[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2014 ТЕВЕТ 5774 – 1(261)
пять книг о средневековых иллюстрированных манускриптах
Дильшат Харман
Многие, буквально истолковывая слова 2-й заповеди («Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли, не поклоняйся им и не служи им…», Исх., 20:45), полагают, что изобразительное искусство противоречит догмам иудаизма. Но, к счастью, не все так думали, и, в частности, в Средние века основные книги иудаизма — Тора, пасхальные агадот, махзоры и другие — в изобилии иллюстрировались великолепными миниатюрами. Мы отобрали пять важнейших книг об этих манускриптах — замечательных с художественной и исторической точек зрения.
Сумма знаний
Bezalel Narkiss, Gabrielle Sed-Rajna
Index of Jewish Art. Vols. I–V; IX. Iconographical Index of Hebrew Illuminated Manuscripts. Paris, Jerusalem, Budapest, 1976–1994
Строго говоря, каждый том указателя — не книга, а собрание каталожных карточек, призванное систематизировать сюжеты в средневековых рукописях. Указатель задумывался Бецалелем Наркиссом по образу и подобию принстонского «Указателя христианского искусства» и теперь компьютеризован и постоянно пополняется (за прогрессом можно следить на сайте Центра еврейского искусства: http://cja.huji.ac.il/browser.php). В каждом из шести вышедших томов содержатся сведения о нескольких рукописях. В первый и второй тома вошло семь агадот (четыре и три соответственно), остальные посвящены отдельным собраниям: бывшей коллекции Ротшильдов, собраниям Кауфмана в Будапеште, Королевской библиотеки в Копенгагене и семьи Гросс в Тель-Авиве).
Бецалель Наркисс
Это громадный труд, который сегодня вызывает как уважение, так и ощущение полной устарелости в качестве справочной системы. Каждый том делится на два раздела. В первом находятся карточки, посвященные конкретным рукописям (кодикологические, декоративные, иконические и библиографические), во втором — конкретным иллюстрациям (референтная и каталожная). Карточки заполняются с использованием специальных значков, к ним прилагаются черно-белые иллюстрации. Количество карточек для каждого тома варьируется в пределах 250–430.
Трудно представить, что сейчас, имея выбор, кто-то предпочтет пользоваться карточками, а не электронной версией указателя. Это возможно, но слишком сложно и уже непривычно для современного ученого. Бумажный указатель — это то, с чего начиналось серьезное исследование еврейских средневековых миниатюр, своего рода памятник Наркиссу, благодаря которому изучение еврейского искусства выделилось в специальную академическую дисциплину.
С христианской точки зрения
Ruth Mellinkoff
Antisemitic Hate Signs in Hebrew Illuminated Manuscripts from Medieval Germany. Jerusalem, 1999
Юдофобия в средневековом западноевропейском искусстве — известное и хорошо исследованное явление. Но как она могла проникнуть в собственно еврейские рукописи? Рут Меллинкофф в своей книге предлагает оригинальную, но, увы, не слишком убедительную версию, объясняющую звериноподобные и искаженные лица в ашкеназских средневековых рукописях. По ее мнению, такие странные деформации появились на страницах молитвенников и агадот по воле их христианских иллюстраторов, и носили издевательский и уничижительный характер.
На наш взгляд, эта книга интересна, прежде всего, как логическое завершение искусствоведческой тенденции рассматривать еврейские средневековые миниатюры главным образом в контексте христианского искусства того времени и отношения христиан к евреям. В самом выборе слов для названия книги — «антисемитские знаки» — проявляется предвзятость Меллинкофф, граничащая с анахронизмом, а ее незнание древнееврейского и еврейских источников того времени, а также отказ рассматривать изображения в контексте определенного манускрипта дополняют картину.
Безусловно, версия об антисемитском характере зоокефалии в еврейских рукописях имеет право на существование, но у Меллинкофф она рассматривается упрощенно. В ее исследовании многие традиционные для искусствоведения ХХ века воззрения предстают почти в карикатурном виде: евреи заимствовали все иконографические и художественные приемы у христиан, были неспособны сами иллюстрировать свои книги и были либо слишком глупы, чтобы заметить антисемитские выпады в священных для себя книгах, либо слишком беспомощны, чтобы их запретить.
Новая эра
Katrin Kogman-Appel
Illuminated Haggadot from Medieval Spain: Biblical Imagery and the Passover Holiday. Pennsylvania State University Press, 2006
Книга известного израильского искусствоведа открыла новую эру в изучении еврейских миниатюр. По форме это тщательный анализ иллюстраций к семи сефардским агадот, в том числе и к знаменитой «Сараевской агаде». По сути же это преодоление более ранних допущений о несамостоятельности еврейских художников.
Первая часть работы посвящена детальному разбору источников и прототипов сефардских миниатюр, отношениям между еврейскими изобразительными библейскими циклами и христианскими. Особенно любопытно почти детективное расследование того, что происходило в еврейских рукописях с христологическими элементами (например, антропоморфной фигурой Бога, христианскими мотивами в жертвоприношении Исаака) — Когман-Аппель говорит о «стратегии избегания». Известный факт, что некоторые агадот очень похожи друг на друга и даже называются «братьями» или «сестрами». Автор специально рассматривает этот вопрос и приходит к выводу, что речь не может идти о простом механическом копировании, скорее, о рисунке по памяти.
Во второй части рассматривается культурный фон, исторические обстоятельства, в которых создавались рукописи. Здесь Когман-Аппель особо отмечает значение мидраша в появлении некоторых иконографических особенностей в испанских агадот. Один из важнейших ее выводов в том, что заказчиками (и, скорее всего, «учеными консультантами» художников) сефардских рукописей были не просто богатые члены общины, но ученые, способные получить удовольствие от тонких связей между текстом, рисунком и толкованием.
Книга Когман-Аппель — первая попытка поместить средневековые еврейские миниатюры в контекст собственно еврейской, а не христианской истории. Исследователь не утверждает, что создатели иллюстраций к агадот были полностью самостоятельны, однако убедительно доказывает, что они не были простыми подражателями христианских художников. Оригинальные еврейские миниатюры возникают из знакомства с христианскими образами в сочетании с желанием отразить собственную традицию и в каком-то смысле вступить в полемику с христианским богословием.
В контексте праздника
Marc Michael Epstein
The Medieval Haggadah: Art, Narrative and Religious Imagination. Yale University Press, 2011
Эту книгу, несмотря на отчетливо академический характер, обилие сносок и библиографический аппарат, вполне можно назвать научно-популярной. Первоначальный тираж был очень быстро распродан, а по количеству рецензий (положительных!) от людей, не относящих себя к ученому миру, она стала абсолютным рекордсменом среди трудов, посвященных средневековому еврейскому искусству. В чем тут дело — в легком ли слоге Эпштейна, в его страстной любви к исследуемому материалу, в иллюстрациях прекрасного качества или открытости самого автора — неясно, но именно его работу хочется рекомендовать к прочтению прежде всего.
В отличие от Когман-Аппель и Меллинкофф, Эпштейн рассматривает и ашкеназские, и сефардские рукописи, а именно четыре агадот: «Птицеголовую», «Золотую», «Риландса» и так называемую «Братскую агаду» (похожую на «Агаду Риландса»). Он исходит из простой и привлекательной предпосылки: агадот создавались в расчете на то, чтобы занять и развлечь участника пасхального седера, напомнить об исходе, облегчить пересказ событий. Роль изображений во время праздника была велика.
В первой, самой занимательной и длинной части он рассказывает о «Птицеголовой агаде» и излагает свою версию появления в ее миниатюрах звериноголовых персонажей. В его интерпретации, в отличие от Меллинкофф, зоокефалия предстает положительным явлением, связанным с еврейской самоидентификацией. Однако это только один из вопросов, который занимает Эпштейна в этой части. Не менее важны для него изображения, связанные с Песахом, в частности, серия миниатюр об изготовлении мацы. Эпштейн связывает интерес к данной теме с желанием противопоставить Песах Евхаристии, а мацу — гостии. В «Золотой агаде» Эпштейна интересуют иные вещи: порядок расположения иллюстраций (особенно нарушения хронологии) и роль женщин на миниатюрах. По сравнению с другими агадот в этой рукописи женщин очень много, и автор выдвигает гипотезу, что манускрипт предназначался для женщины. Наконец, в третьей части книги «Агада Риландса» и ее «брат» рассматриваются в паре, и особое внимание уделяется тонким различиям в миниатюрах оригинала («Братской агады») и копии.
Заключительная глава называется «Иконография в диалоге», и ее положения, в целом, вторят положениям Когман-Аппель по вопросу заимствования и оригинальности в еврейском средневековом искусстве. Уже во вступлении Эпштейн заявляет, что рассматривает Средние века как «открытый» период, с общими, разделяемыми и евреями, и христианами, культурными явлениями. В конце книги автор возвращается к этой мысли, чтобы показать: заимствование христианских мотивов ни в коем случае не было тривиальным копированием.
Эпштейн о своем предмете сказал так: миниатюры агадот не просто иллюстрация к тексту. Это визуальный комментарий, своего рода мидраш. Читая его кигу, трудно с ним не согласиться.
История одной рукописи
Джеральдина Брукс
Люди книги. М.: АСТ, 2010
Все вышеперечисленные труды на русском языке не издавались. Но все-таки есть возможность приобщиться к миру средневековой еврейской миниатюры и на русском, правда, только через художественную литературу. Конечно, роман Джеральдины Брукс на Нобелевскую премию не потянет, но читать его вполне можно.
Перед нами — история знаменитой «Сараевской агады», ее путь из Испании, через Венецию и Вену, в Сараево. Брукс рассказывает о судьбах людей, связанных с рукописью, и одновременно — историю нашей современницы, австралийской реставраторши Ханны. Не будем комментировать художественные достоинства и недостатки романа, отметим только, что чем более отдаленную от нас эпоху описывает Брукс, тем тяжелее и неповоротливее становится ее стиль.
Что касается манускрипта, то и тут не все гладко. С одной стороны, автор серьезно изучила материал, наблюдала за реставрацией «Сараевской агады», консультировалась с искусствоведами из Гарварда. Недавняя история рукописи, ее спасение во время второй мировой войны и во время югославских войн 1990-х — все это нашло отражение на страницах «Людей книги».
Но с другой стороны, Брукс предлагает свою собственную версию создания миниатюр агады, а также объяснение некоторых непонятных иконографических особенностей. Версию столь же фантастическую, сколь и предсказуемую, в которой нашли отражение и идеи о несамостоятельности еврейских художников, и политкорректность, и феминизм, несколько неуместный в контексте средневекового иудаизма.
Так стоит ли читать этот роман? Как ни странно, стоит. Несмотря на все его недостатки, он заражает своим отношением к книге, любовью к деталям, ощущением той самой связи иллюстрированной рукописи с читателем/зрителем, о которой говорил Эпштейн.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.