[ << Содержание ] [ Архив ] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2003 КИСЛЕВ 5764 – 12(140)

…И не только о генерале  Власове

Вместо ответа оппонентам

В. Кардин

Весной сорок третьего  на всю глубину нашей эшелонированной обороны внутри Курской дуги немецкие самолеты сбрасывали листовки, сильно отличавшиеся от тех, что предназначались нам до сих пор. В прежних царил вульгарный антисемитизм. На него, надеялись составители, должен был клюнуть советский солдат. Составителям не приходило в голову, что такого сорта пропаганда оскорбительна для бойцов любой национальности. Массовая сдача в плен летом сорок первого года была вызвана не базарным антисемитизмом, а прежде всего «счастливой колхозной жизнью» и сокрушительными неудачами нашей армии.

Весенние листовки сорок третьего ни стилем, ни по смыслу не напоминали погромную пропаганду нацистов. В форме открытых писем генералу А. Запорожцу, видному политработнику Красной Армии, генерал А. Власов касался преимущественно двух тем: коллективизации и предвоенных репрессий, обезглавивших наше командование. Малейший намек на антисемитизм начисто отсутствовал.

Фамилия Власова мне мало что говорила, но удержалась в памяти. Да и не только у меня. Листовки вызвали небывалый переполох в высших эшелонах, и все военные газеты, начиная с дивизионных, опубликовали главпуровскую статью «Смерть презренному предателю Власову, подлому шпиону и агенту людоеда Гитлера». Эта статья, как и нацистские листовки, исходила из умственной неполноценности читателей. «Троцкист и шпион» генерал А. Власов – давний враг народа – ранее был изобличен, но дал слово исправиться, однако не сдержал его. Хватало, как и во все времена, готовых верить любому вздору, идущему сверху. Верить и пламенно поддерживать. Понадобись свидетели по делу «врачей-убийц» – доброхоты заняли бы очередь с вечера.

Мои оппоненты (три их письма напечатаны в «Лехаиме» № 9), вероятно, давно забыли идиотскую статью, но стремятся соответствовать духу советской пропаганды, зубами держась за свою вздорную веру.

Вряд ли я видел все власовские листовки, но попадись хоть одна с призывом бороться с «жидовско-большевистским» режимом, о какой сообщает П. Сыркин из Нижнего Новгорода, тема Власова для меня сразу же перестала бы существовать, а после войны не появилась бы на Западе литература о Власове и Русской освободительной армии (лишь на русском языке три десятка названий). Видные историки, писатели, общественные деятели не считали бы своим долгом определить личное отношение к Власову и РОА. Будь все столь просто, верхушку РОА не судили бы тайно, а, казнив, не утаивали все документы с такой тщательностью, что они не опубликованы по сей день. Этот московский суд менее всего напоминает Нюрнбергский процесс, где, кстати, имя Власова вообще не упоминалось.

Мой интерес к проблеме подогрела и встреча с власовцами на Оломоуцком шоссе в начале мая сорок пятого. Солдаты РОА, многие с оружием, миролюбиво двигались нам навстречу, заверяя: Прага с их участием освобождена, и они, не поднимавшие оружия против советских войск, с надеждой возвращаются домой.

Значительно позже, обратившись к этой операции, я убедился в правдивости и вместе с тем наивности власовцев из 1-й дивизии РОА, действительно сражавшихся с частями вермахта (группировка Шернера) за освобождение Праги. В мирное время пражане мне это подтверждали, а многочисленные издания, расходясь в оценке фигуры командующего и его деятельности, установили: Русская освободительная армия ни разу не вступала в боевое соприкосновение с советскими войсками. Причин тому достаточно. Недоверие Гитлера к Власову – одна из них. «Предал Сталина, предаст и меня».

Заверения полковника в отставке, члена совета еврейской общины Майкопа Л. Малярова: «неоднократно лично сталкивался с власовскими головорезами», «власовцы оказывали ожесточенное сопротивление нашим войскам» – допустимо было бы просто-напросто отнести к «охотничьим рассказам». Когда бы не самореклама и еще кое-какие особенности, побуждающие остановиться на письме из Майкопа.

Фанфаронство вызывает лишь стыд и недоверие. («Воевал я лично (!) с оружием в руках не только с немцами, но и с оголтелыми власовцами». Коли с немцами так же, как с власовцами, то ратная биография бывшего помкомвзвода вызывает, скажем так, двойственное чувство. Не усматриваю ни малейшей заслуги в том, что Л. Маляров «не штабист или интендант». Был бы штабистом или интендантом, держался бы скромнее и помнил поговорку: «врет, как очевидец». Не знаю, как в кавалерии, а в пехоте, уже в стрелковом батальоне, начальником штаба (он именовался «адъютантом старшим») назначали наиболее толкового офицера. Начштаба 140-й Сибирской стрелковой дивизии, где я имел честь служить с конца сорок второго, полковник Сергей Григорьевич Самуэльсон пользовался репутацией знатока своего дела и смельчака. Именно такие могли обезоружить даже антисемитов, коим на руку невежды, судящие о предметах, не имея о них малейшего представления. Майкопскому кавалеристу «очень жаль, что власовское движение приковало внимание мученика-диссидента Петра Григоренко, антисемита Александра Солженицына и историка Александра Некрича, которым дается пища для оправдания их антисемитских взглядов». Безграмотность и косноязычие Л. Малярова особенно неприглядны, когда он пытается судить о людях, внесших весомый вклад в отечественную культуру. 

Я не знал лично генерала П. Григоренко. Знал, считал и считаю Александра Моисеевича Некрича незаурядным историком, честным человеком, автором выдающейся для своего времени книги «1941, 22 июня». Его мужественное поведение вызвало ярость советских властей, вынудивших А. Некрича эмигрировать, принять смерть на чужбине. Разговоры о его антисемитизме, по меньшей мере, вздор.

Не пристало малограмотному отставнику явно не читавшему Солженицина, и лишь повторяющему чужие характеристики, развязно судить о крупном современном писателе А.И. Солженицыне.

Мои отношения с Александром Исаевичем оборвались задолго до его последней книги. Исходя из дружеских побуждений, узнав кое-какие частные подробности относительно обстоятельств гибели генерала А. Б. Самсонова и его армии в августе четырнадцатого года, я сообщил о них автору «Красного колеса», искренне желая ему добра, но не взяв в расчет меру самолюбия. Мне вообще «Красное колесо» не шибко нравилось. Возможно, он это почувствовал. Хотя наши отношения разладились, я остаюсь при прежнем мнении о его высоком вкладе и в литературу, и в развитие общественной мысли. О его первой прозе, об «Архипелаге ГУЛАГ». Если бы он на этом остановился, удовлетворился бы Нобелевской премией!..

Крайне сомнительно, что Л. Маляров читал А. Некрича и А. Солженицына, вняв совету Бориса Слуцкого: «Надо книжки трудные читать!» Майкопский кавалерист и легкие-то, похоже, не брал в руки. При такой концентрации невежества и наглости можно было дослужиться до генерала. Когда бы не злосчастный «пятый пункт»...

Я храню в памяти наши товарищеские встречи с А. Солженицыным в редакции «Нового мира», его житейские советы в пору, когда он лишь вступал в литературу, получив поддержку Л. Копелева и А. Твардовского, пользуясь неизменной помощью им высоко ценимого редактора Анны Самойловны Берзер.

Двойственное отношение к А. Солженицыну не помешало мне резко отозваться о его книге «Бодался теленок с дубом» и не без труда на исходе 90-х годов опубликовать статью. До «Двухсот лет вместе» было еще далеко. Однако с концом советской власти появилась возможность выражать собственное мнение, не остерегаясь, что его в своих политических целях способны использовать чуждые тебе силы. Я не принадлежу к первым, открывшим теневые, скажем так, стороны в творчестве и общественной позиции А. Солженицына. Недавно опубликована переписка Д. Самойлова с Л. Чуковской. В одном из писем 1979 года Давид Самойлов дает весьма мрачный прогноз грядущей роли А. Солженицына. Не поручусь, будто имя выдающегося поэта фронтового поколения Д. Самойлова что-нибудь скажет Л. Малярову. Пулеметчик Д. Самойлов кончил войну то ли сержантом, то ли старшиной. Зато Л. Маляров, пытаясь придать больший вес собственным откровениям, напоминает: я – «полковник в отставке», не догадываясь, что заслуженное, надеюсь, звание лишь позорит. Стоит ли при такой недогадливости лезть со своим мнением? Не зная собственного, кому-то указывать его место? Фронт многое мог дать человеку, но вряд ли был в силах повысить его культурный, его этический уровень. Ради такого повышения мой оппонент, в отличие от многих вернувшихся с войны, ничего не сделал в мирное время...

Близко общавшийся с автором «Одного дня Ивана Денисовича» ленинградский профессор Ефим Григорьевич Эткинд, исключенный из Союза писателей, лишенный ученой степени и возможности преподавать, эмигрировал во Францию и в парижской «Монд» в 1979 году сурово осудил А. Солженицына, дружбу с которым прервал по принципиальным соображениям. Издавна зная Ефима Григорьевича, я, недолго находясь в Париже, зашел в гости. Но в сумбурной беседе мы до Солженицына не дошли.

В советское время, я уже отмечал, выступить в отечественной прессе против Александра Исаевича значило так или иначе присоединиться к официальной травле. На это ни один уважающий себя литератор пойти не мог. Но и в наши дни я отнюдь не убежден, что любой невежда обладает моральным правом публично поносить автора «Архипелага ГУЛАГ», Да и откуда взяться собственному мнению, коль ничего из написанного А. Солженицыным и ныне общедоступного не читано?

Зато сплошь и рядом действует традиция, побуждающая подтвердить свою принадлежность к некогда взлелеянному советской властью племени горлопанов с их незабываемым принципом: «Я не читал, но уверен».

Л. Маляров уверен, будто Власов сдался в плен «со своей армией». Хотя дело обстояло совсем не так. «Неоднократно лично  сталкивавшийся с власовскими головорезами» и будучи к тому времени офицером, Л. Маляров не называет ни одной власовской части, не упоминает о пленных, коих должен был бы «лично» видеть...   

При полном отсутствии сколько-нибудь конкретных сведений надежда лишь на голосовые связки.

«Лехаим» правильно поступил, напечатав письмо из Майкопа. Евреи должны сознавать: в их среде попадаются экземпляры, работающие на антисемитизм. Работают чаще всего безотчетно, по «велению души», из суетного тщеславия, по недомыслию или выработавшейся привычки к горлопанству. Но вопрос о причинах второстепенен.

На фоне крикливых возгласов Л. Малярова выигрывают два других моих оппонента. Но не настолько, чтобы с ними согласиться.

Ничего ровным счетом не зная о Власове и РОА, С. Уманский уверяет, будто власовцы «выслуживались перед нацистами... зверствовали не меньше немцев-эсэсовцев». Но не приводит ни единого факта. Лично его беспокоят антисоветски настроенные люди. Не имея возможности поделиться своим беспокойством с земляками-эстонцами, он уверяет, будто «после лагерей смерти и гетто» люди «напрочь выздоравливали от антисоветизма». Достаточно странная форма выгораживания нацизма. Талантливый драматург Александр Гельман, чье детство прошло в гетто (он об этом потрясающе написал), не относился и не относится к советским ортодоксам.

На вопрос, от чего излечивали советские лагеря и тюрьмы, ответил не только А. Солженицын, но и Е. Гинзбург, мать Василия Аксенова, написавшая широко известный «Крутой маршрут».

Сохраняя безразличие к судьбам советских лагерников, С. Уманский крайне обеспокоен транскрипцией немецких названий и собственных имен. Надо, видите ли, писать «райх», а не «рейх», «Кайтель», а не «Кейтель». Но как быть с Гейне?

Мне бы ваши заботы, господин учитель! Тем более, что тоску С. Уманского по советской системе не могу разделить. Эта система, о чем С. Уманский, возможно, не догадывается, неотделима от антисемитизма в самых разных формах, начиная расстрелами и бандитскими убийствами и кончая дискриминацией при поступлении в вуз. Неизменно одно: ложь предпочтительнее правды. Потребностью в правде продиктован мой скромный «Узелок на память».

Генерал А. Власов, отвергая сталинизм и не принимая идеологию Гитлера, находясь по ту сторону фронта, помня о неотступной гестаповской слежке, полагал необходимым заявить об уважении к евреям – «одному из древнейших культурных народов». Заявить и приблизиться к так называемой «третьей силе».

Уровень, установленный моими оппонентами, не предполагает рассмотрения проблемы «третьей силы» и бытующей формулы «Власов между Сталиным и Гитлером», а также возвращения к полемике, разгоревшейся у нас в 90-е годы. Постараюсь лишь обозначить некоторое факты и события относящиеся к достаточно противоречивой фигуре командующего РОА, не сыгравшего сколько-нибудь значительной роли в военных действиях. Однако обнажившего не только «узелки», подлежащие сокрытию, но и целые «узлы».

Много ли известно о десятках советских генералов, попавших в плен?  Трагическая судьба Д. Карбышева получила огласку благодаря американцам, освободившим Маутхаузен. До этого часа, подобно всем попавшим в плен, его числили изменником. Теперь же,  посмертно, удостоили звания Героя Советского Союза.

Генерал С. Лукин, командовавший вяземской группировкой, тяжело раненным попал в плен, где от имени пленных советских генералов предложил главарям рейха учредить русское контрправительство «против ненавистной большевистской системы», отстаивающее интересы России. Среди поддержавших С. Лукина два командарма. Однако Гитлер, уверенный в своем расовом превосходстве и победе (декабрь 41-го), вариант советских генералов отверг и не принял их поддержку. Как и поддержку других пленных советских командармов.

А. Власов, решив создать русскую освободительную армию, пошел дальше других.

Союз с Гитлером, пусть и не лишенный взаимного недоверия, не красит Власова. А союз Сталина с Гитлером в 1939 году (ему предшествовала отставка М. Литвинова, ублажавшая нацистов)? А пораженческая позиция Ленина в первой мировой?

Генерал П. Григоренко писал: «Мы превозносили большевиков, которые ради свержения царизма способствовали поражению страны, почему же тем, кто хочет свергнуть большевистское коммунистическое правительство, не представляется такое право?»

В принципе П. Григоренко прав. Но когда дело касается проблем такого рода, надо брать в расчет и конкретную ситуацию. Царская Россия действительно была «тюрьмой народов», и активное участие евреев в революции продиктовано желанием разрушить эту тюрьму. Не вина их, а беда – то, что далеко не все надежды сбылись. Тоталиризация советской системы вела к антисемитизму, шовинизму.

Генерал А. Власов, стремясь к демократии, выразил свое отношение к евреям, оказавшимся между Сталиным и Гитлером. Первый мог даже когда-то заявить, будто в СССР за антисемитизм расстреливают, но все неуклоннее сближался со вторым.

Власовское заявление по «еврейскому вопросу» – вызов первому и второму. Победа же «третьей силы» была нереальной. Победители, наступавшие с запада, видели во Власове скорее политическую фигуру, пусть и с демократическими побуждениями, чем полководца.

В начале войны Власов возглавлял мехкорпус, в боях за Киев – армию, был заместителем командующего Западным направлением. Под Москвой командовал 20-й армией, под Любанью – 2-й Ударной...

11 марта 42-го Илья Эренбург в «Красной Звезде», не однажды хвалившей Власова, писал: «Имя Власова связано с наступлением – от Красной Поляны до Лудиной горы».

Уже после войны, слушая академический курс «Истории войн и военного искусства», я ничего не узнал об успехах 20-й армии. Но лишь позже сообразил: квалифицированные лекторы предпочитали обходить молчанием одиозную фигуру. Разбираться же в несомненной власовской измене присяге им не представлялось возможным. Это было задолго до суждения генерала П. Григоренко, приведенного выше.

Сейчас, довольно много прочитав и передумав о Власове, избегая окончательного вывода, я вижу неоднозначность фигуры. В словах о евреях – вызов Гитлеру и Сталину. Один из наиболее определенных власовских поступков во главе РОА. Поступок этот достоин уважительного упоминания. Помимо всего прочего, и как свидетельство демократических устремлений генерала. Тем паче, что власовская пропаганда, подобно советской, не отличалась последовательностью. Провозглашенный Сталиным культ великих предков объявлялся спекуляцией. Хотя использовался – с дополнением имен Петра I, Багратиона, Скобелева, Брусилова. При построении взвивался русский национальный флаг, звучал гимн «Коль славен наш господь в Сионе». Пели песню «За землю/ за волю…» из оперы «Тихий Дон». Присяга звучала так: «Я , верный сын своего отечества, добровольно вступаю в ряды войск Комитета по освобождению народов России. Перед лицом моих соотечественников торжественно клянусь честно сражаться под командованием генерала Власова до последней капли крови за благо моего народа, против большевизма».

Как, однако, сражаться против большевизма, не вступая в боевые действия против Красной Армии (по воле Гитлера, подозревавшего переход на другую сторону, или по иным причинам), не совсем ясно. Как и с «великим предком» А. Брусиловым – крупнейшим русским военачальником, верховным главнокомандующим при Временном правительстве. С 1920 года будучи на видных постах в РККА, «великий предок» А. Брусилов инспектировал буденновскую конницу…

Эклектика в армейском ритуале РОА напоминает эклектику в нашей современной государственной и армейской символике.

Более чем рискованное лично для А. Власова высказывание по «еврейскому вопросу» настолько определенно, что ставит его вне политиканских и минутных расчетов. Оно могло свидетельствовать о демократических в принципе устремлениях командующего РОА. В таком духе оценил его Р. Конквист. Если моим оппонентам это имя ничего не говорит, напомню широко известную книгу Конквиста о советских репрессиях – «Большой террор». Роберт Конквист утверждает: «Власов отнюдь не симпатизировал нацизму – его единственной целью была демократическая Россия». И ссылается на власовский «Манифест Комитета освобождения народов России» от 19 ноября 1944 года. Мне удалось прочитать и «Манифест», и речь Власова. Соглашаясь с Р. Конквистом, лишь напомню: практические действия не всегда совпадают с манифестами.

Власов и вся верхушка РОА находились под неустанным наблюдением гестапо. Советская агентура проникала во все звенья власовской армии.

Командир второго полка знаменитой судоплатовской бригады особого назначения, в которой я служил первые полтора года войны и где принял участие в двух спецзаданиях, полковник Михаил Федорович Орлов, в мирное уже время беседуя со мной за чашкой чая, рассуждал о РОА без особого пиетета. Ему было известно о Власове абсолютно все – вплоть до ежедневного меню генерала. Поваром был посланец нашей бригады. Вместо подписи он по радио сообщал меню.

Почему наши не старались устранить Власова? Не имело смысла. Если первые листовки Власова вызвали в Главпуре переполох, то явное неучастие РОА в боевых действиях снизило напряжение.

По всей видимости, полковник Орлов, не выпуская Власова из сферы наблюдения, разделял мнение тех, кто видел в нем «человека минуты, а не часа». Принятое им на себя бремя руководителя «третьей силы», надо полагать, стало для него неподъемным.

Однако саму идею «третьей силы» я считаю достаточно существенной, позволяющей в дальнейшем прийти к существенным, реальным результатам. Помня о чудовищных вымыслах, подменяющих кровоточащую правду войны, я не впервые прилагаю усилия, дабы к этой правде приблизиться. Стращать меня непродуктивно. Как говорят поляки, видели мы карликов и покрупнее.

Пользуясь поддержкой А. Твардовского, я смог развенчать легенду о 28 панфиловцах, сражавшихся с 50 немецкими танками. Попутно напомнив, что никакого залпа «Авроры» не было, что 23 февраля 1918 года красные полки потерпели поражение под Нарвой и Псковом.

Ожидая ответных атак, держал в памяти Иосифа Рапопорта, который еще в 1948 году на августовской сессии ВАСХНИЛ единственный пошел против Лысенко, уже праздновавшего победу.

Ложь о панфиловцах сочинил сотрудник редакции «Красной Звезды». Один из тех местечковых краснобаев, что, пытаясь скрыть национальность, корчат из себя эдакого рубаху-парня. (В той же переписке Л. Чуковской с Д. Самойловым содержится убийственная характеристика этого субъекта. Л. Чуковской довелось работать с ним в одной редакции.) Имея отдаленное представление о бое пехоты с танками, он нарисовал бездарно выдуманную картину, подкрепив ее случайными, а то и придуманными фамилиями. Поднял саморекламную шумиху, позволявшую чуть ли не ежегодно переиздавать свое творение, лишь сменяя название.

Ему удалось в ответ на мою статью спровоцировать целый скандал, организовать поток гневно-разоблачительных писем. Среди подписавших встречались не только провинциальные малограмотные отставники: имелся даже маршал. Правда, будучи интеллигентом, он впоследствии нашел возможность принести мне свои извинения.

Легенда о 28 панфиловцах приказала долго жить и вышла из пропагандистского употребления…

На чехословацкой медали, которой награждены многие участники последних сражений, выгравировано: «Правда победит». К сожалению, срок победы не указан.

Давненько я не имел дела с кадровиками и отвык от их вопросов. Но охотно отвечу оппонентам.

Ни на службе, ни в приватных разговорах никогда не отказывался от своего еврейства, испытывая презрение к тем, кто поступал иначе.

Родился в 1921 году в Москве, в переулке, выходящем на Мясницкую.

Отец был врачом. В первую мировую – полковым. Мать – учительница. Работала в школе рабочей молодежи.

Имею два тяжелых ранения. Мой младший брат был ранен на Курской дуге столь тяжело, что чудом, после нескольких операций на груди и спине, остался жив. Кончил медицинский факультет в 1951 году. Был вызван в военкомат, где забрали «белый билет», поздравили со званием «старшего лейтенанта медицинской службы» и послали полковым врачом.

Я убедился, что брат – не единственный, с кем обошлись подобным образом. Москву избавляли от молодых специалистов-евреев. При этом в армейской прессе, в отличие от гражданской, антисемитских фельетонов не печатали, борьбу с космополитами не вели.

Зато в поезде Москва – Владивосток бросалась в глаза значительная прослойка представителей одной национальности. Прибыв к очередному месту службы, я убедился что в гарнизоне их необычайно много. Начиная с начальника гарнизона Спасска Дальнего и кончая молодыми офицерами в частях.

Поскольку причина этого специфического «многолюдства» не объяснялась, я вынужден был довольствоваться собственной версией. Не более чем версией. Еще в Москве, вручая назначение, мне довольно откровенно дали понять, что очередные военные события разыграются на Дальнем Востоке и послужат на первом этапе продолжением войны между Северной Кореей (за ней стоит Советский Союз) и Южной (за ней стоят США).

При такой перспективе в Приморском, Забайкальском военных округах и на Камчатке необходимы надежные офицерские кадры. Значительная часть их обречена пасть в первых же сражениях третьей мировой войны.

В поддержку своей версии приведу тот факт, что после смерти Сталина незамедлительно прекратились работы на секретной стройке коммунизма № 1 – рытье тоннеля, соединяющего материк с Сахалином. Ему, видимо, предстояло стать непотопляемой авиабазой для ударов по островам, Японии, быть может, Соединенным Штатам.

Началась массовая демобилизация офицеров. Среди воспользовавшихся ею был и автор этих строк.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru