгляд на то, что есть счастье, а что –  несчастье, Хаим. Для тебя счастье только в богатстве. Невозможно поверить, что ты и великодушный рабби Шимшон –  родные братья! Я больше не стану тебя уговаривать. Там, где существует угроза твоим финансовым интересам, любые просьбы будут напрасны.

– Ты абсолютно прав. Скажи Ицхаку, пусть себе едет спокойно в Вену; если он не захочет сделать это добровольно, у меня достанет сил и средств выдворить его отсюда силой. Сеньор Рауль де Куси, наш всемилостивейший повелитель, весьма благоволит ко мне. Он сам вскоре отправляется в Палестину и поручил мне закупить для него все необходимое. Словом, пусть этот Ицхак поостережется, и самое умное, что он может сделать, – это  отправиться в дорогу. А ты больше не уговаривай меня. Цаира станет женой Абнера. Это мое последнее слово. Никто не сможет изменить мое решение.

– Ты страшно самоуверен. Но знай: в человеческом мозгу зреет множество планов, однако постоянной пребудет в мире лишь воля Б-жья. Отец сирот, Покровитель вдов не отдаст близких рабби Шимшона тебе на поругание. Пешками в твоих недостойных руках они не станут.

IX

Теперь, пожалуй, настал момент рассказать читателю, как жилось тем временем главному герою нашего повествования, рабби Шимшону. Долгие недели, проведенные пленником в трюме пиратского корабля, везшего его в Александрию, были ужасны. Запертый в тесном трюме, вместе с товарищами по несчастью, он страдал не только от нехватки свежего воздуха, но и от того, что приходилось есть один заплесневелый хлеб, запивая его затхлой водой; всякую прочую еду, которую давали узникам, он отвергал, дабы не нарушить предписаний Закона. Было у него, однако,  и преимущество. Остальные его не имели: они страдали от неимоверной тоски и скуки и ничем не могли их разогнать. Рабби же  Шимшон был до такой степени занят собственными мыслями, что, несмотря на страдания и бесчисленные лишения, дни текли для него незаметно. Собственная судьба, собственное рабское состояние дали ему повод поразмышлять над тем, как письменное и устные предания, как Тора, Мишна и Талмуд толкуют отношение рабов к хозяевам. Когда узников однажды вывели на палубу глотнуть свежего воздуха, незнакомая восточная оснастка пиратского корабля оживила память рабби Шимшона: он принялся вспоминать все, что говорится в Талмуде о корабельной оснастке. И всякий раз, занятый своими раздумьями, он не обращал внимания на то, о чем беседуют остальные.  А это была огромная удача. Дело в том, что пленники, среди которых имелось несколько офицеров и множество матросов с захваченных судов, составили заговор. В удобный момент, например во время шторма, когда внимание команды будет всецело занято кораблем, они намеревались освободиться от цепей, убить своих мучителей и овладеть судном, чтобы затем вернуться на нем обратно в Европу. Пираты, в свою очередь, подозревая, что нечто подобное может произойти, с самого начала разместили между пленниками своих людей в одежде рабов, так что обо всем сразу стало известно. В один прекрасный день главарь пиратов и несколько его приближенных в сопровождении матросов спустились в трюм. Зачинщиков заговора и  тех, кто шумел больше других, схватили и на глазах товарищей удавили веревкой. А рабби Шимшона, который, по доносам шпионов, постоянно молчал, вел себя спокойно и не якшался с заговорщиками, освободили от цепей и позволили ему остаток пути беспрепятственно передвигаться по кораблю.

Странное чувство овладело нашим героем, когда путешествие подошло к концу и он ступил на египетскую землю.

На ту землю, где его предки некогда столько лет вкушали горький хлеб рабства. Где и ему была уготована страшная участь раба. Пристально, неотрывно взирал он на пирамиды, которые в далекие времена пришлось строить его праотцам, подгоняемым бичами надсмотрщиков-египтян!

Судовладелец, крупный морской разбойник, передал всех пленников работорговцу; тот незамедлительно переправил их в Александрию. Это город, основанный в далекие времена Александром Македонским, тоже сыграл в истории еврейского народа немаловажную роль. В начале царствования Птолемеев Палестина была одной из провинций Египта; Александрия стала в ту пору центром политической жизни еврейского государства, управлявшегося иудейскими первосвященниками. Здесь по приказу одного из Птолемеев семьдесят старейшин впервые перевели Библию на чужой язык – язык греков. Здесь был воздвигнут храм Онии;  Ония, первосвященник в изгнании, выстроил его по образцу Иерусалимского храма. Позднее здесь вознесся к небу купол знаменитой синагоги, и, несмотря на  бесчисленные гонения, Б-г сохранил  и защитил живущих в городе сыновей Израиля. И теперь еще в Александрии благоденствовала большая и состоятельная еврейская община. С великой радостью передал бы рабби Шимшон здешним братьям по вере весточку о себе. Они, конечно, выкупили бы его – им только нужно было узнать, что он попал в их город. Но работорговец не позволил пленному еврею встретиться с единоверцами. В ту пору был особенно велик спрос на рабов, на сильных и усердных работников, и торговец спешил переправить весь свой товар прямо на базар.

В силах ли ты, дорогой читатель, представить себе зрелище более печальное, чем невольничий рынок? Люди, которые созданы по образу и подобию Б-жьему, тут всего-навсего товар, выставленный на продажу. Подолгу стоят они плечом к плечу длинными рядами – мужчины и женщины, юноши и девушки, мальчики и девочки. Эти несчастные в большинстве своем вовсе не рождены рабами: их похитили разбойники и свезли сюда скопом, смешав все сословия. Дочь князя и дочь нищего купит подчас один хозяин и нищенку, быть может, возведет в ранг законной супруги, а княжну сделает служанкой. Некогда богатый купец, крепкий, мускулистый, способный, кажется, совладать с самой тяжелой работой, должен впрячься в мельничное колесо, изо дня в день выполняя однообразное, убивающее живую душу дело. А вот его бывшего писца, вместе с ним попавшего в руки разбойников, получит в обладание какой-нибудь паша или эмир, и тот служит секретарем, и жизнь его сравнительно легка и приятна. Хуже всего в этой ситуации обычно приходится миловидным, хорошо сложенным юношам. На Востоке, особенно в Египте, где распространено многоженство, бедному человеку редко хватает средств на то, чтобы позволить себе такую роскошь, как гарем или даже одна-единственная жена. И он покупает юношу-раба, которого использует не только для работы, но и для самых что ни на есть мерзких дел!

На этом самом невольничем рынке стоял теперь рабби Шимшон – там, где рядами выставлены были  для продажи рабы и рабыни. Все совершалось по заведенной традиции. С разных сторон подходят покупатели, смотрят,  щупают предложенный товар, спорят из-за цены. Каждый обязан показать, что он умеет. Девочки должны танцевать и бить в бубен, женщины – рассказывать, что способны делать по хозяйству. Прямо здесь же, на рынке, стоят приспособления, на которых им велят прясть и шить. Мужчины перечисляют ремесла, какими владеют, и в построенных тут же, прямо на рынке, мастерских их заставляют строгать, кроить, тачать обувь, копать, делать чертежи и совершать разные другие вещи в том же роде. Многих рабов уже успели купить, когда к группе, в которой стоял рабби Шимшон, приблизился знатный господин в сопровождении многочисленных слуг. Торговец приветствовал его самым почтительным образом: прижал руки к груди и склонился почти до земли. Потом обратился к нему с подобострастнейшим выражением на физиономии:

– Что прикажет мой всемилостивейший господин, эмир Саид? Хвала Всевышнему, Он осчастливил меня возможностью предложить тебе свой товар. Не велишь ли отобрать девушек для твоего гарема – скажем, уроженок Кавказских гор, прекрасных, словно гурии Пророка? Нигде больше ты не купишь таких красавиц задешево. Только у меня. Да благословит тебя Пророк, могущественнейший эмир, за то, что ты направил ко мне свои стопы. Поверь, я угожу тебе, как никогда еще слуга не умел угодить господину: все самое лучшее, самое необыкновенное ты найдешь у меня, и к тому же по самой низкой цене. А может быть, ты захочешь…

– Замолчи, старый болтун! Стой и жди, что я прикажу, – прикрикнул на него эмир и с величавом спокойствием устремил взор на выставленных для продажи рабов. Взгляд его задержался на рабби Шимшоне.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Шимшон, – ответил рабби.

– Ты еврей?

– Мой господин мудр и правильно угадал.

– Ты владеешь каким-нибудь ремеслом?

– Твой слуга никогда не учился никакому ремеслу.

– Должно быть, ты, как то в обычае у твоих братьев, занимался торговлей?

– Твой слуга изучал Писание.

– Как ты попал в плен?

– Я сопровождал брата, торгового человека, в поездке по морю. Наш корабль захватили пираты.

– Куда же делся твой брат?

– Наши единоверцы в Могадоре, что на африканском берегу, отдали за него выкуп и отправили на родину.

– А почему они не выкупили на свободу и тебя вместе с ним?

– Они были слишком бедны, чтобы освободить нас обоих.

– Почему же они не предпочли освободить тебя, ведь ты ученый?

– Я сам попросил предпочесть мне брата, чтобы дома он мог кормить свою семью и мою.

– Ты великодушный человек. Тебе было бы хорошо у меня. Но мне не нужен ученый, мне нужен садовник, который бы содержал в порядке сад позади дворца, подаренного мне султаном Саладином. Впрочем, ты крепок и, пожалуй, смог бы научиться держать лопату.

– Конечно, конечно, – поддакнул работорговец, – ты только взгляни, какое чудесное телосложение…

– Молчи, старый болтун, – снова оборвал его эмир, – и не открывай рот раньше, чем я о чем-нибудь спрошу! Сколько запросил пират за твое освобождение, Шимшон?

– Всемилостивейший господин! – завопил торговец. – Три тысячи драхм за такого раба…

– Молчи, несчастный, или моя палка пройдется по твоей спине! Отвечай мне, Шимшон.

– Пират просил тысячу драхм, всемилостивейший господин.

– Тысячу драхм! И ты, несчастный торговец рабами, смеешь требовать три?

– Но, благороднейший господин, – засуетился продавец, – как можно теперешнюю цену сравнивать с той, которую назначил его хозяин в Могадоре? Ты не подумал о долгом и дорогостоящем путешествии по морю, которое этот раб проделал на средства своего хозяина, обо всех тех обедах, которые он съел, обо всех напитках, которые выпил! Многих рабов по дороге унесла смерть, Кроме того, на корабле поднялся бунт и зачинщиков пришлось умертвить. Все это несказанно увеличило цену оставшихся.

– И все же, – подумав, сказал эмир, – цена в три тысячи драхм бессовестно высока. Я заплачу тебе две. Молчи! Ни слова! Мало тебе этих денег – я повернусь и пойду искать себе другого раба. Сам посмотришь, захочет ли кто-то дать больше за человека, который не сведущ ни в одном ремесле и не владеет никаким искусством. Ну что, согласен?

– А что мне остается? Если мой всемилостивейший господин приказывает, долг слуги – повиноваться. Бери своего раба, пусть он принесет тебе радость.

После этих слов эмир велел одному из своих спутников отсчитать торговцу нужную сумму. Когда деньги были заплачены, он сказал Шимшону:

– Иди за мной. Отныне я твой господин. Я – эмир Саид, слуга могущественного и славного султана Саладина. Мой повелитель подарил мне дворец в Леванте – с садами и виноградниками, пашнями и лугами, полем и лесом. На днях я со своими женами и детьми, слугами и служанками отправлюсь туда, и ты тоже будешь сопровождать меня. Ты увидишь страну своих отцов, Шимшон.

Правый Б-же! Страна отцов, страна Израиля! Рабби Шимшону предстояло ступить на ее священную землю, познать радость слез, пролитых в святых местах – там, где высился Храм Г-сподень, где красовалась твердыня Давидова, где, велик и могуч,  стоял некогда Израиль! Словом, предстояло исполниться самому горячему желанию сердца Шимшона. Но не так, как он мечтал и надеялся. Не под победными знаменами освободителей, вольным и счастливым человеком, не в сопровождении жены и детей, друзей и родственников, соратников и учеников выпало ему вступить в Землю обетованную, дабы помочь поднять из руин города Израиля. Как раб, как подневольный слуга, собственность инородца должен был войти он в пределы страны, что стала для него страной изгнания, тогда как родина осталась далеко на Западе, где жили все те, кого он любил! Что за горестный, что за обидный жребий – так страстно желать чего-то, а потом, когда желание исполнилось, оплакивать свершившееся как величайшее несчастье! Рабби Шимшон глубоко вздохнул, услышав слова своего нового господина.  Глаза его наполнились слезами, тоска наполнила душу, невыразимая боль пронзила сердце, и рабби Шимшону захотелось умереть. Но лишь на мгновение. Потом он снова овладел сообй, поднял глаза к небу и произнес: «Да свершится Г-споди, воля твоя!»

X

Ко времени, о котором мы повествуем, исполнилось примерно сто лет с тех пор, как первые крестоносцы завоевали Святую землю. Потом состоялись второй и третий Крестовый походы, не считая множества менее значительных войн –  таких, например, как морская военная экспедиция герцога Генриха Льва, целью которой было расширение завоеванных земель в Палестине. Теперь же Палестина снова целиком перешла в руки мусульман. Саладин, могущественный, славный своей доблестью султан Египта, шаг за шагом с победами продвигался вглубь страны, пока в 1188 году не нанес христианам сокрушительное поражение при Тивериаде и снова не завладел Иерусалимом. В Европе эти события привели одновременно к небывалому оживлению и ужасному замешательству. Богатейшие торговые города побережья Средиземного моря, особенно на юге Франции и в Италии, жили теперь в страхе за свое благополучие, основанное на беспрепятственном сообщении с Востоком.

Европейцы в общем-то  не собирались сидеть сложа руки, когда на Востоке творились такие дела. Папа Луций II направил послание самым могущественным правителям Запада, и иерусалимский патриарх Ираклий повез его из города в город, от одного европейского двора к другому. Генрих II, король Англии, герцог Нормандии, призвал в Лондон своих князей, графов и баронов. Туда же прибыл и Вильгельм, король Шотландии, и его сын Давид. После того как правители Англии во главе с королем и его сыном и наследником, графом Ричардом де Пуату, позднее прозванным Ричардом Львиное Сердце, подняли крест, короли Англии и Франции в окружении высшей знати обоих государств договорились о встрече под знаменитым вязом на равнине между селениями Жизор и Три,  на границе Нормандии и Франции. Под этим гигинтским вязом, чья ветвистая крона бросала густую тень далеко вокруг, герцоги Нормандии, еще до того как завоевать Англию, нередко съезжались с королями Франции, которым платили дань. Встреча состоялась, папские послы произнесли пламенные речи, и король Франции, а вместе с ним почти все герцоги, графы и рыцари его огромной страны последовали примеру англичан и норманнов, подняв крест высоко в небо.

На севере Европы, в Дании и Фрисландии, усилия епископов, призывавших к Крестовому походу, тоже увенчались успехом. И Германия не осталась в одиночестве. Хотя самый могущественный правитель Запада, старший в династии Гогенштауфен, император Фридрих Барбаросса и отказался принять решение на всеобщем съезде в Страсбурге, он все-таки назначил на середину поста День Надежды Господней в Майнце. Там собрались почти все духовные князья, все крупнейшие аристократы, все владыки Германии и вместе решили примкнуть к Крестовому походу. Во главе его встали император и его сын, герцог Фридрих Швабский. Три самых могущественных правителя в мире, командовавшие весьма внушительными армиями, собрались в путь на Восток отвоевывать Палестину. Повсюду шли грандиозные приготовления. Всем крестоносцам списывались долги. Кроме того, им было позволено заложить недвижимость, дабы приобрести все необходимое для похода. Чтобы и самые бедные получили возможность участвовать в походе, одновременно была придумана так называемая «Саладинова десятина». Всякий, кто не желал отправляться в поход, должен был за это отдать десятую часть принадлежащего ему имущества. Десятину обязаны были платить и евреи, предоставляя крестоносцам средства, с помощью которых последние потом могли преследовать и мучить исповедующих единственного Б-га. Всякого, кто сопротивлялся и не хотел отдавать «Саладинову десятину» или приуменьшал реальные размеры своего имущества, заковывали в цепи и держали в темнице до тех пор, пока он не платил столько, сколько требовалось. Был объявлен «Б-жественный мир», и любые распри внутри лагеря строжайше запрещались.

Когда же короли Франции и Англии заставили своих подданных благодаря «Саладиновой десятине» уплатить в казну огромные суммы, то деньги они употребили на то, чтобы в обход объявленного «Б-жественного мира» вступить между собой в самую ожесточенную борьбу. Города и деревни обращались в пепел, женщин насиловали, пленным выкалывали глаза, частенько их также оскопляли или убивали. С победителем, королем Франции, объединились сыновья английского короля, чтобы вместе вести войну против родного отца. Город Ле Ман, который, как заверял король Генрих, находился под особым его покровительством, потому что он там родился и потому что в этом городе, покоился прах его отца, теперь был трусливо брошен его величеством на произвол судьбы и достался врагам, сделавшись добычей пламени. Война закончилась только тогда, когда английский король, покинутый почти всеми своими вассалами, полностью лишился сил к сопротивлению. Вскоре после заключения мирного договора, весьма унизительного для Англии, он умер. Таковы были вдохновенные воины Христовы. Не любовь к своей вере вела их на Восток, а желание грабить, убивать и жажда приключений.

Пока в Европе происходили описанные события, султан Саладин с величайшей тщательностью и мудрой осторожностью совершал свои приготовления. Он щедро наградил несколько  заслуженных военачальников, чтобы тем самым прочнее привязать их к себе. Среди них был и эмир Саид, купивший на рынке в Александрии рабби Шимшона. Султан подарил Саиду укрепленный замок в Леванте с многочисленными угодьями – полями, пашнями, лесами и виноградниками. И вот теперь эмир в сопровождении жен, слуг и детей направлялся туда, куда должен был следовать за ним и рабби Шимшон. Когда в Яффе рабби сошел с корабля и впервые ступил ногой на Святую землю, он пал ниц, поцеловал священную пыль и горько заплакал. Потом поднялся, разодрал на себе одежды сверху донизу и произнес голосом, глухим от слез: «Хвала Тебе, Вечный наш Б-г, Царь мира, Судья праведный». Он прошел вместе со свитой своего господина через всю землю Израиля,  видел руины там, где когда-то на священных местах высились здания, и не раз еще раздирал на себе одежды и повторял хвалы Б-гу.  «Ах, – говорил он себе, – вот какова она, земля моих отцов, прекраснейшая среди земель! За то, чтобы обладать этой маленькой страной, и сегодня сражаются друг с другом самые могущественные народы, как сражались они тысячи лет назад. В спор за нее вступили между собой некогда уже первые потомки Ноя, сыновья Сима (им эта земля досталась в наследство) и сыновья Хама, жаждавшие сделать ее своей. Стоило одному из народов возвыситься и обрести могущество, как он прежде всего стремился овладеть священной землей Израиля. Когда ассирийские цари захватили власть над миром, половину этой земли подчинили они себе, в борьбе за вторую половину силы их иссякли. Навуходоносор, правитель Вавилона, воздвиг трон на руинах стольких стран; однако сначала ему пришлось покорить Египет, боровшийся с ним за обладание землей евреев. Персы, мидийцы и греки ничего так не желали, как распространить свою власть на благодатную землю Израиля. После распада империи великого Александра, царя македонян, Иудея неизменно оставалась наградой; за право обладания ею сошлись в битве Птолемеи и Селевкиды. Могущественный Рим, диктовавший всему миру свою волю, посылал сюда лучших своих полководцев, пока Иерусалим не превратился в развалины и дом нашего Б-га не стал грудой мусора. Так и теперь великие народы не жалеют сил, спорят за нашу землю. Эта земля! Вот она простирается вдоль моря, простирается между тремя континентами – Азией, Африкой и Европой. Эта земля, с ее могучими горами, полноводными реками, плодородными равнинами, густыми лесами… Какой невыразимо прекрасной, должно быть, лежала она под небом в те дни, когда здесь жили наши праотцы, когда повсюду виднелись многолюдные города и цветущие деревни, и бесчисленные стада паслись на зеленых пастбищах, и живительное молоко текло из тугих сосцов темноглазых коров, и финиковая пальма и смоковница вместе бок о бок росли в лесу, устремляя к небу свои вершины. Сочные плоды их лопались, и сладкий сок капал на землю во исполнение слов Священного Писания, гласящих: “Земля, где текут молоко и мед”! Без забот и печалей, без больших усилий, без тяжкого труда обрабатывали мои предки эту чудесную землю. Как великолепно, должно быть, она выглядела, когда толпы людские собирались у стен иерусалимских, дабы явиться на великий праздник пред лицо Всемогущего! Какой благодатной, должно быть, она была и тогда, когда зажиточные хозяева на ослах, груженных тяжелой кладью, везли в Иерусалим первый урожай или вторую десятину! Несказанно хороша была она, наверное, когда сотни тысяч людей собирались в преддверии Храма на Пейсах, чтобы приготовить пасхальную жертву,  а при входе в Храм рядами стояли священники, собирая в серебряные и золотые сосуды кровь, которой предназначалось окропить алтарь!  Какой прекрасной, думается мне, была она в Судный день, когда первосвященник, в окружении великого множества истово молящихся людей, называл непроизносимое в иных случаях имя Б-жие, принося пред лицом Б-га священные жертвы. И тогда красная нить делалась снежно-белой – в знак того, что Всевышний прощает своему народу грехи! Какой волшебной, вероятно, казалась земля эта всякому, когда каждый год, в пятнадцатый день месяца Авa, дщери иерусалимские в белых одеждах выходили на горы, покрытые виноградниками, чтобы там предаться радостным и невинным играм пред лицом Б-жиим! Какой прекрасной, без сомнения, она была и во время праздника водочерпания, когда пламя радости освещало город Иерусалим, а старцы и юноши соревновались, старалясь превзойти друг друга, и всеобщее ликование было так велико, что никому и в голову не приходило отправиться спать! Б-же! Б-же! И все это великолепие в прошлом! Из-за грехов своих мы потеряли эту чудесную землю, и сыны Израилевы едят на чужбине горький хлеб изгнания. Мы рассеяны по всему миру, и отныне наш удел – нужда и страдание!»

Рабби Шимшон опустился на камень, лежавший у дороги, покрыл голову и снова зарыдал во весь голос.

Тут подъехала к нему Фатима, единственная дочь его господина, и спросила с выражением искреннего участия в голосе:

– Почему ты плачешь, чужеземец? Ты, наверное, оставил на родине, в далекой Франции, любимую жену и детей и сердце твое разрывается от тоски по ним?

– Да, конечно, – отвечал ей рабби. – Дома остались у меня любимая жена и дорогие сердцу дети. Разумеется, сердце мое тоскует по ним, а глаза наполняются слезами каждый раз, когда я в неизбывной тоске своей о них вспоминаю! Но сейчас причина в другом. Эта земля  – земля моих отцов. Из-за наших грехов изгнал нас Б-г отсюда. Вот какая мысль тяготит мое сердце и заставляет лить слезы.

– Ты иудей?

– Да, великодушная госпожа, я принадлежу к народу, которого Б-г избрал среди всех народов земли, чтобы он был его святым народом. Но мы… Мы согрешили, и Б-жья кара постигла нас,  как не постигала  ни один другой народ земли.

– А почему ты не разорвешь узы, связывающие тебя с этим народом, почему не примкнешь к тем, кто исповедует учение Пророка? Тогда мой отец, конечно же, сразу бы даровал тебе свободу.

– Не говори так, великодушная госпожа. Даже в несчастье Израиль все равно остается Б-гоизбранным народом. Учение, которое Он нам дал, заповеди, которыми одарил своих детей, поднимают нас высоко над житейскими бедами, позволяют легко переносить любые невзгоды. Мы все равно остаемся Его народом, овцами Его стада. Придет час, и Б-г пошлет нам искупителя; настанет день, когда Он со всех концов земли снова соберет нас вместе! Тогда мы опять будем первейшими среди других народов. Нам только нужно не отступать от служения нашему Б-гу.

С того дня дочь эмира Саида стала часто и подолгу беседовать с рабом своего отца, рожденным в земле франков, а эмир, любивший единственную дочь больше всего на свете, даже больше своих сыновей, позволял Фатиме делать все, что ее душе угодно.

Они добрались наконец до нового владения эмира – до замка в Леванте. Саид принялся обустраивать жилье. Сад поручили заботам раба из Франции. Эмир Саид сдержал слово. Рабби Шимшону было у него хорошо. Работой его не перегружали, по субботам он волен был отдыхать; вообще никаких препятствий ему не чинили, и он спокойно мог исполнять все, что предписывала ему религия. Никому не казалось странным, что Фатима часто и подолгу бывала в саду: она ведь очень любила цветы, и родные это знали. Однако рабби Шимшон, к величайшему своему ужасу, замечал, что единственная дочь его господина почти открыто выделяет его из толпы слуг эмира. Он по возможности избегал встречаться с ней. Но это было не так-то просто. Обитатели замка по первому знаку должны были со всех ног бросаться исполнять малейшие ее желания.

XI

Однажды эмир велел своему еврейскому рабу прийти в его покои.

– Шимшон, – сказал он, – за то короткое время, что ты у меня служишь, я успел тебя полюбить.

– Всемилостивейший повелитель, – ответил рабби, – ты слишком добр к своему слуге. Если уж Б-г обрек меня на то, чтобы жить рабом вдали от родины, то я не устаю благодарить Его за то, что Он предал меня в руки такого доброго господина.

– А почему я должен плохо обращаться с тобой? Ты ведь служишь мне верой и правдой. Но у меня есть для тебя кое-что и получше. Если ты будешь послушен мне, то я отпущу тебя на свободу.

– Как, – вскричал обрадованный рабби Шимшон, – ты согласишься так поступить, ты вернешь мне свободу и позволишь вернуться к жене и детям?!

– А вернись ты и в самом деле в страну франков, какая судьба ждет тебя там?

– Я стану снова жить вместе с теми, кого люблю, я снова без помех смогу предаться изучению Торы.

– Тогда ты останешься, как и был, бедным человеком, получающим скудное содержание из рук своего брата.

– Мне и не надо большего, милостивейший господин! Послушай, что говорят об этом наши мудрецы: «Ешь хлеб с солью, запивая его водой, спи на земле и веди жизнь, полную трудов, изучая Тору. Если ты будешь так жить, то будешь счастлив и благополучен, счастлив в этом мире и благополучен после смерти». Вот каков путь Торы.

– То, что ваши мудрецы за такую скудную, полуголодную жизнь сулят вам в будущем услады рая, это я очень даже могу понять. Но мне, честное слово, кажется слишком суровым, что для счастья в этом мире они предлагают тебе всего лишь хлеб, соль, воду и земляную постель,

– Милостивейший господин, это изречение наших мудрецов так же справедливо, как и все, чему они учат. Удовольствия земного мира суетны и ничтожны. Участь богача кажется бедняку куда как завидной, но стоит ему самому разбогатеть, и он весьма скоро делается равнодушен ко всему, чего еще вчера так страстно желал. Если мне необходимо утолить голод, то не все ли равно – будет то скудная пища или самые изысканные яства? А кроме того не забудь, что вкусная, возбуждающая аппетит еда, да еще в избытке, намного вреднее для здоровья, чем самая обыкновенная, простая и даже грубая пища. Разве усталый труженик после тяжелого дня не спит на голой земле крепче и слаще, чем ленивый богач, от пышного ложа которого так часто бежит сон?

– Я вижу, тебя не привлекает то, к чему стремится большинство людей. И все же я надеюсь, что ты примешь мое предложение.

– Говори, мой господин, твой слуга слушает тебя.

– Видишь ли, Шимшон, Фатиму, свою единственную дочь, я люблю много больше, нежели других своих детей. Ее мать, которую я когда-то тоже искренне и горячо любил, рано умерла, и девочка – единственная память, оставшаяся мне о ней. Нежность моя к этому ребенку всегда, пожалуй, выражалась сильнее, чем следовало бы. Наверное, это не пошло Фатиме на пользу. Никогда и ни в чем не противоречил я ее желаниям. Вчера за нее посватался один богатый и знатный молодой эмир. Тогда она со слезами призналась мне, что любит тебя, Шимшон, и что хотела бы стать твоей женой. Признаюсь, мне не так уж легко исполнить ее желание и возвысить до ранга зятя Саида бывшего своего раба. Но я ценю в тебе возвышенную душу и благородное сердце. Прими религию Магомета, и тогда уже сегодня я отпущу тебя на волю и представлю султану Саладину, который умеет ценить людей, наделенных  таким умом и такими дарованиями, как у тебя. Пройдет совсем немного времени, и ты наверняка займешь видное место при дворе султана. Тогда ты вернешься к нам, и я выдам Фатиму за тебя замуж.

– Милостивейший господин, твои слова несказанно печалят меня. Ты так добр ко мне, а я вынужден показаться неблагодарным, отклонив твое великодушное предложение. Я мог бы обмануть тебя, мог бы согласиться принять предложенную свободу, мог бы отправиться ко двору султана и там с легкостью найти способ бежать на родину. Но я и не помышляю об этом. Я не стану обманывать тебя и лгать тебе. Напротив, я открыто говорю, что никогда не соглашусь отказаться от веры своих отцов. Ты знаешь, как однажды царь вавилонян хотел заставить Хананию, Мишоэла и Азарию отречься от Б-га Израилева? Они дали бросить себя в огонь, но не исполнили волю царя. Я тоже готов умереть, если тебе угодно будет предать меня смерти, но я всегда останусь верен своему Б-гу.

– А твой Б-г разве не тот же, что и наш? Разве у нас у всех не один Отец, разве нас всех нас создал не один  Всевышний?

– Истинно говоришь ты, но поклоняемся мы ему по-разному, и я всегда буду служить своему Б-гу – так, как велел Он нам через нашего учителя Моисея.

– Ты, раб, осмеливаешься мне перечить?! Да я попросту приказываю тебе принять ислам! Я твой господин, владыка над твоей жизнью и смертью. Я могу раздавить тебя, как червяка.

– Ты можешь убить меня, господин, но не в твоей власти заставить меня изменить моей вере.

– Тогда я убью тебя, собака!

Вне себя от гнева, эмир выхватил из ножен кинжал и в ярости бросился на рабби.

В этот миг  из соседней комнаты вбежала Фатима.

– Отец! – закричала она. – Отец, не трогай его!

Услышав голос дочери, эмир замер, потом отвел в сторону кинжал, уже почти коснувшийся груди рабби Шимшона.

– Еврей! – закричал он голосом, хриплым от ярости. – Ты осмеливаешься противиться моей воле!

– Мой добрый, милостивый господин, – невозмутимо проговорил рабби Шимшон, – разве ты сам не преисполнился бы презрения ко мне, если б ради денег, благополучия или женщины я отрекся от своей веры?

– Прочь! – вскричал эмир.

Рабби Шимшон удалился, и Саид повернулся к дочери,  дрожавшей всем телом:

– Ты была рядом и слышала наш разговор?

– Да, отец.

– Стало быть, ты знаешь, что этот еврей ответил мне, знаешь, что он отважился перечить моей воле?

– Я слышала, отец.

– Фатима, Фатима, что ты делаешь со мной! Ради тебя я унизился до того, до чего не унижался еще ни один правоверный. Я предложил своему рабу свободу, богатство, положение, почет и собственную дочь, а он от всего этого отказался. Сколько достойных молодых людей почли бы за счастье породниться со мной, а этот еврей тобой пренебрег! Глупое дитя, зачем ты сделала такой нелепый выбор? Будь благоразумна и выбрось из головы эту жалкую собаку, принадлежащую к презренному иудейскому  племени.

Фатима заплакала.

– Отец, – произнесла она сквозь слезы, – я люблю его, люблю больше жизни! Разве ты не понял, какой это благородный, добродетельный, смелый человек? Ведь для него свобода, титул и богатство – ничто; он не пожелал пожертвовать ради них своими убеждениями.

– И ты не сердишься на него за то, что он отверг тебя? Неужели ты так мало себя ценишь, что готова признать его правоту? Он отказался обладать тобой, презрел возможность стать зятем эмира Саида!

– О мой отец! Ты не должен подходить к Шимшону с той же меркой, что и к другим людям. Он не такой, как все. Человек с возвышенными представлениями, он не способен на предательство. И почитает ничтожным то, чего другие вожделеют всем сердцем. О, если бы Б-г помог мне найти способ, как стать его женой и чтобы ему для этого не пришлось идти против собственной совести!

– Глупое дитя! Так ты, пожалуй, захочешь, чтобы я отдал тебя замуж за иудея! Клянусь бородой Пророка…

– Не клянись, отец, не клянись!

– Даже если я и не подкреплю клятвой своего слова, все равно этому не бывать никогда. Что скажет султан, что скажут все мои друзья и знакомые, если я отдам свою дочь в жены какому-то еврею? Прошу тебя, Фатима, забудь о нем! Стань снова независимой и гордой, моя девочка, преисполнись гнева и ненависти к тому, кто осмелился пренебречь тобой.

– Возненавидеть его? Увы, отец, это не в моих силах.

– Тогда по крайней мере будь мужественной и заставь себя изгнать мысль об этом строптивом рабе из своего сердца. Фатима, дитя мое, дочь моей возлюбленной Сулейки, которой ты не знала! Я всегда думал, что ты любишь меня так же, как и я тебя. Неужели ради какого-то иудея ты совсем забыла отца? С самого раннего детства тебе ни в чем не было отказу. Сегодня я впервые прошу тебя уступить мне. Не отвергай моей просьбы: будь решительной, доченька, и выбрось мысли о Шимшоне из своей головы.

– Я попытаюсь, отец.

– Согласись выйти замуж за эмира Ибрагима; он ведь только вчера сватался за тебя.

– Вот этого я не сумею, дорогой отец. Прошу тебя, дай мне время во всем разобраться.

В тот же день эмир Саид отправил еврейского раба в самый отдаленный конец своих владений, велев тамошним надсмотрщикам обращаться с ним возможно строже. Рабби Шимшон с терпением и спокойствием принял перемену в своей участи. Ни на секунду не пожалел он о том, что отказался от предложения эмира. Управляющим в этой части угодий Саида оказался грубый и жестокий человек, которому доставляло удовольствие мучить подвластных ему рабов. Сколько же должен был вынести от него рабби Шимшон, для которого эмир потребовал особой строгости! Кнут управляющего то и дело опускался на спину несчастного, оставляя на ней кровавые рубцы. Но мужественный рабби Шимшон не жаловался, не роптал. Воображение не рисовало нашему герою бесчисленные блага, кои достались бы ему, женись он на любимой дочери эмира Саида, прекрасной Фатиме, заполучить руку и сердце которой стремились многие мужчины. Его не влекли ни власть, ни богатство, ни почет, ни другие земные радости. Что касается страданий, выпавших на его долю, то он смиренно выносил их, покорный воле небесного Отца. Даже крик боли, что так часто готов был вырваться у этого человека в миг, когда его бил кнутом жестокий надсмотрщик, он научился подавлять, а вместо этого лишь вздыхал и произносил вслух: «Да прославится имя Всевышнего!»

Продолжение следует.

Перевод с немецкого Марии Витковской.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru