[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  ДЕКАБРЬ 2013 КИСЛЕВ 5774 – 12(260)

 

    

 

пять книг об агаде в Талмуде и мидрашах

Мария Каспина, Галина Зеленина

 

Про агаду в контексте ойкумены

 

Avigdor Shinan

The World of the Aggadah (1987 — ивр.; 1990 — англ.).

Рус. пер.: Авигдор Шинан. Мир агадической литературы. М.: Мосты культуры — Иерусалим: Гешарим, 2003

 

Книга израильского профессора Авигдора Шинана, прекрасного преподавателя и одного из моих (М. К.) первых учителей по раввинистической литературе, поистине открывает дверь в мир агады. Этот мир, по Шинану, не замкнутое пространство талмудических ученых, как, например, у профессора Ионы Френкеля в монографии «Из мира мудрецов», еще не переведенной на русский язык: там мир мудрецов понимается как самодостаточная и закрытая конструкция со своей внутренней логикой, недоступной профану или невежде. У Шинана наоборот: мир агады как целый мир вокруг нас. Эта книга меньше всего про саму агаду — она, скорее, про то, что такое агада, если сравнивать ее с другими, более известными и привычными нам явлениями. И поэтому главы ее — это описание всего обширного контекста, в котором значимую роль играет агада. Например: агада и раннее христианство, агада и ислам, агада и эллинистический мир. Кроме того, книга помещает агаду не только в исторический контекст, но и в контекст художественной культуры: агада и еврейское искусство, агада и археология. Самые популярные сюжеты агады известны также из древних фресок или традиционных текстов соседних народов. Агада открыта и «улыбается», как и сам автор книги, Авигдор Шинан.

 

Про законы жанра

 

David Stern

Parables in Midrash: Narrative and Exegesis in Rabbinic Literature. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1991

 

Книга Дэвида Стерна о притчах в мидраше — одно из самых серьезных филологических исследований, посвященных раввинистической литературе. Стерн оперирует не узкими и специфическими терминами, относящимися к тонкостям алахических дискуссий или сложной логике талмудического комментария, а, напротив, использует привычные для любого читателя, знакомого с мировой литературой, термины: литературный жанр, прием, композиция и т. п. Самая причудливая форма еврейской словесности — машаль — приобретает в изложении Стерна узнаваемые черты европейских басен и притч. Структура таких текстов оказывается весьма четкой и предсказуемой, но выводы глубоки и зачастую парадоксальны, что придает им особую привлекательность.

Соотношение художественной формы, нарратива, и сугубо утилитарных задач истолкования или экзегезы в текстах раввинистических машалей занимает автора больше всего остального. Он завороженно наблюдает, как именно авторы мидрашей использовали литературные образы и приемы для решения сложных экзегетических проблем или для утешения скорбящих слушателей, — и делится этими наблюдениями с читателем. К реальной жизненной ситуации или к сложному библейскому фрагменту применяются символы и аллегории, имеющие относительно строгие соответствия: Царь — Б-г, члены царской семьи — народ Израиля, дворец или свадебный балдахин — Храм. И тем не менее с помощью этих символических фигур авторы мидрашей задают и решают самые сложные вопросы и проблемы: добра и зла, оправдания Б-га, жизни и смерти.

Сознательный пробел, пропуск полного истолкования между собственно машалем — нарративной частью раввинистической притчи и нимшалем — экзегетической частью или комментарием, соотносящим содержание машаля с контекстом, — это главная особенность жанра, который изучает Стерн. Именно такой смысловой зазор вызывает слушателя на диалог, на самостоятельное решение предложенной задачи, побуждает задавать новые вопросы и давать на них свои ответы. Антропоморфизм в представлении Б-га, согласно Стерну, позволяет авторам машаля объяснять парадоксы непостижимого, поскольку и человеческое поведение далеко не всегда поддается простому пониманию. Таким образом, Дэвид Стерн, вслед за авторами раввинистических текстов, пытается оправдать литературное творчество, призванное выполнять сугубо идеологические задачи, и с помощью формального литературоведения придает новый смысл вопросам Б-жественной теодицеи в Талмуде.

 

Про ЭТО

 

Daniel Boyarin

Carnal Israel: Reading Sex in Talmudic Culture (1993).

Рус. пер.: Даниэль Боярин. Израиль по плоти: О сексе в талмудической культуре. М.: Текст; Книжники, 2012

 

Двадцать лет назад Дэниэль Боярин, чудаковатый, но харизматичный калифорнийский профессор в подтяжках, ортодоксальный еврей и феминист, специалист по талмудической филологии и, например, теории сексуальности, взорвал мир иудаики своей книгой о «плотском Израиле» — она и по сей день остается, пожалуй, самой известной книгой, хотя с тех пор он написал еще немало, в том числе про «радикального еврея» апостола Павла и про «Сократа и толстых рабби».

Через close reading многочисленных талмудических историй, помноженное на обширные методологические инновации (Боярин соединил талмудические штудии с феминистской теорией, антропологией тела и историей сексуальности), автор доказывает, что в христианских, первоначально патристических, обвинениях евреев в повышенном внимании к плоти и плотскому была большая доля истины: «Талмудический иудаизм <…> по своему подходу к телу и сексуальности и по характеру обсуждения этих вопросов значительно отличался от грекоязычных еврейских культурных формаций, включая большую часть христианских течений. <…> Иудаизм мудрецов придавал телу то значение, которое в других формациях придавалось душе. <…> Эти евреи рассматривали человека как тело — оживляемое, конечно, душой, — тогда как для эллинистических евреев (таких, как Филон) и многих грекоязычных христиан (таких, как Павел) сущность человека заключалась в душе, помещенной в тело. <…> И евреи, и христиане сами осознавали и отмечали различное отношение к телу как ключевую область своих культурных разногласий».

Очень интересна, позитивна и необычна (в контексте, например, отечественных работ на столь же древнем материале) подчеркнутая актуальность книги: как формулирует аннотация, «автор не скрывает своего стремления повлиять на современное общество» — точнее, изменить, даже исправить, современный иудаизм. Своими реконструкциями Боярин лепит «полезное прошлое», которое призвано доказать, в частности, то, что талмудический дискурс не был тотально андроцентричным, что презрение к женщине и страх перед женским началом не его структурообразующий признак, как в некоторых эллинистических культурах. Теперь современной (ультра)ортодоксии остается только прислушаться к позиции своих крупнейших авторитетов, как ее излагает профессор Боярин, и — глыба патриархата заколеблется.

 

Про то, как кое-кто ЭТОГО избежал и что о нем напридумывали комментаторы

 

James Kugel

In Potiphar’s House: The Interpretive Life of Biblical Texts (1994).

Рус. пер.: Джеймс Кугел. В доме Потифара: Библейский текст и его перевоплощения. М.: Текст; Книжники, 2010

 

Джеймс Кугел, американский и израильский профессор, библеист и специалист по еврейской литературе поздней античности, тоже уже довольно давно написал увлекательнейшую книгу о возникновении сюжетов, развитии сюжетов и миграции сюжетов, толкующих микроскопические, на взгляд досужего читателя, умолчания или рассогласования в библейском тексте. Книга преимущественно посвящена постбиблейским разработкам образа Йосефа, и в их центре — события в доме египетского вельможи Потифара, где юный раб страдал от пристального внимания хозяйки, — эпизод, в общем-то, маргинальный для библейского нарратива (всего 13 стихов), но крайне занимательный. Неудивительно, что авторы агады, апокрифов и Корана не могли удержаться и домысливали в разных направлениях эту историю, сочиняя «нарративные расширения», как их называет Кугел. Вот, например, одно из них — мотив «собрания дам», выросший из попыток истолковать два, — возможно, просто риторических — глагола в библейском стихе: «Она же, увидев, что он оставил одежду свою в руках ее и побежал вон, кликнула домашних своих и сказала им так, говоря [часто толкуется не как собственная речь персонажа, а как вложение им последующих слов в уста собеседника, в данном случае — клеветы в уста подруг]: Посмотрите [на кого?], он привел к нам еврея смеяться над нами». Мидраш, а вслед за ним и Коран полагают, что мадам Потифар призвала подруг, показала им Йосефа — и те были так сражены его красотой, что дружно порезали руки десертными ножиками, — и подговорила их поддержать ее клевету и тоже настучать своим мужьям про Йосефовы воображаемые домогательства.

Впрочем, другие мидраши обвиняют и Йосефа. Г-сподь не наказывает без вины — значит, был грех. «Красив станом и красив лицом», говорит про него Тора, — зачем удвоение? Значит, Йосеф специально прихорашивался, подумывая о прекрасной хозяйке. «Вошел в дом делать дело свое» — какое дело? Ведь знал, что госпожа в доме в одиночестве пребывает. Значит, отправился к ней умышленно и не совершил прелюбодеяния только потому, что уже в процессе увидел в окне образ Яакова и услышал его предостережение, и тогда убежал и «оставил одежду свою в руках ее». Пытливость талмудических экзегетов превозмогает их врожденное почтение к героям Торы — к счастью для читателя, имеющего вкус к подобным играм разума.

 

Про глас народа, проницающий дискурс элиты

 

Галит Хазан-Рокем

Рикмат хаим: а-йецира а-амамит бе-сифрут хазаль. Тель-Авив: Ам овед, 1996.

Англ. пер.: Galit Hasan-Rokem. Web of Life: Folklore and Midrash in Rabbinic Literature. Stanford: Stanford UP, 2000

 

Профессор фольклора в Иерусалимском университете, известная широтой своих интеллектуальных интересов (от фольклора горских евреев до скандинавской поэзии, это помимо раввинистической литературы) и твердостью политических убеждений (левых и феминистских), Галит Хазан-Рокем исследует агадическую литературу (в данной книге — агадический мидраш «Эйха раба»), с тем чтобы сквозь мужскую элитарную ученую речь, речь ешивы и синагоги, услышать фольклорное многоголосие, гомон рыночной площади, смех у колодца, шепот в спальне, чтобы за выхолощенной отвлеченностью интеллектуального анализа увидеть разноцветную «ткань жизни» с ее общечеловеческими чувствами, коллизиями, повседневной рутиной.

В поиске фольклорных сюжетов в классической еврейской литературе Хазан-Рокем далеко не одинока, следуя по этому пути за Джеймсом Фрэзером, Льюисом Гинзбергом и многими другими, но она первая систематизирует это сближение, применяя подходы и методы фольклористики к раввинистическим источникам, разъясняя и оценивая интерпретативные возможности этих методов. К тому же ее интересует не только морфология сюжетов или жанров (хотя она фиксирует, например, что «Эйха раба» — первоисточник четырех сюжетов из индекса Аарне—Томпсона, а распространенные в мидраше жанры загадки и рассказа о сновидении родственны тем, что оба требуют отгадки, расшифровки), но и социальная, повседневная и гендерная история еврейской поздней античности и возможность заглянуть в нее через голову мудрецов — главных героев агадической литературы и посвященных ей исследований. Хазан-Рокем находит в этом трагическом мидраше, толкующем историю разрушения Первого храма через знание о разрушении Второго, вещи, мало замеченные ранее: социальную критику, эдипов комплекс, психотерапевтическую функцию рассказа, значимость персонажей второго ряда — анонимов, «простецов», детей и женщин — и вообще фемининную «брешь» в андроцентризме раввинистической литературы, механизм проекции национальной трагедии на историю микрокосма, прежде всего семьи, и многое другое. Один из восхищенных рецензентов назвал ее книгу мидрашем на мидраш и сравнил ее с китайским костяным шаром, где каждый уровень добавляет знания к предыдущему.

добавить комментарий

<< содержание

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.