[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2012 ТАМУЗ 5772 – 7(243)
Лучшие годы
Юлия Меламед
«И никто не узнает...»
Режиссер
Галина Евтушенко
2004 год
В Москве, в Культурном центре Высшей школы экономики показали фильм Галины Евтушенко «И никто не узнает...» — о еврейском детском доме, существовавшем в столице в 1923–1933 годах. Снятая в 2004 году, картина не имела проката и не была показана по ТВ. Так что показ можно считать премьерой.
Говорят, у евреев не бывает сирот и детских домов. Может, это в Израиле? А в Москве, по словам режиссера, пять еврейских детдомов. В один из них приходят герои фильма. Пять дряхлых стариков. Держась за руки, как дети, и едва держатся на ногах. Их лобызают на входе и забывают. Путают имена. Затирают в угол в ожидании высокого гостя — посла США. После прочувствованной речи дипломата выпихивают вперед кого-то из стариков. Неверно его представляют. И вот он говорит: «Дети, я очень хочу, чтобы вы <...> вспоминали эти годы как лучшие годы жизни, как вспоминаем мы…»
Пять стариков — уцелевшие воспитанники 2-го еврейского детского пионердома имени III Интернационала, основанного в 1923 году. В 1933-м его расформировали, а директора Гольдберга расстреляли. Одна из героинь вспомнит, как они с братом отказались ехать во Францию — представить себе не могли, что их нога испачкается о капиталистическую землю. Так их воспитывали. А теперь старики пишут в Генпрокуратуру, чтобы выяснить судьбу расстрелянного директора. А как его звали-то, Гольдберга? Как же его звали?..
Режиссер совершает небольшое насилие над героями. Постановочные съемки, чтобы — нет, не наврать, но ярче показать правду. Для меня это несколько снижает ценность кинодокумента, а ведь он уникален. Судьба Гольдберга волнует автора как структурообразующая вещь, автор заставляет старика тащиться в Генеральную прокуратуру в неприемные часы, чтобы пощупать закрытую дверь, и приходить в Госархив в поисках документов для установления мемориальной доски на их детдоме на Селезневке. Этот дом когда-то принадлежал издателю Суворину, сюда хаживал Достоевский, — когда приехала съемочная группа, он представлял собою живописнейшие руины. Режиссер едва успела записать воспоминания стариков, и вот уже вместо руин — ресторан.
Конечно, их годы в детдоме были лучшими. Впереди были антисемитизм, война, борьба с космополитами, нищета, застой и беспомощная старость. Эти люди прожили страшную жизнь. И вспоминают ее восторженно, в невероятных красках: «Я была самая худая, и меня насильно кормили французскими булками с черной икрой, а я жаловалась и кричала: что это за деготь!» Это было в 1933-м? Или это случилось в 1995-м, в голове 80-летней старухи? Первая красавица и сейчас с норовом. «Это же ее бизнес, — шепчет она подруге, не понимая, что камера пишет звук, — а мы тут шлепай туда-сюда». Это она о режиссере Евтушенко, которая продолжает снимать мучительные постановочные кадры, но у нее хватает профессионального чутья вставить уморительные реплики в свой фильм.
Идея фильма родилась в 1994-м. Будучи студенткой, Галина Михайловна сняла на камеру одинокую старуху, воспитанницу детдома, которая пела ей: «Ох, умру я, умру, похоронят меня, и никто не узнает, где могилка моя... Вы говорите на идише? Нет? Ну раз нет…» Так и пела: строчка на идише, строчка по-русски. Когда появилась возможность снять кино, старухи не было в живых, но остались ее одноклассники. И записанная песня… А от Гольдберга остались только подпись да печать.
Сильный музыкальный финал точно придуман Левоном Оганезовым: на последних кадрах — фотографии Гольдберга с воспитанниками — он урезает жестокий ироничный коммунистический марш до народной песни: «Ох, умру я, умру…» А за кадром остается еще одна история: жена (и сотрудник) Гольдберга, арестованная вместе с ним, отсидела 28 лет, вышла на свободу, встретила своих детей, выросших без нее. И почти сразу умерла.
А доску на бывшем детдоме так и не установили. Не вешать же ее на ресторан.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.