[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2014 ТЕВЕТ 5774 – 1(261)
Жаботинский в Керчи. сентябрь 1913 года
Леонид Кацис
Жаботинский, как известно, был великим журналистом предреволюционной России. На сей раз, из всех мест его жизнедеятельности мы выбрали не Одессу, Киев, Петербург или Москву, а Крым. Ведь именно на Черноморском побережье собирался в курортный сезон весь цвет общества — и общероссийского, и еврейского. Так что было к кому обращаться со страниц крымских газет. В них можно найти немало его материалов и под собственным именем, и под пока не раскрытыми псевдонимами. Малоизвестная газета «Керчь-Феодосийский курьер» никогда не вводилась в оборот при исследовании жизни и творчества Жаботинского. Между тем ее материалы представляют большой интерес и дают возможность услышать прямую речь Жаботинского, увидеть целостную картину его отношения к еврейской жизни в конкретный момент, понять отношение современников к Жаботинскому — реальному человеку, которого видят, слушают, знают.
Сам Жаботинский в мемуарах «Повесть моих дней» рассказывал о сотнях своих лекций в провинции, однако эти лекции никогда не собирались и не анализировались. Еще он писал, что никакой славы, кроме как на юге России, у него не было, а та слава журналиста, которую он обрел во время первой мировой войны, его в России не застала. Этому мнению противоречит первый публикуемый нами материал — крымского сотрудника одесской «Еврейской мысли» Михаила Галинского.
Владимир Жаботинский в униформе Еврейского легиона. 1910-е годы
Кое-что о Жаботинском. (Личные впечатления)
Это было в 1906 году. По предложению В. Е. Жаботинского я был приглашен в Одессу в качестве сотрудника начавшей тогда выходить «Еврейской мысли». Моему счастью не было границ. Увидеть и услышать Жаботинского... Разве смел я в провинциальной глуши мечтать об этом?.. Ведь об этом грезила тогда вся еврейская молодежь, вся еврейская интеллигенция, ибо кто только не слышал о Жаботинском или, вернее, не читал его. «Alatalena» — этот псевдоним был знаком всему читающему югу, а о Владимире Ж. знала уже вся Россия и далеко за пределами ее[1]. Но широкая популярность Жаботинского не ограничивалась только его журнальной деятельностью. Еще более популярен был Жаботинский-сионист, Жаботинский-«Bundefresser», Жаботинский — гроза «искровцев», С.-С.-ров и проч., которых тогда было воистину легион.
<…> Я себе представлял его суровым, чрезвычайно серьезным, угрюмым и почему-то непременно в золотых очках и с длинной черной бородой. Каково же было мое изумление, когда в редакционную комнату вошел молодой бритый человек и приветливо представился мне — Жаботинский. Завязался оживленный разговор, и с первых же слов я убедился в том, что слава о Жаботинском как об ораторе-художнике, как о даровитом стилисте и высокообразованном человеке — вполне им заслужена. Много пришлось мне слышать ораторов, лекторов и проч. мастеров слова, и мастеров талантливых, исключительных по красоте, гибкости и содержательности их речей, но Жаботинскому — равного нет. Это оратор милостью Б-жьей, речь которого не механический процесс «словоизвержения», а чудная музыка, оригинальное и чарующее творчество. Жаботинский не говорит в обыденном смысле этого слова, а творит, речь его не заученный урок, а чистейшая импровизация...
Недаром вся мыслящая Россия мечтала увидеть Жаботинского на трибуне Государственной Думы, ибо никто так не может заставить слушать себя, никто не мог бы заставить 4-ю Государственную Думу считаться с собой, как с депутатом-евреем — как Жаботинский.
Мне пришлось встретиться с Жаботинским на нескольких многолюдных съездах и конференциях, на которых было много талантливых выдающихся людей, но Жаботинский всегда и всюду играл первую скрипку...
Такие фигуры не сливаются в общей массе, они не могут быть незаметны, и можно с Жаботинским не соглашаться, но нельзя с ним не считаться...
Это как бы «рожденный трибун», его стихия — толпа, аудитория, его дар, его призвание — «глаголом жечь сердца людей». Состязаться с Жаботинским — дело безнадежное. Пробовали это в свое время лучшие представители и Бунда, и с.д.-ков и проч. противников сионизма, но сбить его с позиции еще никому не удалось. Жаботинского слушаешь с сладким замиранием сердца, но он меньше всего апеллирует к «чувствам». Его речи всегда обоснованны, аргументация его спаяна железной логикой, его силлогизмы не «карточный домик», а неприступная крепость, и потому остается только одно из двух: или добросовестно признать его правоту, или же, как это большей частью и бывает, заявить, что: «я с ним все-таки не согласен».
Сейчас г. Жаботинский возвращается с ХI бурного сионистского конгресса в Вене. Полный новых впечатлений и настроений, приезжает он к нам в провинцию для прочтения лекции об одном из самых больных вопросов современности: об ассимиляции.
Вопрос этот интересует всякого мыслящего человека и так или иначе затрагивает всю российскую интеллигенцию, без различия национальностей. Вопрос этот жизненно важен для евреев, как и для финляндцев, для украинцев, поляков, армян и пр. Это «универсальный» вопрос, и вряд ли в России найдется много таких, которые знали бы его так досконально — как Жаботинский.
Послушать эту лекцию не только долг всякого культурного человека, но и истинно эстетическое удовольствие, редко выпадающее на долю провинции.
М. Галинский[2].
Здесь отразилось многое в жизни Жаботинского: и поездка на Сионистский конгресс, и неудача на выборах в 4-ю Думу, написание громадного количества статей о проблемах национального самоопределения народов Империи. Но главное в заметке — это призыв прийти на лекцию Жаботинского, а главный вопрос лекции — национальный. 8 сентября в той же газете появляется материал автора, скрывшегося под псевдонимом «А. Б.» (возможно, А. Андриевский), который спешит успокоить почтеннейшую публику — речь пойдет о национализме «прогрессивном»! 9 сентября там же выходит заметка с очень смягченным и кратким изложением лекции В. Жаботинского; она, однако, не удовлетворяет М. Галинского, за подписью которого следом выходит качественная стенограмма лекции:
Заметка о предстоящей лекции В. Е. Жаботинского,
опубликованная в Керчь-Феодосийском курьере, № 199.
Сентябрь 1913 года
Лекция Жаботинского. I часть
Прочитанная 6 сентября лекция Влад. Жаботинского представляет большой интерес не только по красивому изложению ее, но и по содержанию своему. <…>
Несколько лет тому назад большим кредитом пользовалась так называемая «теория треугольника», гласившая, что исторический ход вещей ведет к ассимиляции народов, к их постепенному слиянию в одно целое и что наступит время, когда будет едино стадо, и может быть и единый пастырь. Число национальностей будет с течением времени уменьшаться, и в конце концов будет один народ — человечество, один язык и т. п. Словом, произойдет процесс по системе треугольника, постепенного сужения национальных групп. <…> В настоящее время теория эта свой кредит почти что целиком потеряла, и вот почему.
В истории человечества уже было несколько моментов, когда мечта о едином языке культуры была идеально осуществлена. <…> Тогда господствовал один язык — латинский. Ученые всех стран и вообще образованные люди той эпохи переписывались, разговаривали и вообще понимали друг друга на всем им одинаково доступном латинском языке. Конечно, это было большое удобство, это облегчало сношения между культурными людьми, обмен культурных ценностей и способствовало сближению людей. Но что же мы замечаем?
Как раз эта эпоха господства одного универсального языка, эпоха Средневековья, пользуется в истории человечества определенной репутацией эпохи застоя, и нужно было, подобно пушечному выстрелу, взорваться т. н. «ренессансу», чтобы вся картина резко изменилась. Вместо одного латинского языка появляется много национальных языков, на которых держатели культуры тех времен и стали творить, создавать и накоплять свое духовное богатство. С этого момента и начинается эпоха «возрождения науки и искусств», начинается подъем духовных сил человечества, появляется прогресс.
Второй пример. Была эпоха, когда всеобщим языком культуры в подобие латинского и почти в тех же размерах был французский. Вся культура того времени воспринималась на этом языке и последний объединял немца с французом, парижанина с петербуржцем и т. д. Но и эта эпоха была эпохой застоя, и только пушечный выстрел, называемый 1848 годом, разрушил эту идиллию. Опять из-под лакированной глади выступили ростки национальных языков и пышно расцвели.
Значит, единый язык культуры вовсе не есть признак прогресса, вовсе не является импульсом для творческой интуиции народов, а, наоборот, характеризует собой периоды упадка культуры, застоя ее. Все эти факты как будто бы не совпадают с «теорией треугольника», и потому вопрос о неизбежности следует решать в таком смысле, что человечество развивается иначе, что исторический ход вещей как раз <…> ведет к разветвлению национальностей, к размежеванию их, к возрождению национальных языков и национальных культур.
<…>[3]
Здесь мы прервем публикацию там же, где прервалась она в газете, ибо рассуждения Жаботинского необходимо включить в исторический контекст. Жаботинский намекает на не лучшую репутацию Средних веков, а выступает он перед самым началом дела Бейлиса, прозванного «средневековым» и актуализировавшего тему дурного Средневековья. Второе событие того времени — грядущая первая мировая война. 1 января 1912 года в «Одесских новостях» Жаботинский напечатал статью «Гороскоп», где уверенно предсказал конец Европы и неизбежность мировой войны. В 1912 году в газете «День» он анализировал Балканские войны, которые в итоге и привели к выстрелу в Сараеве. Этот выстрел был тише «пушечного выстрела 1848 года», но громыхнул он куда сильнее. Так образный ряд провинциальной лекции об ассимиляции («ренессанс, подобный пушечному выстрелу» — «пушечный выстрел, называемый 1848 годом» — револьверный «выстрел в Сараеве») реализовался в том, что называется «realpolitik».
Но слушаем Жаботинского дальше:
Лекция В. Жаботинского. II часть
Процесс ассимиляции внешних форм особенно наблюдается среди мелких национальностей, составляющих всюду меньшинство и как чужеродный организм вкрапленных в другие более крупные национальности. Яркими и типичными примерами могут служить армяне в турецкой Армении и в русской Армении, цыгане, но, главным образом, евреи.
Если, как я сказал, современному человеку тесно в пределах своего национального языка, то тем более потребность в изучении чужих языков чувствует еврей, причем вызывается она не идеалистическими стремлениями к изучению и усвоению чужой культуры, а чисто практическими мотивами из области борьбы за существование.
<…>
На Востоке имеется любопытное существо — левантиец. Сам до полной запутанности смешанного происхождения, он однако свободно изъясняется на 5–8 языках и, большей частью, даже без акцента. Между тем нет существа более малокультурного и невежественного, чем левантиец. Школ у них вообще нет, просвещения вообще никакого, условия быта со всех точек зрения ужасные. И вот на самой низкой ступени социальной лестницы жалкий, невежественный левантиец, говорящий почти на всех европейских языках, а наверху этой лестницы самый культурный из всех людей, гордый англичанин, другого языка, кроме английского не знающий и никакого другого языка знать не желающий.
Отсюда вывод, что рост и развитие культуры не требуют «многоязычия», если есть возможность насаждать и развивать ее на своем национальном языке.
Еврейский народ — это феномен.
То, что он до сих пор сохранился, объясняют различными причинами, но не всегда верными. Думали, например, что евреи сохранились благодаря своей религии и, главным образом, ее обрядовой части, но при этом забывают, что ведь религия сама не есть предпосылка, а следствие, что она сама объясняется условиями быта.
<…>
Чем же объясняется сохранение евреев? Всем известно чувство «тоски по родине». Правда, покуда оно является чувством одного лица, оно маленькое, слабое, но когда оно проникает в сотни, тысячи сердец, оно становится несокрушимой силой, способной творить чудеса. Тард, изучавший психологию толпы в момент взятия Бастилии, дает прекрасный анализ этой толпы, у каждого члена которой есть свои личные заботы, неудачи, неприятности. Собранные же вместе, они проникнуты одним только сознанием: «Бастилия должна быть взята».
Инстинкт самосохранения — великая чудотворная сила.
В одном человеке это чувство слабое, но в «пучке людей» это сила творческая, сила положительная. Этот инстинкт толкает каждого человека туда, где может найти родное, близкое...
Предполагалось, что в «Гетто» евреев заперли другие. Это неверно. Гетто создали сами евреи, как его создают французы, итальянцы, немцы и др. В Нью-Йорке евреи образовали собственный еврейский квартал, в Лондоне знаменитый «Уайтчепель» тоже создан евреями, в Яффе немцы имеют свой квартал, французы свой, все создают себе «Гетто». Это лежит в основе психики человека. Не папа Иннокентий загнал евреев в «Гетто», он их там уже застал, но он запер их там на цепь...
Всякий процесс отмежевания, разъединения, расчленения есть не что иное, как та или иная форма «гетто», т. е. создание тех оград, которыми народы отделяются друг от друга.
Среди народов-меньшинств есть народы счастливые и народы несчастные. Счастливые — это те народы, которым удалось, минуя период ассимиляции, вступить на стезю самостоятельного национального творчества, несчастные же народы те, которые этого необходимого в свое время перехода не сделали.
Не всякая ассимиляция вредна. Первый период ассимиляции необходим и полезен, так как всякий даровитый ребенок, как бы талантлив он ни был, до вступления на путь самостоятельного творчества обучается и воспитывается на шаблонах, на готовых образцах, проделанных до него его предшественниками. Но когда период шаблонов прошел, надо этому ребенку дать расправить крылья и творить свободно, самостоятельно, иначе талант погибнет.
Еврейский народ составляет в этом отношении печальное исключение.
Было время, когда ассимиляция была евреям полезна. Это был момент, когда на арену еврейской жизни выступили первые еврейские ассимиляторы, движение которых известно под именем «Гаскола». Но первые «просвещенцы» были все хорошими и чуткими националистами. Они своего еврейства не стыдились, они говорили «мы евреи», гордились этим, но хотели только к своей старой культуре прибавить культуру русскую, хотели к Талмуду присоединить Гегеля и Канта. Они от своего не отказывались, но и не хотели упустить то хорошее, которое можно было извлечь из источника русской культуры. Тогда-то и родилась легенда о какой-то особой миссии еврейского народа. В чем эта миссия заключалась — в проповеди ли мозаизма, в распространении ли вообще идей равенства, братства и справедливости, — трудно было определить, но деятели «Гасколы» верили, что они евреи для чего-то...
Это было первое поколение.
За ним появилось второе поколение, девизом которого уже не было: « я еврей — для чего», а «я еврей, но почему?!»... Талмуд был заброшен, все было забыто... Между тем именно этому поколению, унаследовавшему заветы первых «просвещенцев», нужно было бы вернуться к родному народу и родному языку и общеевропейскую культуру насаждать на родной ниве.
Сошло в могилу второе поколение, и на сцену выступило третье, которое ныне еще командует на еврейской улице. Девиз этого поколения уже совершенно иной: «Я еврей, но за что?!»...
Ныне подвигается уже четвертое поколение, но представители его перескочили уже за ту грань, что говорить о них уже не приходится...
Великий Данте вложил в уста Вергилия прекрасную характеристику этих «бледных теней», которым нет места ни в раю, ни в аду, ни даже в чистилище...
Пройдем мимо них. Но к третьему поколению, в руках которого находится руль катящейся в глубокую пропасть еврейской повозки, хотелось бы обратиться с призывом: «пока не поздно, затормозите!»
М. Галинский.
Идея Жаботинского о «левантийце» предполагает включение евреев в тот процесс, когда евреи, говорящие на иврите, могли бы внести свой вклад в развитие левантийской культуры. Этому и посвящены рассуждения о еврейских гетто. Именно такое добровольно созданное гетто и должны получить евреи в форме государства в левантийском (средиземноморском) регионе.
Но это будущее. А пока приближается дело Бейлиса. И за пять дней до начала слушаний в Киеве «Керчь-Феодосийский курьер» публикует интервью Жаботинского, уже явно уехавшего из города, — ведь лекцию свою он читал там за две недели до того. В то же время, с 14 по 22 сентября, «Одесские новости» публикуют серию статей Жаботинского «О ритуальном убийстве». Интервью в крымской газете оказывается важным и неучтенным текстом о бейлисиаде и должно рассматриваться в ее непосредственном контексте.
Сообщение о деле Бейлиса в Керчь-Феодосийском курьере, № 219. Октябрь 1913 года
Беседа I
В бытность свою на днях в Керчи известный публицист и еврейский общественный деятель Вл. Жаботинский поделился с пишущим эти строки некоторыми своими взглядами по наиболее животрепещущим вопросам русско-еврейской действительности.
Застав г. Жаботинского за капитальным трудом проф. Хвольсона «О некоторых средневековых обвинениях против евреев», я, естественно, полюбопытствовал узнать его мнение о деле Бейлиса.
— Бейлис будет оправдан, — как бы предугадав мой вопрос, сказал г. Жаботинский. — Как тщательно ни фильтровали состав присяжных заседателей, как яростно ни выла бы черносотенная пресса — Бейлис будет оправдан. В истории «ритуальных» процессов еще не было процесса столь юридически безграмотного, столь грубо и неумело шитого белыми нитками, как дело Бейлиса. Вы представьте себе, что это будет за обвинение без улик, без фактов, без данных, с пустыми руками. Да оно иначе и быть не может, ибо все «ритуальные» процессы впоследствии оказывались мыльными пузырями, раздутыми теми, которым выгодно создать в стране антиеврейское настроение, но в деле Бейлиса даже и видимости логики, хоть какой-нибудь правдоподобности нет...
Читали вы беседу Замысловского с одесскими журналистами?..
Ведь это детский лепет какой-то... Все «доказательства» Замысловского сводятся к тому, что в злополучную ночь у Бейлиса ночевали два «таинственных» еврея по фамилии Шнеерсон, так как в родословной этой фамилии числились когда-то хасиды-цадики, то... то, следовательно, Ющинского убил Бейлис.
А экспертиза Сикорского...
Ведь западноевропейские ученые, обнародовавшие недавно свой протест, прямо диву даются, как мог профессор психиатрии, т. е. человек науки, дать такое антинаучное показание[4]. Если, значит, отбросить все эти вздорные разговоры о каких-то «таинственных» евреях по фамилии Шнеерсон[5] и антинаучную экспертизу Сикорского и принять во внимание близкое касательство к этому делу Веры Чеберяк и всей ее компании воров и сутенеров, то каждому беспристрастному и здравомыслящему человеку, не ослепленному человеконенавистничеством, станет ясно: виновен Бейлис в убийстве Ющинского или не виновен. (Продолжение завтра.)
ГАММА[6].
Беседа II
— Чем больше я читаю Хвольсона, — продолжает Жаботинский, — тем ближе и трогательнее становится образ его. Это был ясный и глубокий ум... Хвольсон — это олицетворение не только научной, но и всякой честности, и его свидетельство в пользу еврейского народа должно считаться наиболее веским и заслуживающим внимания. Правда, и Хвольсон перешел в христианство, скончавшийся на днях профессор Вамбери[7] тоже похоронен на христианском кладбище, но их переход в христианство обусловлен причинами такого характера, что благородства ради и из уважения к их памяти мы должны им это если не простить, то во всяком случае не упрекать их.
Как бы в виде искупления, Хвольсон и Вамбери всю свою жизнь пером и словом защищали еврейский народ от средневековых поверьев (так! — Л. К.) и наветов, авторитетом своим отстаивали его ото всяких недобросовестных нападок и свидетельствовали его невиновность.
В этом отношении чрезвычайно характерны те строки из книги Хвольсона, в которых он подчеркивает заблуждения христиан, допускающих существование в еврейской религии догмата о ритуальных убийствах и с укоризной часто повторяет: «Стыдно нам, христианам, не знать еврейской религии и возводить на нее столь безнравственные и бессмысленные обвинения». Такие выражения часто попадаются у Хвольсона. Зато, когда он говорит о евреях, он с какой-то, сквозь строки светящейся радостью и гордостью восклицает: «Мой народ», «наш народ». Это доказывает, что, формально оставив еврейство, <как> Хвольсон, <т>ак и Вамбери, фактически остались евреями, преданными сынами своего народа-страдальца.
— С каким впечатлением уехали вы, Вл. Е., с Венского конгресса? <…> Что дал конгресс положительного?
— Во-первых, еврейский университет в Палестине. Это не только успех сионизма, но и вообще шаг вперед еврейской культуры, еврейского просвещения. Доказывать необходимость такого университета при нынешних условиях еврейской жизни значит ломиться в открытую дверь... <…> В Одессе, да и в других университетских городах встречаются теперь «лютеране», «армяне»[8] и «магометане» из евреев, все-таки из-за своего еврейского происхождения не попавшие в университет. «Начальство» спохватилось и успело и для них создать рогатки. <…> С открытием же университета в Палестине вся жаждущая просвещения еврейская молодежь ринется туда. В том, что инициативу в этом деле взяла на себя сионистская организация, — ничего удивительного нет. Нашей главной задачей всегда была культурная деятельность в родной стране. Об этом в свое время мечтал Ахад Гаам, и это теперь насущная задача всего сионизма. В Палестине мы теперь имеем образцовую еврейскую гимназию, техникум, художественную школу, но к ним нужно еще прибавить университет.
На этом наша беседа закончилась.
ГАММА[9].
С таким настроеним Жаботинский и его слушатели входили в судьбоносный для евреев России сентябрь 1913 года, который должен был во многом решить их судьбу. Но Жаботинский смотрел дальше и глубже, в чем все они смогли убедиться уже 1 августа 1914 года. Однако это другая история.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Что же такое было известно о публикациях Жаботинского «далеко за пределами» России? Это — статьи и книги «В. Владимирова» о революционном движении в России, главной из которых была серия репортажей об издевательствах жандармов над террористкой Марией Спиридоновой. Вот эти статьи перепечатывались всей русской либеральной прессой, газетами в Англии и Франции (возможно, мы знаем не всё), а книги того же автора изымались полицией, попадали под суд, возвращались издателям и т. д. См.: Кацис Л. «В. Владимиров» в судьбе и творчестве Владимира Жаботинского, 1902–1907 // Жаботинский и Россия. Сборник трудов Международной конференции «Russian Jabotinsky: Jabotinsky and Russia», посвященной 130-летию В. Е. Жаботинского (Еврейский университет в Иерусалиме, июль 2010) / Под ред. Л. Кациса и Е. Толстой. Stanford Slavic Studies. Vol. 44. Stanford, Ca., 2013. P. 34–67.
[2]. Керчь-Феодосийский курьер (далее — КФК). 6 сентября 1913 года. № 198.
[3]. КФК. 10 сентября 1913. № 201.
[4]. О нем см. нашу публикацию в: Лехаим. 2013. № 11.
[5]. На процессе делалась попытка сказать, что не все евреи, а только хасиды виновны в кровавых жертвоприношениях, поэтому обвинение очень интересовалось личностью киевлянина Шнеерсона, который не имел к семье цадиков Хабада никакого отношения.
[6]. КФК. 19 сентября 1913. № 208.
[7]. Даниил Абрамович Хвольсон (1819–1911) — российский востоковед, гебраист, член-корр. Академии наук, редактор синодального перевода Библии; еврей, принявший христианство, он в своих сочинениях защищал евреев от юдофобских обвинений, в частности, кровавого навета. Арминий Вамбери, или Герман Бамбергер (1832–1913), — венгерский востоковед, путешественник, полиглот. Не выступая открыто за сионизм, он оказывал услуги сионистскому движению благодаря своим связям в Константинополе и помогал лично Герцлю.
[8]. Лучший комментарий к этому месту — роман Жаботинского «Пятеро», где в главе о Торике, решившем креститься, упоминаются и армянский священник с Аккермана, и финский пастор Пихра, крестившие за деньги изрядное количество евреев. См.: Кацис Л. Протестантское крещение евреев в Финляндии в 1911–1913 гг. и судьба Осипа Мандельштама // Русская почта. Белград. 2008. № 1. С. 55–76.
[9]. КФК. 20 сентября 1913. № 209.