[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2013 ЭЛУЛ 5773 – 9(257)
Обложка романа Ш.-Й. Агнона «До сих пор», перевод которого на русский был выпущен издательством «Книжники» в 2012 году
«И помни Создателя своего…»
Зоя Копельман
Творчество Агнона парадоксально: намеренно архаизированные стиль и словарь служат для размышлений над вопросами, мучающими человека ХХ века. Литературные каноны рушатся, как рухнули устои бюргергского бытия (взять хоть «Будденброков» Томаса Манна) и традиционной еврейской общины. Книга «До сих пор»[1] тоже ускользает от жанрового определения. Это не роман и не новелла, повествование не имеет сюжета. Для простоты назовем ее повестью.
На первый взгляд перед нами ни к чему не обязывающие записи малозначащих событий и разговоров, в которые вовлечен герой, галицийский еврей, по неясной причине покинувший Страну Израиля и оказавшийся в Германии в годы первой мировой (многие детали совпадают с биографическими обстоятельствами автора). Записки то и дело прерываются всплесками эмоций, воспоминаниями и повторами, превращая текст в прихотливую вязь, где существенное неотличимо от необязательного. Рассказ ведется от первого лица, лишь изредка автор заменяет «я» на «этот человек» — прием, использованный Агноном еще в романе «Гость на одну ночь» (1939).
Агноновские произведения можно читать на нескольких уровнях, подобно тому как — при всем очевидном различии — принято читать Тору: пшат, ремез, драш. Здесь пшат, или непосредственный смысл написанного, касается перипетий жизни героя. Перед читателем предстает галерея портретов евреев Берлина, Лейпцига и расположенного неподалеку городка Гриммы: евреи-патриоты, чьи дети гибнут на фронте, евреи-дельцы, ищущие случая обогатиться, еврейские интеллектуалы, позабывшие о национальной идее. И рядом череда немцев среднего и более низкого сословия, их привычки и печали. Герой одержим поиском жилья — комнаты с приемлемыми условиями (один из сквозных мотивов агноновской прозы). Бесприютность ведет к вынужденному безделью, так что перед нами своего рода dangling man, «человек в подвешенном состоянии», если воспользоваться образом Сола Беллоу.
Ремез, или намек, проявляется в том, что герой ищет смысла в каждой встрече и каждой своей поездке из пункта А в пункт Б. Сам Агнон тоже был убежден, что Создатель вовлечен в земные дела и еврейское присутствие в мире имеет особый смысл. Эта вера исключает из агноновского мировидения понятие случайности: есть «Тот, Кто ведает причины» — типичное его выражение. Муки автобиографического героя рождены когнитивным диссонансом между стремлением понять взаимосвязь событий и сознанием непостижимости персонального и коллективного бытия.
Я пытался понять, в чем тут смысл, и не нашел иного объяснения, кроме такого: все действия человека предопределены и направлены, с минуты его рождения и до самой смерти. Пойдет человек по какому-нибудь делу и не кончит его — понудят его вернуться на то же место опять, пока он не завершит это дело. А не кончит во второй раз — в третий раз пошлют, и в четвертый, и так далее.
Портрет Ш.-Й. Агнона. Музей Израиля. Из коллекции фотографа Альфреда Бернхайма, включающей работы 1934–1950 годов
Эта неоспоримая и непостижимая связь Предвечного с втиснутым в рамки дат рождения и смерти человеком отражена и в двойственности названия. С одной стороны, Ад гена является соединением слов «вечность» и «здесь», а с другой — просто означает: «по сю пору и по се место». Двоящееся заглавие — тоже характерный прием Агнона; например, название рассказа «Паним ахерот», справедливо переведенное Натаном Файнгольдом как «Иной облик», означает также «иной аспект» известной мишны о «человеке, который развелся с женой и переночевал с нею на постоялом дворе» (Гитин, 8:9). И тут мы выходим на следующий уровень толкования текста — драш, в нашем случае диалектически соединяющий аллегорию и символ.
Причиной некоторых перемещений героя послужило письмо вдовы доктора Леви, которая вызвала его, дабы посоветоваться о судьбе многочисленных еврейских книг, оставшихся после мужа. О самом д-ре Леви известно немногое: он, к неудовольствию прочих немецких евреев, всячески подчеркивал свое еврейство и внушал людям идеи сионизма. Зато с его вдовой случаются странные вещи: когда герой приезжает, она оказывается в больнице и из-за тяжелого состояния не узнает его. Через день-другой ей становится лучше, но она не может припомнить, что писала ему и беседовала с ним. Более того, смутные воспоминания подсказывают ей, что ее пытался надуть и выманить книги мужа какой-то проходимец, а герой даже не пытается ее переубедить. Короче говоря, цель поездки не выполнена, а больная безнадежна. Но спустя некоторое время произошло чудо: больная поднялась со смертного ложа и вернулась к жизни. Более того, она решила отослать мужнину библиотеку нашему герою, который тем временем вернулся в Страну Израиля и уже успел построить себе в Тальпиоте дом (в точности как автор), в котором лишь одну комнату отвел себе, а остальные предназначил для книг д-ра Леви.
Дом-музей Ш.-Й. Агнона в Тальпиоте на улице И. Клаузнера, Иерусалим
Произведение было закончено осенью 1951 года, когда во всем мире евреи бились над вопросом о вере после Катастрофы, а юный Израиль принял невиданные по численности потоки иммигрантов из Европы и стран арабского Востока. Один из переживших Катастрофу хасидов по прошествии многих лет сказал: «Самым большим чудом в ХХ веке было то, что после всего мы не утратили веру». Для Агнона к этому чуду несомненно добавилось чудо возникновения Государства и собирания рассеянных. Писатель, вернувшийся в лоно религии еще в 1920-х годах (правда, он никогда по-настоящему его не покидал), не мог не размышлять об отношении к религиозной традиции «после Освенцима». Вдова д-ра Леви отчасти выступает в роли народа, оставшегося без Б-га в период «сокрытия Лика». Этот народ, казалось бы, обречен, он вот-вот исчезнет. Но чудо — вопреки науке и логике он воскресает и обращается к деятельной жизни. И где место этой жизни? Где Б-г вновь соединится со Своими евреями посредством Своих книг? В Стране Израиля, отвечает Агнон, ведущий свой род из колена Леви, т. е. от тех, кому было вверено Служение. Агнон, как и д-р Леви, «делает души для сионизма» (не зря писатель заимствовал слова, которыми Тора характеризует деятельность Аврама и Сары, проповедующих монотеизм).
Для обоснования этой неочевидной интерпретации использую предложенную писателем игру: взять три ивритские согласные, принять их за корневую основу слов и посмотреть на полученные смыслы. Герой книги проделывает это с корнем «б-к-р», а я предлагаю проделать то же с корнем «х-б-ш». Исходным станет слово тахбошет, «бинты». Оно встречается в последней главе, где описано чудесное выздоровление вдовы д-ра Леви:
В один прекрасный день она вдруг почувствовала, что те бинты, которыми ее обмотали врачи, что они ей мешают, и попросила их немного расслабить. Врачи испугались и сказали: упаси Б-же, всякое послабление, даже самое маломальское послабление, это смертельная угроза в ее состоянии. И не только не ослабили, но, напротив, затянули ее еще сильнее. Но бинты ей мешали, они не давали ей дышать. И тогда она засунула туда палец, немного их расслабить. А когда она засунула туда палец, они отклеились. А когда они отклеились, ей стало немного легче. Тогда она принялась отклеивать их дальше, пока не отклеила все. А когда она сняла с себя все бинты, силы ее тотчас воспряли.
Это описание бедной вдовы — аллегории народа Израиля — заставляет вспомнить слова пророка Йешаяу: «Горе тебе, народ грешный, народ, обремененный беззакониями… Оставили Г-спода, глумились над Святым Израилевым… Куда вас еще бить?.. От подошвы ноги до головы нет на нем здорового места: раны и синяки и свежие язвы… не перевязанные (“х-б-ш”)». Далее пророк говорит об опустошениях еврейских городов и земель, о том, что лишь небольшой остаток народа выжил, и от имени Б-га призывает обратиться к жизни по Торе.
То есть наши бедствия, раны и повязки — а в повести это страдания, причиненные первой мировой войной, — заставляют нас, евреев, думать (корень «х-ш-б», тот же, что и в слове махшавот, «мысли», лейтмотиве книги «До сих пор»), терзаться вопросами и сомнениями. А ответ, по Агнону, дают наши древние книги, предсказавшие беды и указавшие путь к спасению и возрождению — возвращение к Б-гу.
Свою любовь и благодарность Всевышнему евреи выражают в славословиях — на иврите шевах: (корень «ш-б-х»). Оттого и заканчивается повествование цитатой из благодарственного гимна «Дыхание всего живущего благословляет Имя Твое», которым завершается пасхальный седер, история нашего исхода и начала создания еврейского государства:
До сих пор милосердие Твое помогало нам,
и милость Твоя не покидала нас,
не оставь же нас, Г-споди Б-же, и впредь вовеки.
Рабочий стол и библиотека Ш.-Й. Агнона в Доме-музее писателя в Иерусалиме
Как видим, слово шевах осталось за пределами цитаты (первые три слова которой дали название произведению). Это — излюбленный прием писателя: процитировать источник так, чтобы нужное для разгадки смысла слово не попало в текст, а было найдено читателем в контексте, из которого вынута цитата. И еще: Агнон не был бы Агноном, если бы, цитируя «не оставь же нас, Г-споди», не подразумевал также: «да не оставим же мы Тебя, Г-споди». Недаром Амос Оз называет Агнона «человеком с тремя и даже более тенями»…
В уста одного из персонажей, галицийского хасида Альтера-Липы Бидера, Агнон вложил такие слова:
Говорят, чудеса можно сотворить только словами, ничем, мол, другим их не сотворишь, а вот видишь — хасидам просто подумать достаточно, в уме или в сердце, и они одним этим могут весь мир перевернуть. А слова они утруждают себя произнести только для того, чтобы их чудеса выглядели, как что-то самое обыкновенное.
Таков и Агнон: он мечтает изменить жизнь евреев — помыслом и письмом.
* * *
Радость от встречи с настоящим переводом охватывает читателя, полюбившего Агнона в подлиннике и оттого особенно ревниво воспринимающего попытки передать его по-русски. В книге с первой же страницы узнаваем напев агноновской прозы. Рафаил Нудельман и Алла Фурман с честью выдержали труднейшее испытание — нашли способ передать по-русски даже медитацию героя над вариативностью ивритских корней, о которой шла речь выше.
Перевод, повторюсь, завораживает ритмическим и стилистическим сходством с подлинником. Но иногда переводчики, заслуженно прославившиеся переводами романов Меира Шалева, пытаются и Агнону добавить недостающей цветистости и словно раскрашивают скупой черно-белый текст цветными карандашами. Так появляются слова, которых у Агнона попросту нет и которые ему в принципе не свойственны (взяты в угловые скобки):
Постепенно и он начал вести себя, как обычный человек, [оттаял] и стал рассказывать мне о себе [и своих злоключениях].
На столе… открытая книга сказок Льва Толстого в новом немецком переводе. На книге [великого пацифиста] лежал гипсовый макет новой немецкой [смертоносной] пушки, который Бригитта положила сверху, чтобы ветер не трепал страницы.
Она [бросилась] (на иврите: встала и пошла) на кухню, но по дороге вспомнила, что хотела меня о чем-то спросить, и вернулась ко мне, но, не успев спросить, [хлопотливо побежала обратно] (на иврите: снова пошла) на кухню, [поскорее] принести мне что-нибудь поесть.
Дом семьи Абулафия в предместье Тель-Авива Неве-Цедек, где Шмуэль-Йосеф Агнон снимал мансарду во время своего первого приезда в Палестину (1907 год)
В последнем предложении беспорядочные перемещения женщины отражают важнейшую в «До сих пор» и в рассказах «Книги деяний» мысль, что нам не дано без помех осуществить задуманное, даже если речь о зауряднейшем намерении пойти на кухню и собрать для гостя ужин. Но в переводе универсальная трагическая обреченность превратилась в бытовую тривиальность: хлопотливая одинокая женщина, мужа и сына которой давно забрали на войну, неожиданно получила возможность снова окружить кого-то заботой.
То же и в продолжении эпизода:
Наутро я вернулся к ней, как и обещал вчера. Увидев меня, она так обрадовалась, будто не ожидала, что я появлюсь еще раз, хотя накануне я поклялся, что приду.
А на иврите сказано: «Наутро я вернулся к ней. Увидев меня, она изумилась, несмотря на то что накануне вечером я обещал ей вернуться, — изумилась, что я вернулся». Эти две скупые фразы, выделенные Агноном в отдельный абзац, и дважды повторенное «изумилась» выражают все ту же мысль и, возможно, являются вариацией на тему известного комментария Раши к стиху: «И сказал: Я опять буду у тебя в это же время [через год], и будет сын у Сары, жены твоей». Раши спрашивает: «Как мы знаем, что говоривший был ангелом?» — и сам же отвечает: «Оттого что человек не может быть уверен, что по прошествии времени окажется в определенном месте». Переводчики Агнона тут переставили акценты, ввели иную эмоцию, и вместо экзистенциальной проблемы мы получили чувствительную родственницу рассказчика.
По счастью, такие вольности редки. В целом же я с радостью рекомендую книгу читателю: и повесть замечательная, и перевод достойный.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Ш.-Й. Агнон. До сих пор / Пер. с иврита Р. Нудельмана и А. Фурман. М.: Текст; Книжники, 2012. (Серия «Проза еврейской жизни».)