[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  МАЙ 2004 ИЯР 5764 – 5 (145)

КнЯзь ИЗ Куси

Маркус Леман     

I

Невиданное дело: в маленьком французском городке Куси (впрочем, в эпоху, о которой наш рассказ, городок этот находился под властью английского короля вместе со многими другими городами и областями Франции) примерно в одно и то же время жили четыре известных на весь мир человека. А ведь ни до того, ни после городок этот не подарил земле ни единой знаменитости. Первым среди них следует назвать прославленного своими подвигами рыцаря и полководца Рауля I, сеньора де Куси, в 1191 году героически погибшего при осаде крепости Акко. Его кастелян Рено де Куси, тоже участвовавший в третьем Крестовом походе в Святую землю, был одним из популярнейших французских менестрелей. Он и его подруга, девица Де Фаэль, которую он превозносил в своих песнях подобно Тристану и Изольде, стали неумирающим символом несчастных влюбленных. Их знает мир, и о них говорится в каждом учебнике по истории литературы. И еще два весьма незаурядных человека жили тогда же в Куси, их слава и влияние были огромны – однако, только среди евреев. Одного из них звали рабби Моше из Куси; его почитали как автора Семага (Великой Книги Заповедей). Другой же, свояк рабби Моше, был выдающийся тосафист рабби Шимшон из Куси.

Известна ли тебе, дорогой читатель, славная французская школа тосафистов, гордость Израиля? Если изучение Талмуда сделалось для лучших мужей Израиля радостью и наслаждением, то воистину не последняя заслуга в этом деле принадлежит тосафистам. Благодаря им толкователи Б-жественного учения пошли по новому пути; погрузившись в море безбрежной мудрости Талмуда, они выявили места, казавшиеся на первый взгляд противоречивыми, и продемонстрировали выдающуюся остроту ума, сняв мнимые противоречия и научив нас постигать и ценить по достоинству самые изощренные ходы религиозно-философской мысли. Основателями уникальной школы тосафистов были три брата, внуки самого Раши (рабби Шломо Ицхака), знаменитого комментатора Библии и Талмуда, – рабби Шмуэл (Рашбам), рабби Ицхак (Рибам) и рабби Яков (Рабейну Там). Все трое – сыновья рабби Меира, зятя Раши. Одним из самых одаренных учеников этих мужей и самым младшим среди них был наш рабби Шимшон из Куси.

Великая ученость и громкая слава рабби Шимшона никак не повлияли на его доходы: он жил в неслыханной бедности, и, если бы Хаим, богатый его брат, не подкидывал ему время от времени немного денег, ему с женой и детьми пришлось бы попросту голодать.

Трудно представить себе двух более несхожих людей, чем эти родные братья. Даже внешне они самым решительным образом отличались друг от друга. Рабби Шимшон был высок и хорош собой. Черты лица его поражали благородством. Лоб мыслителя, большие черные глаза... Хаима, напротив, природа наделила малым ростом и весьма непривлекательной физиономией с низким уродливым лбом. Маленькие серые глазки, беспокойно бегающие по сторонам, выдавали в этом человеке скорее стремление к наживе, нежели работу хоть какой-нибудь серьезной и уж тем более благородной мысли..

Однажды рабби Шимшон сидел у себя в рабочем кабинете. На столе перед ним лежал открытый трактат Талмуда, поля которого пестрели множеством пометок. Подперев голову рукой, рабби глядел в текст Учения, глубоко погруженный в решение сложной проблемы. Потому-то он и не услышал, как отворилась дверь и вошел Хаим.

– Ага! – закричал тот прямо с порога. – Опять сидишь с многодумным видом, ученый мой братец, ничего не видишь, ничего не слышишь?! Хотел бы я знать, какая польза от этого вечного учения?! Да твоя жена и дети твои голодали бы день за днем, если бы я над ними не сжалился.

– Доброе утро, Хаим, – с кроткой улыбкой отвечал рабби Шимшон, – спасибо тебе, что вошел, не поприветствовав меня, и тем дал мне возможность сделать это первым, как нам предписывает Мишна в трактате Авот.

– Да брось ты свои шуточки! Что такое приветствие? Ничто! Может ли человек приветствием насытиться, утолить жажду или прикрыть наготу? Я тут принес тебе кое-что получше приветствия! Деньги принес, дабы ты и твоя семья могли есть, пить и одеваться!

С этими словами он бросил на стол два золотых дублона.

– Спасибо тебе, добрый брат, – проговорил рабби Шимшон. – В том, что я заслужил у небес усердным, постоянным изучением Торы, есть и твоя доля. Ты подобен Звулону, который занимался торговлей, чтобы Иссахар мог жить ради постижения небесной мудрости; ты схож с Азарией, заботившимся о своем брате Шимоне… Но я вижу ты дал сегодня непривычно много денег. Как это понимать?

– Ая-яй, да ты хитрее, чем я думал. Сразу догадался, что у такого человека, как я, все необычное обязательно имеет и причиной что-то не такое, как у всех. Ты прав, я не мечтатель вроде тебя, и одной похвалы Г-сподней, которую ты мне обещаешь, недостаточно для того, чтобы я расстался с двумя дублонами. Нет, эта крупная сумма пойдет на то, чтобы твоя семья могла довольно долго жить безбедно. Дело в том, что мне предстоит отправиться в Англию, и я хотел просить тебя поехать со мной.

– Брат, ты не станешь этого требовать.

– Почему же?

– Как я могу уехать в путешествие, плыть по морю и неизвестно, на сколько дней или месяцев прервать свои занятия?

– Разве нельзя заниматься в дороге?

– Можно. Но не так усердно, не так прилежно, спокойно и вдумчиво, как дома.

– Ты что, зубрила-школьник, которому непременно нужно выучить урок?

– День короток, работы много. И хозяин подгоняет! А мои питомцы, как смогут они обойтись без учителя?

– Тебе, значит, эти мальчишки дороже родного брата, без забот которого ты бы так и терпел нужду до конца времен? Ты же не в состоянии заработать даже мало-мальски приличные деньги. Тебе радоваться надо, что ты можешь хоть в чем-то, по крайней мере, быть мне полезным.

– И как же я, непрактичный ум которого ты сам все время бранишь, могу быть полезен тебе в делах?

– Мне нужно в Лондон. Я собираюсь заключить одну крупную сделку; для этого мне понадобится содействие наших единоверцев, живущих там, а для этого опять-таки нужно, чтобы кто-то замолвил за меня словечко. Раввин Лондона, рабби Яков из Орлеана, – твой друг, твой давний коллега. Если ты поедешь со мной, он примет тебя в Лондоне с великими почестями. Все лондонские евреи почтут для себя за счастье вступить в деловые отношения с тобой, а стало быть, и со мной, твоим братом и спутником.

– Но, может быть, достаточно просто моего письма к рабби Якову?

– Нет, письмо и личное общение – совсем не одно и то же. Кроме того, мне нужен человек, которому бы я доверял, с которым мог бы посоветоваться. Сделку я собираюсь заключить крупную, значительную, она может удвоить мое состояние. Однако я должен подходить к делу осторожно, должен обдумать все до мелочей и обсудить. Мне предстоит передавать разным людям большие суммы, иной раз очень большие, их нельзя доверить кому попало. Так что оставь свои сомнения и решайся: отдай нужные распоряжения в доме, прощайся со своими и едем. Если все пройдет хорошо, я тебя щедро награжу. Твоя семья никогда больше не будет нуждаться.

– Ты хочешь ехать именно в Лондон?

– В Лондон.

– Возможность снова увидеться с рабби Яковом из Орлеана, обсудить с близким другом результаты моих изысканий, узнать, что он сам открыл за долгие годы, пока мы не виделись, – все это побуждает меня невзирая ни на что принять твое предложение. Как ты думаешь, сколько времени продлится наше отсутствие?

– Не больше полугода.

– И я должен на столь длительный срок оставить своих учеников?

– Опять твои ученики! Они что, платят тебе за учебу?

– Как ты только можешь говорить такие вещи! Ты прекрасно знаешь…

– Именно потому, что знаю – уроки твои тебе ничего не дают, и даже теми деньгами, которые тебе отстегиваю я, ты делишься с бедными учениками… Так вот, именно поэтому я прошу тебя вспомнить, что кое-чем ты мне все-таки обязан. А ученики могут пока поучиться у твоего свояка, у рабби Моше.

– Это вряд ли возможно; у Моше другая система преподавания, он сефард.

– Тем лучше, твоим ученикам будет полезно познакомиться с различными школами обучения. Если, вернувшись, ты найдешь, что твой метод все-таки лучше, чем у свояка, то просто порадуешься, ибо сумел найти правильный путь. Если же увидишь, что молодые люди при рабби Моше продвинулись в науках дальше, чем при тебе, то откажешься от своего подхода к делу и станешь учить, как он.

Рабби Шимшон рассмеялся.

– В этих вещах, милый брат, – проговорил он, – ты и вовсе ничего не смыслишь. Моя система обучения – это я сам. Такой, какой есть, каким стал благодаря учителям, своим товарищам и своим ученикам; я должен придерживаться пути, по которому шел, иначе мне не добиться даже самых незначительных успехов. Ты мог бы пожелать, чтобы я водрузил себе на плечи другую голову, но я не могу это сделать и точно так же не могу перейти к другим методам преподавания. Но не будем больше об этом. Я твердо решил пренебречь своими сомнениями и отправиться с тобой. Когда ты предполагаешь сесть на корабль?

– В ближайшее воскресенье.

– Сегодня среда… Мне нужно будет переделать кучу дел.

– Тогда я тебя оставляю с твоими заботами, у меня тоже имеются кое-какие неотложные делишки. Прощай!

– Б-г да пребудет с тобой.

II

– Дина, – сказал рабби Шимшон, входя в комнату, где в окружении детей сидела его жена. – Дина, жена моя, Хаим только что был здесь, он принес мне две эти золотые монеты. Возьми их и оплати расходы по хозяйству. Только будь экономна: Хаим полгода проведет в чужих краях, и денег должно хватить на все это время.

– Твой брат собирается на полгода уехать?!

– Да, он плывет через море в Англию и хочет, чтоб я непременно отправился вместе с ним.

– Но ты ведь не согласился?

– Да как же я мог не согласиться? Разве мы не зависим целиком и полностью от моего брата? Кроме того, он пообещал после возвращения так щедро наградить меня, что впредь мы не будем знать ни бедности, ни забот. Сдается мне, это неплохая цена за недолгую разлуку.

– И все-таки я бы хотела, чтоб ты остался с нами! Полгода ты будешь так далеко… В море человека подстерегают ужасные опасности!

– Узкая полоска воды, отделяющая нас от Англии, вряд ли заслуживает названия моря.

– Однако пересечь эту узкую полоску часто бывает трудно и небезопасно!

– Где бы мы ни находились, мы все равно во власти Б-жьей. На Его милость я уповаю. Он благополучно приведет меня к вам обратно и, надеюсь, в добром здравии.

– Подумать страшно, что я должна остаться одна с детьми! Наш Яков подрастает, скоро ему понадобится учитель.

– Я поговорю со своим учеником, с Ицхаком, чтобы он занимался с ним, пока я буду в отъезде. Наша дочь Цаира уже почти совсем взрослая, она может помогать тебе в воспитании младших детей.

– Ах, она сама еще ребенок.

– Вовсе нет, дорогая мама, – живо откликнулась Цаира. – Мне целых одиннадцать лет, и в следующий День Искупления я уже буду поститься!

Рабби Шимшон привлек ее к себе и поцеловал.

– Ты моя большая дочка, – проговорил он с нежностью, – ты сможешь помочь матери. Будь послушной и набожной, и тогда я тебе привезу из Англии какой-нибудь замечательный подарок. Что ты хочешь, чтобы я привез?

– Ничего, возвращайся сам целым и невредимым.

Рабби Шимшон смахнул слезу с ресниц.

– Дети, – сказал он погодя, – оставьте нас ненадолго. Мне надо поговорить с вашей матерью.

Дети вышли.

– Дина, – начал рабби Шимшон, – я очень неохотно еду с Хаимом, но я не могу и не вправе отказать ему. При моем положении его просьба – это, считай, все равно что приказ. А предчувствия у меня весьма мрачные. Все дороги, говорят мудрецы, таят опасности, путешествие по морю опасно вдвойне, а тот остров, который хоть и зовется Англией, Ангельской страной, населяет дикий, варварский народ. Он веселит и взбадривает себя горьким напитком, сваренным из ячменя, и в таком состоянии представляет немалую угрозу для сынов нашего народа... Впрочем, на все Б-жья воля. Если со мной что-нибудь случится, если мне не суждено вернуться домой из этой поездки, обещай воспитать наших сыновей в духе Торы и выдай дочерей замуж только за ученых-талмудистов. Обещай же мне это, возлюбленная жена моя!

– Ты пугаешь меня, Шимшон. Останься, не плыви за море с братом!

– Я должен, даже обязан поехать с ним. Но я спокойно взгляну в глаза смерти, зная, что ты позаботишься, чтобы мои сыновья постигли мудрость Талмуда.

– О мой возлюбленный супруг, неужели ты сомневаешься, что дочь великого рабби Хаима а-Коена станет думать о чем-нибудь ином, кроме своего священного долга воспитать детей согласно твоим убеждениям и взглядам моего почившего  отца?

– Конечно же, не сомневаюсь, дорогая Дина! Ты лучшая среди женщин, такую, как ты, воспел царь Соломон, и я, обладатель ее, счастливее владеющего драгоценным жемчугом… Но теперь, когда я позаботился о детях, надо позаботиться и об учениках. Я отправляюсь к рабби Моше, супругу твоей сестры, буду просить его, чтобы он взял к себе моих воспитанников и учил их до дня моего, если будет угодно Б-гу, благополучного возвращения.

Рабби Шимшон поступил, как и собирался. Что касается его свояка, то последний с величайшей готовностью пошел навстречу любимому родственнику. Затем рабби Шимшон привел в порядок свои рукописи, сложил их в тщательно запертый ящик и передал ящик жене. Дина за эти дни собрала для мужа все необходимые в плавании вещи. Тем временем подошла суббота – последняя суббота, которую рабби Шимшон провел с семьей и учениками. После нее началась долгая разлука.

Вся община провожала братьев до самого берега, где, подняв паруса, путешественников ждал галеон. Не будем описывать сцену прощания. В наши дни, в эпоху железных дорог, пароходов и телеграфа, езда из страны в страну стала настолько обычным делом, что, отправляясь в короткую поездку из Франции в Англию, люди уже не считают нужным прощаться с остающимися. Теперь паром за пару часов перевозит пассажиров из Кале в Дувр, и французский берег еще не успевает скрыться из виду, как вдали уже поднимаются белые меловые скалы гористого побережья Англии. Иначе обстояло дело семь столетий назад. Большого труда стоило тогда гребцам провести суда от берега к берегу, и самое короткое путешествие по морю было труднее и опаснее, чем сейчас перемещение из одной части земного шара в другую.

Стоял чудесный, солнечный летний день, яркий свет и свежий морской ветерок успокаивающе действовали на рабби Шимшона. И все-таки не без боли в сердце смотрел он на французский берег, откуда близкие махали ему платками на прощанье. Корабль потихоньку покидал бухту, и скоро вдали уже ничего нельзя было различить.

– Пошли, – сказал Хаим, – спустимся в каюту. Я ведь тебе так и не сказал, что это за дело, ради которого я собрался в Англию.

Рабби Шимшон двинулся следом за братом. Хаим накрыл на стол, достал из большой корзины вино, мясо и хлеб.

– Ступай, вымой руки, – велел он рабби Шимшону. – И давай поедим. Морской воздух рождает аппетит. Кроме того, поев и выпив, легче вести беседу.

Братья поели, выпили, а когда, закончив трапезу, оба произнесли благодарственную молитву, Хаим сказал:

– Тебе известно, что у нас во Франции очень плохие лошади. При этом на протяжении восьмидесяти с лишним лет цвет французского рыцарства устремляется в Святую землю, и каждый едет со свитой, и все на лошадях. Редко кто-нибудь из паломников возвращается назад. Ежели такое случается, этот человек на корабле переплывает море и бредет по суше пешком, потому что, коли ему и удается выжить, то лошадь уж точно не может выдержать жаркого климата: ее труп гниет в пустыне или его сбрасывают в море, где он становится добычей хищных рыб. Поэтому сейчас во Франции, как никогда, велик спрос на лошадей. За хороших, пригодных к тому, чтобы ходить под седлом, коней платят золотом, и стоят они в три с лишним раза дороже, чем в Англии. Так вот, приняв во внимание эти обстоятельства, множество наших богатых единоверцев из Иль-де-Франса, Бургундии, Прованса, Наварры и других французских земель объединились и дали мне деньги, чтобы я провел крупные закупки лошадей в Англии. Меня потому выбрали для этой сделки, что мы, живущие в Куси, – подданные английского короля, значит, никто и не усмотрит ничего предосудительного в том, что я по ту сторону пролива стану покупать лошадей для подданных его величества, живущих по эту сторону. А как только мы переправим скакунов через море, то перевезти их из Куси дальше – в Париж, Лион, Марсель, Дижон, Авиньон и другие города Франции, уже ничего не стоит.

– И все-таки, – возразил рабб

и Шимшон, выслушав брата, – это предприятие не вполне безопасное. Ты знаешь, как ревностно следят правители за тем, чтобы кони, которые им позарез нужны для многочисленных войн, не вывозились из страны.

– Знаю, поэтому и подхожу к делу с великой осторожностью. Из Лондона мои люди отправятся по всей Англии. Однако, покупая лошадей, они нигде не будут называть мое имя. У всех влиятельных английских аристократов – у герцогов Суссекского, Эссекского и Нортумберлендского, у графов Уорвика, Дерби и Лестера, у лордов Шефтсбери, Бофора, Ричмонда и многих других, у каждого из этих больших господ есть свой придворный еврей, занимающийся закупками всего необходимого. Вот с этими людьми я и думаю завязать деловые отношения. Когда придворный еврей, например, графа Йоркского покупает лошадей, то всем понятно, что это делается для его господина. Лошадей потом доставят мне, а я переправлю их во Францию. Замечательная сделка, и она принесет, если все удастся, значительную прибыль.

– Да, если все удастся.

– Ты, брат, не торговый человек. Ты слишком малодушен, слишком пуглив. Без риска же ни одно серьезное дело не делается.

– Мне, однако, кажется, Хаим, что риск слишком велик. Ты ставишь на карту не только свое состояние и состояние друзей, но еще и жизнь многих людей. Если о том, что ты задумал, станет известно, то говорить будут не о том, что Хаим из Куси намеревается вывезти лошадей и тем самым ослабить оборону страны. Скажут – и немедленно – совсем другое: «Это хотят сделать евреи! Это еврейская махинация!» Ненависть к нашему народу дремлет в сердцах людей, и достаточно самого незначительного повода, чтобы она вспыхнула, и тогда разгорится губительное, всепожирающее пламя. Своим рискованным предприятием ты подвергаешь опасности всех евреев Англии!

– До пожара не дойдет, и, кроме того, обещаю тебе, я приму все необходимые меры предосторожности. Поэтому перестань мучиться сомнениями и, пожалуйста, не говори ничего лишнего нашим английским единоверцам.

– Я считаю своим долгом рассказать обо всем своему другу, лондонскому раввину.

– Ты этого не сделаешь.

– Обязательно сделаю!

– Ты что, хочешь расстроить мне сделку?

– Я лучше расстрою твою сделку, чем стану участвовать в том, что грозит нашим братьям величайшей опасностью.

Хаим вскочил.

– Лучше бы я вообще вместе с тобой ничего не затевал, – крикнул он, – лучше бы оставил тебя дома – с «яйцами, отложенными в праздник», с «платьем, из-за которого спорят двое нашедших его», с «собакой, проглотившей кусок падали»! Или про что там еще толкуют твои высокоученые труды?! Про «мышь, утащившую кусок хомеца», или «корову, у которой тяжелые роды»! Да что ты вообще понимаешь в сделках? Разве в торговых делах думают о чем-нибудь, кроме того, какой куш можно сорвать? Хорошо еще, что я не сказал тебе правду. Я лишь решил подшутить над тобой, у меня и в мыслях не было скупать лошадей.

– Я рад. Тем не менее, я все-таки попрошу лондонского раввина предостеречь тамошних евреев от этой опасной операции.

– Несмотря на то что я, как сказал, вовсе не собираюсь делать ничего подобного? Ты что же, не веришь мне?

– Да, не верю.

– Ты неблагодарный человек, ты плохой брат! Если б не я, ты давно бы уже помирал с голоду, а теперь хочешь погубить меня, собираешься чинить мне препятствия в делах!

– Послушай, Хаим. Я благодарный человек и отнюдь не плохой брат. И ты сделал для моих близких действительно много хорошего. Но совесть не позволяет мне молча смотреть, как из-за тебя станут несчастными, может быть, тысячи семей! Я не допущу, чтобы ты и твои торговые дела стали поводом для гонений на евреев, для их изгнания! И раз я могу этому помешать, я обязан это сделать!

– Тогда знай: все мое имущество, а также и имущество моих компаньонов, с которыми я давно веду дела, зависит от успеха этой поездки. И я скорее задушу тебя вот этими самыми руками, чем позволю расстроить сделку.

– Ты страшен, брат, и ты говоришь слова, которые уже сами по себе – тяжкое преступление.

– Слова – это еще не все. Слова – только начало. Увидишь: дела у меня не замедлят последовать за ними!

– Тогда я стану молить Б-га, чтобы мы никогда не увидели берегов Англии, никогда не ступили бы на английскую землю!

III

Страшный раскат грома прервал разговор братьев. Поглощенные беседой, они и не заметили, как разразилась невероятная гроза. Молнии блистали не переставая, громовые удары следовали один за другим, почти без перерыва. Шторм ревел и бушевал над морем, швыряя легкий галеон. Волны вздымались пугающе высоко, поднимая суденышко почти под облака, чтобы тут же бросить его обратно в разверстую пучину. Рабби Шимшон и Хаим в испуге выбежали на палубу. Жуткая картина представилась им. Паруса изорвало в клочья, мачта сломалась, гребцы сидели на скамьях с белыми от страха лицами, безвольно опустив руки на колени.

– Молитесь! – закричал братьям капитан корабля. – Молитесь Б-гу, чтобы непогода улеглась! Иначе мы пропали!

Рабби Шимшон стоял спокойно и каким-то просветленным взором молча смотрел на шторм. С ужасом воззрился на него Хаим.      

– Ты проклял нас, – пробормотал он заплетающимся языком. – Твои опрометчивые слова обрекли нас всех на смерть.

– Кто сказал тебе, – величественно произнес рабби Шимшон, – что я говорил опрометчиво? Лучше я погибну от руки Б-жьей, чем ты задушишь меня своими руками.

Хаим в отчаянии бросился в ноги брату.

– Прости меня! – вопил он. – Прости мои злобные, заслужившие проклятие слова! Не казни меня так жестоко! Никогда не осмелился бы я поднять на тебя руку! Это была всего лишь угроза, я надеялся тебя устрашить! Помолись Б-гу, Шимшон, чтобы стихла буря и мы избежали смерти в волнах!

– А что будет, едва мы сойдем на берег в Англии?

– Я стану делать только то, что ты мне разрешишь. Да не медли же, проси Бга! Что для тебя умереть? Ты отправишься в рай… А я только сейчас насмехался над Торой! Г-споди, как я согрешил!

И, громко зарыдав, он стал бить себя кулаком в грудь, да так сильно, что в ней, похоже, загудело.

Яростнее забушевал шторм, еще сильнее загрохотал гром, ярче блеснула молния.

– Ты слышишь, как гневается Б-г? – прокричал, рыдая, Хаим, – Почему ты не молишься, жестокосердый брат? Б-г послушает тебя, если ты воззовешь к Нему. Он ведь всегда делает то, чего ты хочешь.

– Б-г делает то, чего я хочу? Да откуда мне это знать? Это я стараюсь делать то, чего хочет Б-г, и поэтому я буду умолять Его о милости к тебе и ко всем нам.

Он спустился в каюту, горячо помолился, и – надо же! – тут же шторм прекратился, тучи рассеялись, и уже лишь издалека доносились слабые раскаты грома. Несколько минут спустя выглянуло солнце, позолотив своими лучами широкую водную гладь.

Все это изумленно и с восхищением наблюдали капитан корабля, матросы и пассажиры. Когда опасность миновала, они со всех сторон обступили рабби Шимшона, желая поблагодарить его, выразить ему свой восторг. Но он отклонил выражения признательности.

– Благодарите Б-га, – сказал он, – а не меня. Да, переплывая море, мы своими глазами увидели чудо Всемогущего. Он приказал, и разыгралась буря, и морские волны вздымались на невиданную высоту. До самых небес поднимали они наш утлый корабль, чтоб обрушить его затем в морскую пучину, и наши души в этот миг замирали от страха и ужаса. Мы качались, мы валились на пол, как пьяные, и всей нашей мудрости настал конец. Тогда воззвали мы к Б-гу в своей нужде, и Он избавил нас от напасти. Он заставил улечься бурю и лишил силы морские волны. Возблагодарим же Его все вместе за незаслуженную милость! Хвала Б-гу Израиля, слава Имени Его Святому!

И капитан корабля вместе с матросами и пассажирами пали ниц и возгласили громкими голосами:

– Хвала Б-гу Израиля, который услышал молитву рабби Шимшона и спас нас от страшной беды!

Но состояние корабля было ужасным и команда, не падая духом, принялась исправлять повреждения. Кое-как установили на прежнее место мачту, паруса починили, какие-то заменили новыми.

После бури наступил полный штиль, паруса не надувались, и корабль медленно продвигался вперед лишь благодаря усилиям гребцов, усердно налегавших на весла.

– Скоро ли мы увидим побережье Англии? – спросил Хаим капитана.

– Берега Англии? – усмехнулся тот. – Кто знает, увидим ли мы их вообще когда-нибудь… Корабль вынесло далеко в Атлантический океан, если мы и дальше будем двигаться на север, чтобы снова попасть в пролив между Англией и Францией, то при таком штиле нам предстоит еще не одна неделя плавания. А запасов у нас на такой срок недостаточно. Скоро будет не хватать пищи и воды. Поэтому я отдал приказ грести на восток. Мы, вероятно, находимся не очень далеко от Португалии. Там я надеюсь войти в какую-нибудь гавань, восстановим запасы, починим корабль и дождемся свежего бриза, а уж он понесет нас обратно к английским берегам.

И он крикнул гребцам, чтоб сильнее работали веслами. Несмотря на все усилия корабль, однако, очень медленно продвигался вперед, а португальский берег все никак не желал показываться. Запасы пищи понемногу подходили к концу, скоро закончилась и вода. Солнце безжалостно палило над головами гребцов, и ни один живительный глоток влаги больше не освежал бедняг. Капитан сам сел на весла, пассажиры последовали его примеру, чтобы матросы смогли хоть немного восстановить силы и отдышаться от жары в нижних помещениях корабля. Впрочем, непривычная работа на страшном солнцепеке быстро изнурила путешественников, и команда, и пассажиры только напрасно измучили себя.

Невозможно без ужаса представить себе положение, в котором оказались несчастные! Судьба обрекла их погибать от жажды посреди бескрайних водных просторов, и они даже не могли взять в рот глоток соленой жидкости, чтобы смочить прилипающий к деснам язык! Один из гребцов, когда жажда сделалась нестерпимой, все же попытался напиться морской воды. Это обернулось для него катастрофой. И дело не только в том, что после соленой воды жажда еще сильнее стала мучить его. Случилось нечто худшее: этот легкомысленный человек заболел и умер, тело его опустили в море. Остальные почти завидовали покойному: отныне он был свободен от страданий.

Большинство путешественников терпеливо сносили выпавшие на их долю лишения, Хаим, напротив, вел себя неразумно и даже недостойно. Он плакал, громко сетовал, рвал на себе волосы, валился то и дело навзничь и бился головой об пол, всем этим многократно умножая свои муки. Брата он без конца изводил упреками:

– Это ты своими словами навлек на нас беду, – рыдая, говорил он. – Это ты вслух пожелал, чтобы мы никогда не ступили на английский берег! Спаси же нас теперь от несчастья, которое сам наслал на наши головы.

– Что я должен делать? – кротко возражал ему рабби Шимшон. – Часами я молю Б-га, чтобы Он послал нам помощь! Я тоже не хочу умереть от голода и жажды, я тоже хочу когда-нибудь обрести вечный покой в родной земле, рядом с могилами предков. Но как я, по-твоему, должен поступить, брат мой? Не могу же я поменяться местами с Б-гом, который отказывает нам в помощи.

– О, если бы ты захотел помолиться как следует, Б-г бы нам уже помог. Но ты не хочешь, ты ожесточен против меня, а когда я и все остальные будем уже мертвы, вот тогда ты найдешь способ выжить.

Подобные речи, столь же злые, сколь и безрассудные, Хаим повторял так часто, что команда тоже их услышала и, в конце концов, поверила, что он говорит правду. Матросы окружили рабби Шимшона и начали требовать, чтобы он во что бы то ни стало их спас и пригрозили ему смертью.

– Мы бросим тебя в воду, – сказал капитан, – как когда-то моряки бросили в воду Иону, если ты нам не поможешь.

– Не будьте безрассудными до такой степени, – отвечал рабби Шимшон. – Я не могу помочь ни вам, ни себе. Я только человек, такой же смертный, как и вы.

– Но разве буря не утихла, когда ты молился Б-гу?

– Но теперь Б-г не слышит моей молитвы. Что же я могу поделать?

– А вот посмотрим. Хватайте его, ребята, и бросайте в море!

Матросы подступили к рабби, стоявшему спокойно и бестрепетно глядевшему на них, собираясь схватить его и швырнуть в пучину. А ведь всего две недели назад он считался у них почти равным Б-гу! Сейчас они были готовы погубить его без раздумий!

– Подождите! – закричал Хаим. – Не кидайте его в море! Явится рыба и проглотит его, чтобы затем целым и невредимым извергнуть из своего чрева на твердую землю. Мы же только вернее погибнем!

– Тогда мы его сначала прикончим! – воскликнул капитан.

Он схватил топор, намереваясь раскроить голову рабби Шимшону.

Тот, не двигаясь с места, стоял с прежним спокойствием, и взгляд его не отрывался от горизонта. Вдруг он поднял руку и показал ею куда-то вдаль.

– Посмотрите, – проговорил рабби, – что-то движется к нам вон с той стороны!

Взгляды присутствующих устремились к горизонту. Капитан опустил руку, сжимавшую топор. Из груди у него вырвался громкий крик:

– Корабль, корабль! Мы спасены!

IV

Восторженный вопль разнесся над волнами, едва слуха измученных тяжкими испытаниями людей коснулись слова капитана. Те, что минуту назад буквально кипели гневом, распростерлись на палубе, горячо благодаря Б-га, даровавшего им надежду на спасение. Потом все попросили прощения у рабби Шимшона. Никто не сомневался, что спасением от неминуемой смерти они уже во второй раз обязаны лишь его заступничеству.

Капитан приказал подать сигнал бедствия, но с чужого корабля, по-видимому, уже заметили галеон, и расстояние между ними стало быстро сокращаться. Да, от смерти несчастные были спасены! Зато свободы и имущества им предстояло лишиться. Корабль, который захватил галеон, оказался африканским разбойничьим судном. После того как полумертвые от страха и голода люди были приняты на борт и подкрепили силы едой и питьем, их немедленно бросили в трюм. Пираты собирались отвезти их в Африку и там продать в рабство.

И вот теперь они лежали рядом – рабби Шимшон, Хаим, капитан, гребцы и пассажиры галеона. Руки у всех были связаны.

– Горе! – причитал Хаим. – Какое горе! Все мои деньги и деньги моих друзей пропали! Я должен буду влачить жалкое существование раба, который сам себе не принадлежит, жизнь которого целиком зависит от хозяина! И кого мне благодарить за все это? Только тебя, худший из братьев, потому что ты проклял нас всех и сделал так, чтобы мы никогда не ступили на английский берег!

Капитан заскрежетал зубами.

– Зачем я не раскроил череп этому еврею!

– Чего вы хотите? – спросил рабби Шимшон. – Разве меня не постигла та же судьба?

– Ты в союзе с духами! – вскричал Хаим. – Они, конечно, освободят тебя, а нам предстоит погибать в нищете и унижениях!

– Позовите ваших духов, рабби! – взмолился капитан. – Пусть они разрежут наши путы, пусть помогут нам связать пиратов и сделают так, чтобы мы вернулись домой.

– Не слушайте, – возразил Шимшон, – не слушайте того, что болтает мой безрассудный брат. Лучше учитесь у меня, как примириться со своей жестокой участью. Я не заключал союза с духами, я полагаюсь на одного Всемогущего Б-га, который в одно мгновение может ослабить наши путы, вернуть нам свободу и привести обратно домой. А если воля Бжья в том, чтобы мы провели остаток жизни в рабстве, выполняя невыносимо тяжкую работу, то это все равно Его святая воля, и, конечно, она нам во благо. Все, что Он делает, все, что Он нам уготовил, несомненно к лучшему. Почему мы должны этому противиться? Давайте будем учиться у Иосифа, не поколебавшегося в своей вере в Б-га, когда его бросили в темницу. И он был поднят из мрака и стал правителем Египта.

– Вы благочестивый, вы святой человек, рабби, – сказал капитан растроганно. Слезы, которые он не мог утереть, ибо руки его опутали веревкой, текли у него по щекам. – Как же получилось, что у вас такой нечестивый брат? Ведь он так настроен против вас, что чуть было не заставил меня взять на душу грех и зарубить вас топором.

– Ты слышишь, Хаим, – обратился рабби Шимшон к брату, – в каких страшных вещах обвиняет тебя нееврей? Ты ведь и вправду заслужил эти упреки! Его сердце принадлежит золоту, капитан, и эта пагубная страсть, худшая из страстей, заглушает в нем все доброе. Он мой брат, сын моего отца и моей матери, достойный пример которых был у него перед глазами – так же, как у меня. Как и я, он воспитан и обучен в духе учения нашего Б-га. Но когда он был еще ребенком, страсть к деньгам овладела его душой. О, если бы страдания, которые Б-г сейчас послал тебе, брат, послужили твоему исправлению, о, если бы потеря имущества и самой свободы помогли тебе понять, что все земные блага ничтожны и преходящи, что только…

– Перестань! – с горечью воскликнул Хаим. – Зачем ты мучаешь меня своими словами? Я и так достаточно несчастен, чтобы ты еще издевался надо мной и произносил тут свои обвинительные речи! И разве тебе хоть сколько-нибудь лучше, чем мне? Может твоя ученость спасти тебя от страшного рабского ярма? И если правда, что ты не заключал союза с духами, то может ли твое знание Торы развязать веревки, которыми ты связан? А когда тебя купит какой-нибудь разбойник-магометанин и заставит стирать себе одежду, подметать жилище, обрабатывать заступом поле, что пользы будет тебе от Абайи и Рабы, от Раши и Альфаси, которых ты так долго изучал? Если бы ты был ткачом, каменщиком, плотником или музыкантом, тебе бы сейчас было лучше: ты мог бы использовать искусство или свое ремесло, чтобы облегчить себе жизнь!

Рабби Шимшон промолчал. Что он мог сказать брату, каменное сердце которого даже в беде так и не смягчилось?

Пиратский корабль причалил к берегу в Могадоре. Пленников перевезли на африканскую землю и одели, как одевают рабов, собираясь затем переправить их на невольничий рынок в Александрию. С них сняли веревки: они ведь теперь все равно не могли убежать.

Следующим днем после дня прибытия оказалась суббота. Рабби Шимшон попросил для себя и брата позволения посетить синагогу. Их отпустили.

В той части города, где жили евреи, было тесно и грязно. Маленькие домишки выглядели жалко, судьбе могадорских евреев вряд ли можно было позавидовать.

Когда чужестранцы вошли в синагогу, на них почти никто не обратил внимания. Евреи в Могадоре привыкли видеть единоверцев  в одежде рабов. Пираты все время заботились о том, чтобы это зрелище не становилось тут редкостью.

Закончили читать Тору. Перед началом мусафа могадорский раввин предложил собравшимся толкование одного места из Талмуда. Он говорил о жертвах и в связи с этим учил людей мудрости и выдержке. Его внимательно слушали, но порой прерывали возражениями, и это нередко вело к продолжительным диспутам. Рабби Шимшон тоже внимательно слушал, иногда на губах его появлялась улыбка, иногда он неодобрительно качал головой, но он так и не произнес ни единого слова.

– А теперь, слушатели мои и ученики, – сказал в конце раввин, – я прошу вас быть особенно внимательными, потому что я собираюсь задать вам вопрос, ответа на который мне пока и самому не удалось получить, хотя я уже и не раз пытался этого добиться. Так вот, в трактате Кидушин, во втором разделе, Гемора приводит четвертую Мишну из седьмого раздела Школим. И она звучит в целом так: голова бесхозной скотины, найденной в окрестностях Иерусалима, не доходя до Мигдал-Эдер (или на таком же расстоянии в любую сторону), должна быть принесена в жертву, потому что животное, возможно, было предназначено для жертвоприношения, но убежало. Если эта голова принадлежит животному мужского пола, то она становится жертвой всесожжения, а если женского – то жертвой мира, то есть зевах шломим. Так говорит Мишна. Гемора рассматривает разнообразные возражения на сей счет. Как, например, можно приносить голову скотины мужского пола в жертву всесожжения? Ведь нельзя исключить, что животное было искупительной жертвой прокаженного? На это Гемора отвечает: такая искупительная жертва встречается очень редко, а потому ее не следует опасаться. Но если бы подобное случалось часто, то это животное в самом деле уже нельзя было бы сделать в жертвой всесожжения. И вот теперь – слушайте внимательно! – я спрашиваю вас, почему даже в таком случае его нельзя было бы принести в жертву всесожжения? Ведь это можно было бы сделать, оговорив определенные условия. Можно было бы сказать: если это животное – искупительная жертва прокаженного, то пусть оно таковым и останется, а если нет – пусть это будет жертва всесожжения. Ибо знайте, ученики мои и остальные слушатели: обе жертвы – искупительная жертва прокаженного и жертва всесожжения – приносятся одинаковым образом. Даже жертвы возлияния одни и те же, а то, что кровью искупительной жертвы полагается смазать пальцы ног прокаженного, не может ни в коем случае служить помехой.

После этих слов в синагоге воцарилось глубокое молчание. Каждый пытался уяснить себе вопрос рабби. Некий ученик, явно пылавший жаждой знаний, попросил еще раз повторить сказанное, что раввин тотчас же с готовностью исполнил. После этого кое-кто попытался так или иначе решить проблему, но все попытки в конце концов оказались неудачными.

– Увы, – сказал рабби, – вот уже год, как я задаю себе этот вопрос, и пока не нахожу ответа. Когда прошлой весной я был у великого рабби из Марокко, рабби Авиасафа, я задал свой вопрос и ему, и он попробовал на него ответить. Вопрос Геморы, по его словам, относится одновременно и к искупительной жертве посвященного, назира. Ответ же Геморы на вопрос об искупительной жертве прокаженного мог бы быть тот же, какой даю я. Гемора предпочитает ответить так, чтобы сказанное годилось для обоих видов жертвоприношения, а именно – что оба они встречаются редко. Решение рабби Авиасафа из Марокко до какой-то степени можно принять, но полностью оно меня не удовлетворяет, и я посчитал бы себя счастливым, если бы кто-нибудь смог предложить лучший вариант.

Тогда вперед вышел рабби Шимшон и сказал:

– Ты прав, рабби, что не удовлетворился предложенным решением. Позволь мне объяснить тебе, что я имею в виду. Ты говоришь, что такое животное можно принести в жертву и в качестве искупительной жертвы, и в качестве жертвы всесожжения, – нужно только оговорить условия. Но это не так. Сам посуди, ведь вполне возможно, что владелец отказался от надежды вернуть себе животное и принес другое в качестве своей искупительной жертвы, принес еще до того, как нашлось первое; и вот оно, второе, теперь является искупительной жертвой. Владелец уже получил искупление, и первое животное ни в коем случае не должно быть принесено в жертву, – ему следует дать умереть. Иначе с жертвами всесожжения: их-то можно приносить как добровольный дар. Так что ты видишь, что искупительную жертву прокаженного, даже оговорив условия, все равно нельзя приносить в качестве жертвы всесожжения и что Гемора целиком и полностью права.

– Ты верно говоришь, чужеземец, – в изумлении отвечал раввин, – позволь, я растолкую твои слова своим ученикам.

После того как раввин завершил объяснение, все воззрились на чужаков с удивлением и, конечно же, с глубоким уважением.

– Кто ты такой, чужеземец? – спросил раввин. – Ты, без сомнения, один из великих людей Израиля.

– Я пленник, раб.

– Как твое имя и каково имя страны, откуда ты родом?

– Меня зовут Шимшон, и я родился в Куси, во Франции.

– Во Франции, где когда-то жил великий рабби Яков, которого называли Рабейну Там?

– Я его ученик.

– Ты достойный ученик великого наставника. Ты сам великий наставник. Друзья, ученики, братья! Б-г даровал нам великое счастье. Среди нас – один из величайших учителей в Израиле. Он в беде, он попал в рабство. Давайте сообща пожертвуем то, что имеем, чтобы вызволить его, вернуть ему свободу!

– Мы согласны, мы согласны! – закричали все в один голос.

– А я, что будет со мной? – спросил Хаим.

– Кто этот человек? – спросил раввин.

– Это мой брат, – ответил рабби Шимшон, – он вместе со мной попал в беду.

– Освободить вас двоих, – сказал раввин, – не получится. Мы бедны, а ваши хозяева всегда просят большой выкуп.

V

После окончания службы могадорский раввин послал человека к пирату, велев просить разрешения, чтобы оба пленника весь оставшийся день провели со своими единоверцами. Разбойник сказал в ответ, что пленники могут оставаться среди евреев сколько пожелают, но что раввин отвечает за то, чтобы они не сбежали.

После того как оба брата пообедали в доме раввина, тот расспросил рабби Шимшона обо всем, что казалось ему сложным и не вполне ясным в глубинной и бескрайней мудрости Талмуда, и ученый житель Франции дал ему исчерпывающие ответы на все вопросы. Понемногу в дом к раввину собрались все ревностные талмудисты, старые и молодые. Полные изумления слушали они умную и блистательную речь великого тосафиста. Никогда прежде им не приходилось присутствовать при чем-либо подобном, никогда прежде не видели они человека, который, как рабби Шимшон, умел бы опускаться на дно безбрежного талмудического океана, доставая оттуда скрытые для обычного взгляда драгоценные жемчужины, который так владел бы огромным знанием, заключенным в Талмуде, в самых разных трактатах, в Мехилте и Сифре, к примеру, и объяснял бы искуснейшие ходы логической мысли, разрешая противоречия, казавшиеся неискушенным неразрешимыми. Чья удивительная память, как книгохранилище, таила в себе неисчислимые религиозные истины.

– Останься у нас, рабби, – сказал неожиданному гостю раввин, исполненный почтительного восхищения. – Будь нашим раввином, нашим учителем. Отныне я хочу стать твоим учеником.

– Да, останься у нас, рабби! – закричали в один голос все присутствующие.

Рабби Шимшон обнял раввина:

– Ты замечательный, достойный всяческого уважения человек. Прекраснейшее украшение твое – скромность. Б-г да благословит тебя! Вы, друзья, можете считать себя счастливыми, что у вас такой раввин. Цените его и почитайте! Я же, если вы меня освободите, вернусь на родину. Лишь там могу я жить и продвигаться далее в своих ученых занятиях. Там мой свояк рабби Моше, там мои друзья и товарищи – рабби Яков из Корбейля, рабби Иехил из Парижа, рабби Йосеф, который прежде жил в Иерусалиме, а теперь, после того как наших единоверцев, к несчастью, изгнали из Святой земли, живет в Нанси, в Лотарингии. Там мои ученики, некоторые из них когда-нибудь станут славой Израиля. Только в общении с этими людьми, поблизости от них, только постоянно обмениваясь с ними идеями, могу я плодотворно работать. Если же вы хотите доказать, что вы ко мне расположены, выкупите вместе со мной и моего брата, чтобы мы вместе могли вернуться на землю возлюбленной нашей родины.

На следующий день начались переговоры с морским разбойником. Негодяй запросил тысячу драхм за рослого, красивого рабби Шимшона и семьсот – за маленького, невзрачного Хаима.

Было трогательно видеть, как люди старались побыстрее собрать нужную сумму. Мужчины пожертвовали все свои наличные деньги, но их, увы, оказалось слишком мало. Женщины отдавали свои украшения, но они тоже стоили не слишком дорого. Даже дети с радостью расставались с накопленными монетками. Все, что только можно было продать, превратили в деньги, но в конечном счете удалось собрать только семьсот драхм. Тогда община попыталась мольбами заставить пирата согласиться на меньший выкуп. Тот, однако, был неумолим. Последней возможностью достать остальную сумму и освободить рабби Шимшона, чтобы он смог вернуться на родину, стал домишко раввина. Он стоил как раз триста драхм, и раввин был готов отдать его во владение пирату.

Мрачно наблюдал Хаим за всей этой суетой. Он понимал, что возможности заплатить за свободу и для него у здешних людей нет. Значит, оставалось только смириться. Ему предстояло быть проданным в рабство, а рабби Шимшона ждало величайшее счастье: свободным человеком вернуться домой, обнять жену, детей и друзей. Зависть и гнев переполняли его сердце, день и ночь он думал о том, как обмануть брата.

«Несмотря на всю свою ученость, – говорил он себе, – мой высокоумный Шимшон, в сущности, наивный человек. Как бы мне исхитриться и подвести его к тому, чтобы он сам отказался от освобождения в мою пользу? История знает немало примеров, когда ум и сметливость позволяли достичь даже большего. Правда, стоит мне подумать, что он по доброй воле захочет вместо меня подставить шею под рабское ярмо, и я понимаю, что это совершенно несбыточно. Однако я знаю своего брата и сумею к нему подступиться. Я поймаю его на великодушии, это его слабое место. Но, с другой стороны, пусть он и согласится, здешние люди все равно захотят освободить его, а не меня. Глупцы! Их невозможно будет переубедить. Или очернить в их глазах брата? А что толку? Тогда они не станут освобождать ни его, ни меня. Нет, тут нужно действовать как-то иначе. Ум спасает жизнь лишь тому, у кого он есть».

– Брат, – сказал Хаим рабби Шимшону, когда они остались вдвоем, – как тебе повезло: скоро ты будешь свободен! А я… меня продадут в рабство, никогда больше не увидеть мне ни жены, ни детей!

Он горько заплакал.

– Мне искренне жаль тебя, брат, – отвечал рабби Шимшон. – Утешься и примирись с волей Б-жьей.

– Тебе хорошо говорить, тебя освободят! Каково-то мне будет одному! Я уже чувствую на своей спине удары надсмотрщика, потому что вряд ли научусь сразу делать непривычную работу.

– Ты  прав,  это  тяжело.  Но  ты  же видишь – выкуп еще и за тебя собрать не получается. И так уже ради меня одного добрые здешние люди выбиваются из сил, идут на почти невозможные жертвы.

– Сказать откровенно, брат, меня удивляет, что ты с готовностью соглашаешься эти жертвы принять.

– А почему я не должен это делать? Ведь таков их долг, величайший из мицвойс, – освобождать пленников ценой всего своего имущества.

– А раввин тоже должен продать свой дом, чтобы и он, и его домашние лишились крыши над головой?

– Меня это самого очень печалит. Если бы только Б-г позволил мне обойтись без этого и не принимать такой жертвы!

– Ты можешь обойтись без этого, брат мой!

– Как же это?

– Видишь ли, если бы я был на твоем месте, я сказал бы раввину: оставь дом себе, а вместо меня выкупи моего брата, за которого просят всего семьсот драхм.

– Ты действительно поступил бы так, Хаим? Ты и впрямь полагаешь, что я настолько наивен, чтобы тебе поверить? Во время нашего путешествия ты не раз доказал мне, что, во-первых, ты великий эгоист, а, во-вторых, очень мало меня любишь!

– Ты ошибаешься, брат, я охотно бы отказался от свободы ради тебя, окажись я в твоем положении! Посмотри, ведь я же кормил в Куси тебя и твою семью. И я твой старший брат!

– Правильно, если бы ты был ученым-талмудистом, я бы, конечно, уступил тебе первенство как старшему брату, но…

– Именно потому, что я не талмудист, ты должен был бы уступить мне свою свободу. Где бы ты ни появился, тебя все равно освободят. То же самое, что сейчас делают для тебя могадорские евреи, с готовностью сделают евреи Александрии или Каира. А кто станет заботиться обо мне? От тебя свобода никуда не уйдет!

– Не каждый день случаются чудеса.

– А если даже и нет – чего ты хочешь от жизни? Изучать Тору? Так разве это нельзя делать, будучи рабом? Тебе для этого не нужно даже книг! Ведь ты уже знаешь наизусть весь Талмуд.

– Разве перед тем ты сам не сказал, что уже сейчас чувствуешь на своей спине удары надсмотрщика? Непривычная работа очень трудна. А если я, раб, трудясь в поте лица, в мыслях своих пребуду с Талмудом, то тут-то удары злобного надсмотрщика и вернут меня обратно к плугу.

Хаим прикусил язык.

– Я сам проговорился! – тихо сказал он. – Брат не так прост! Придется попробовать что-то еще. Но я должен добиться своего. Разве меня напрасно всю мою жизнь называли хитрым Хаимчиком, умным Хаимчиком? Разве все торговые люди Франции и Англии, Германии и Лотарингии не боялись, что я их перехитрю? Да чтоб я не смог обмануть своего глупого брата!

Слова Хаима, между тем, глубоко запали в душу рабби Шимшона. Благородного человека глубоко тронуло, что вся община Могадора ради него согласна обречь себя на нищету. Особенно грустно было ему оттого, что раввину придется продать свое жилье. Он видел, как беззвучно плакала жена раввина. Бедную женщину страшила мысль в скором времени лишиться дома, доставшегося ей в наследство от родителей. Ее слезы мучили рабби Шимшона, он стал раздумывать над тем, как их осушить.

– Послушай, брат, – сказал на другой день Хаим. – Я все же рад, что хоть один из нас вернется домой: будет кому кормить наших жен и детей. Я теперь беден, пираты захватили не только мои деньги, но и деньги чужих людей, данные мне для этой несчастной сделки с лошадьми. То немногое, что я оставил жене, скоро иссякнет, ей хватит средств, наверное, как раз до твоего возвращения. Ты должен будешь сразу заняться торговлей. Тебе придется много работать. Конечно же, ты возьмешь на себя заботы и о моей семье! Правда, твоим ученым занятиям и преподаванию тогда наступит конец…

– Как, я не смогу больше изучать Талмуд? Зачем мне тогда свобода?

– Так что же, нашим женам и детям придется умереть?

– Но, брат мой, ты же знаешь, что я ничего не смыслю в торговле, в купле и продаже.

– Да, брат мой, я это знаю. Именно поэтому я думаю, что лучше бы мне отправиться домой и, как прежде, спокойно содержать обе семьи, свою и твою. Так было бы разумнее: ведь ты вернешься, чтобы голодать там вместе с нашими женами!

– В том, что ты говоришь, – ответил рабби Шимшон, подумав, – есть здравый смысл. Ты можешь стать надежным кормильцем наших семей, а я – нет. И к тому же тогда здешний раввин не должен будет продавать свой дом!

– Значит, ты согласен, чтобы меня выкупили вместо тебя?

– Согласен.

– Ты добрый, благородный, великодушный брат!

VI

С величайшим изумлением узнали жители Могадора о решении рабби Шимшона. Они воздавали должное выдающемуся душевному благородству этого человека, и все же им было больно слышать, что тяжкие жертвы, на которые они пошли ради него, на самом деле оказались принесенными ради его брата, а тот не только не был ученым талмудистом, но и не сумел завоевать даже приязнь этих добрых, благочестивых и простодушных людей.

– Несправедливо, – говорили они друг другу. – Если бы нам хотелось освобождать из плена людей, похожих на этого Хаима, мы бы трудились весь год не покладая рук: таких слишком часто привозят сюда и продают в рабство. В самом деле, если мы дадим за него выкуп, это будет нечестно по отношению к другим пленникам-евреям. Даже тех, что лучше Хаима, мы за все прошлые годы так и не выкупили, да и не могли выкупить. Где денег набраться? А вот рабби Шимшон – человек необыкновенный. Наши внуки еще будут рассказывать своим внукам о том, что мы подарили свободу одному из величайших сынов Израиля. Про Хаима из Куси никому и говорить не захочется – ни сейчас, ни потом. Что про него вообще рассказывать?..

Раввин с трудом смог успокоить свою паству.

– Друзья, – сказал он, – если вы по просьбе рабби Шимшона освобождаете его брата, это все равно как если бы вы выпускали на свободу его самого. Ваша заслуга перед небесами от этого не стала меньше.

– Подумайте и о том, – вступил в разговор присутствовавший в синагоге рабби Шимшон, – что, выкупая моего брата, вы дарите мне нечто большее, чем просто свободу, ибо мой брат, вернувшись домой, защитит от голода моих любимых и близких.

– Рабби, – возразил на это какой-то старик, – прости, что перечу тебе. Ты один из великих в Израиле, мои же знания весьма и весьма скудны. Но я пожил достаточно и научился немного разбираться в людях. Поверь, твой брат лжет. Позволь, мы выкупим тебя. Ты получишь свободу и отправишься себе домой. Неужели наши братья во Франции до того бедствуют, что дадут умереть голодной смертью такому человеку, как ты, да еще с семьей только из-за того, что ты черпаешь из источника вечной жизни и потому не умеешь торговаться, продавать и менять? Нет, я не стану плохо думать о наших французских единоверцах. Они позаботятся о тебе и не допустят, чтобы бедствовали твоя жена и дети. Еще раз говорю: твой брат обманывает тебя из самых корыстных, самых низких побуждений.

– Друг мой, – ответил рабби Шимшон, – я уважаю твою мудрость и твой опыт. В своих суждениях о брате моем ты, – и мне больно, что я вынужден это признать, – может, и не так уж далек от истины, но все же именно то решение, которое я принял, единственно правильное. Люди, хорошо знающие Талмуд, – не редкость у меня на родине, и я ничем особенно среди них не выделяюсь. Разумеется, я не сомневаюсь, что мне с семьей не дадут умереть голодной смертью. Однако наши соплеменники и единоверцы во Франции бедны. В эти беспокойные времена их всячески преследуют, а помимо того, горек хлеб, полученный из рук благотворителя. Кроме прочего, я в долгу перед своим братом и хотел бы этот долг вернуть. Теперь же мне для этого представляется прекрасная возможность. Б-г будет помогать мне, Он станет меня хранить, Он не оставит меня. Защитит, как в давние времена защитил Иосифа, когда того продали в рабство, когда невиновного бросили в тюрьму. Он – мое убежище, мой оплот, моя скала, мой спаситель!

– Какой ты благородный, какой благочестивый человек! – качая головой, вымолвил старик. – Если бы я мог отдать за тебя кровь своего сердца, я бы легко и с радостью это сделал.

– Если ты хочешь доказать мне свою любовь, – с горячностью попросил рабби Шимшон, – успокой своих земляков, убеди их не противиться моей воле и выкупить на свободу брата! А мне позволь отправиться в рабство…

Старик дал слово и сдержал его. Он добился, чтобы Хаима выкупили, дали ему полную свободу, а рабби Шимшон остался в руках у пирата.

То был печальный день для всех евреев Могадора. День, когда корабль с рабами должен был отчалить от берега, чтобы доставить свой «груз» в Александрию, на невольничий рынок. Длинной чередой всходили несчастные, все как один обряженные в серые одежды рабов, на корабль. Среди них был и рабби Шимшон. На берегу стояли могадорские евреи – мужчины, женщины, дети. Целая община. Немощные старики, которые уже почти не могли ходить, приковыляли на костылях, больные попросили родных, чтобы те принесли их на берег. Когда рабби Шимшона должны были вот-вот вести на корабль, раввин с громким плачем подбежал и обнял его. И община, подхватив его плач, разразилась воплями и рыданиями.

– Горе, горе! – неслось со всех сторон. – Великого в Израиле увозят от нас в ужасное рабство, а Б-г не дал нам ему помочь!

Когда этот всеобщий плач достиг ушей рабби Шимшона, тот был глубоко тронут, глаза его наполнились слезами.

– Спасибо вам, братья мои, спасибо вам, сестры! – крикнул он голосом, сдавленным от подступивших к горлу рыданий. – Не ваша вина, что меня сейчас повезут в рабство. Вы сделали все, что могли. Так решил Б-г, да прославится Его святое имя!

– Да прославится имя Его! – раздалось со всех сторон, но потом вопли и рыдания послышались снова.

– Какой человек! – крикнул кто-то. – Горе тому, кто равнодушно и со спокойным сердцем вкушает плоды, собранные для рабби Шимшона.

При этих словах взгляды всех устремились в сторону Хаима, который, сияя от радости, смотрел, как пленных ведут на корабль. Сейчас Хаим как раз думал о том, что, не будь он так хитер, пришлось бы и ему разделить судьбу этих несчастных. Думал и радовался, что удачно все рассчитал. Люди тем временем пристально и недружелюбно смотрели на него. Он был достаточно сообразителен и тотчас понял, что ведет себя несообразно моменту. В мгновение ока физиономия его выразила глубокую скорбь, он со всех ног бросился к брату, обнял его и поцеловал.

– Возлюбленный брат! – возопил он. – Как горько мне, что из-за меня ты должен принести столь великую жертву! Ах, если бы я мог вместо тебя уплыть в рабство на этом корабле! Но ведь ты хорошо знаешь, что я делаю это только ради твоей жены и детей, что я должен вернуться домой и стать им защитником, кормильцем. Всего тебе наилучшего, добрый брат, пусть Б-г хранит тебя и скоро освободит!

– А ты, Хаим, – отвечал рабби Шимшон, – выполни хотя бы свои обещания и, если Б-г приведет тебя благополучно на родину, замени моим детям отца, а жене – кормильца. Проследи, чтобы мои сыновья выросли, зная Тору, и выдай моих дочерей замуж только за юношей, сведущих в Талмуде.

– Я обещаю тебе, я клянусь!

– Передай моим любимым последний привет от меня! Верно, я их больше никогда не увижу!

– Сколько еще времени, – прервал его подошедший пират, – вы собираетесь здесь стоять? Все рабы уже взошли на корабль! Иди сюда, еврей, а не то отведаешь кнута!

Со вздохом послушался рабби Шимшон грубого приказа. Поднявшись на корабль, он поднял вверх руки и благословил стоявших на берегу. Потом его затолкали в трюм.

С плачем и причитаниями разошлись иудеи по своим неказистым домам. Хаима повсюду встречали одни только гневные взгляды. Он решил как можно скорее выбраться из Могадора и пуститься в обратный путь на родину.

Впрочем, отправиться в путешествие – это была задача не из легких. Евреи Могадора сердились на Хаима, потому что видели его насквозь; кроме того, они не могли дать ему денег на дорогу: им и так пришлось многим пожертвовать ради его освобождения. Но именно теперь, когда он оказался предоставлен самому себе, проявился во всем блеске присущий ему талант торгового человека. Да, он был столь же велик этот Хаим на своем поприще, как и его брат – в науке. Ибо для того, чтобы, живя в окружении знакомых и друзей и располагая большими средствами, заключать сделки, получая крупную прибыль, достаточно усердия, хитрости и ловкости. Достаточно умения вести дела и не нужно никакого особого искусства. Однако, если человек, не имея ни денег, ни друзей, ни возможности взять в долг в чужой стране, где он не знает людей и языка, при всем этом все же сумеет сколотить себе состояние, то он безусловно незаурядный профессионал в своем деле.

Таким человеком был Хаим. Прямо на родину из Могадора отправиться было нельзя, и он решил добраться до Марокко. За небольшую поденную плату Хаим нанялся погонщиком верблюдов в караване, который следовал именно туда, куда ему было нужно. Прежде никогда не видевший верблюдов, он быстро научился управляться с животными. По дороге он пил воду и питался черствым хлебом или финиками, которые в изобилии росли на деревьях в оазисах. На деньги, получаемые у караванщиков ежедневно, он скупал у встретившихся путешественников разные вещи, так что когда караван пришел в Марокко, у него был уже изрядный запас товаров. Тут он занялся продажей и перепродажей, постоянно умножая прибыль, и в самом скором времени не только смог заплатить за проезд в Южную Италию, но сверх того оставил себе весьма приличную сумму. Так, все время покупая и продавая, торгуя и обменивая товар, пересек Хаим Италию и Францию и через два года, уже состоятельным человеком, вернулся домой в Куси.

Перевод с немецкого Марии Витковской.

Продолжение следует

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru