[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2011 АВ 5771 – 8(232)

 

Даниил Хармс: «Все все все евреи паф»

Элиша Зинде

Великий антисоветский писатель Даниил Иванович Хармс (Ювачев), основоположник литературы абсурда, не был евреем. Он был русским. Но в мире, окружавшем его, было очень много еврейского — друзья-евреи, коллеги-евреи, красивые еврейские женщины, каббала, наконец. Это просто не могло не отразиться в творчестве Хармса.

Отец Даниила Хармса Иван Павлович Ювачев.
Фото 1930-х годов

 

Шалом ве-ахава

Даниил Ювачев появился на свет 17 (30 по новому стилю) декабря 1905 года. Его отец, Иван Павлович Ювачев, по этому случаю записал: «Пришел батюшка и стали решать вопрос, как назвать сына. Сообща решили назвать Даниилом. Во-1) сегодня память Даниила, 2) 12 дней тому назад в 6-м часу видел во сне его, 3) по имени его “Суд божий” можно назвать и свои личные страдания 14 дней в революцию России; 4) самый дорогой пророк для меня, из которого я строю свою философию...»[1]

По этой записи можно понять, что отец Даниила был глубоко верующим человеком, православным и мистиком. Его дорога к религии была непростой. Член «Народной воли», мичман Черноморского флота Иван Ювачев был в 1884 году приговорен к смертной казни, замененной пятнадцатью годами каторжных работ. В заточении и произошло его обращение к религии. На каторжном острове Сахалин Ювачев начал свою писательскую карьеру — под псевдонимом Миролюбов он описывал жизнь ссыльных.

В 1895 году Иван Павлович был освобожден с каторги досрочно, затем совершил кругосветное путешествие, после чего в 1899 году поселился в Санкт-Петербурге, где и родился его сын Даниил.

На свободе он продолжил писать. Названия книг говорят сами за себя: «Восемь лет на Сахалине. Записки ссыльно-каторжного», «Паломничество в Палестину к Гробу Господню: Очерки путешествия в Константинополь, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет и Грецию», «Шлиссельбургская крепость», «Между миром и монастырем», «Тайны Царства Небесного». Некоторые сочинения подписаны уже упомянутым псевдонимом «Миролюбов». На обложке одного из дневников отца Хармса тот же псевдоним записан древнееврейскими буквами — «Шалом ве-ахава» — «мир и любовь»[2].

Древнееврейский язык Иван Ювачев начал учить в ссылке, на Сахалине. Вероятнее всего — чтобы лучше понимать Писание. 13 декабря 1887 года он пишет письмо родным с просьбой прислать ему книги, в том числе и «учебник древнего (библейского) еврейского языка»[3].

 

Руины каббалы

Подобно отцу, Даниил Иванович Ювачев был верующим, предпочитал подписываться псевдонимом и тоже учил древнееврейский. Хотя и не очень усердно.

Слово «кабала» (так, с одним «б») у Хармса встречается уже в одном из самых ранних стихотворений «Землю, говорят, изобрели конюхи» (1925). Кроме «руин кабалы» в стихотворении упоминаются также «валоамова ослица», и «сын Авроамов»[4].

16 ноября 1926 года Хармс заносит в записную книжку:

 

Пивная угол Введен.

2б. [Ш. и] В. и Х.

217-81. XV в. Иоффе Меэд. ЗЕЕР АКФИН

[ЗОГР] ЗОГАР — Сияние. XII.

Густав Мейринк (австриец) родился в Вене в 1868 г. Впервые выступил в печати в 1902 году. Голем 1915 г.

<…>

Тарочная игра (в карты) tarok или tarot то же, что еврейское Tora — закон, или древнеегипедское tarut — вопрошаемый, или зендское слово — tarisk — я требую ответа.

<…>

Рабби бен-Акиба — встретил самого себя.

Изрыгни плод познания добра и зла и потухнет меч архангельский и отведуешь ты плод жизни.

Эпоха созидания Талмуда распадается на три периода:

соферов (книжников), танаев (учителей) и амораев (толкователей).

Существует два Талмуда: Палестинский и Вавилонский.

Хасидизм.

[Бальшем] Рабби Исроэль Баал Шем: обладатель доброго имени (теф.)

Рабби Нахменке из Брацлава[5].

 

Попробуем расшифровать запись. В пивной на углу Хармс и Введенский пили пиво. Потом там (или в другом месте) состоялась беседа, в которой участвовали Хармс и Введенский (Шурка), а также, возможно, две дамы. То ли в ходе этой беседы, то ли вскоре после нее Хармс узнал о книге Густава Майринка «Голем», иудаизме, хасидизме, каббале. От Введенского или кого другого — непонятно.

От рассказов знакомых Хармс переходит к литературе. Запись, скорее всего, сделанная в ноябре 1926 года:

 

Очерки Каббалы. Э. Трубик. 1886 г. изд.

[Оккульт. Доктора Яновского]

Владимир Соловьев. VIII или IX том. О Каббале

Синагога Сатаны. Пшебышевского

Талмудический раскол.

Миснагды рационалисты Хасиды[6].

 

Запись с каббалистическими терминами, сделанная в том же месяце:

 

Сейфа Разиил       Сефер Иецира

Мехавиа (Мерхаба)          Сефер Га-бахер

Пардес римоним

Леонид Липавский

Яков Друскин

 

Книгу Разиила, разумеется, правильнее именовать сефер, мистику Колесницы — маасе меркава, а «Книгу света» — Сефер а-баир. Но это мелочи, как сказал бы сам Хармс, «так всегда выглядит в моем написании».

26 ноября 1926 года Хармс сочиняет стишок, герой которого получает еврейскую фамилию, а место действия совпадает с местом повлиявшей на Хармса беседы о каббале:

 

Яков Лейбус он художник

был в пивной. И я был там

он сказал мне: я пирожник

Я ответил: пополам[7].

 

В начале декабря обладатель теофорного имени «Б-г — мой судья» записывает расшифровку теофорных имен архангелов:

 

«Михаил Кто как Б-г

Гавриил Муж Б-г

Рафаил Врачъ Б-жий

Уриил Огонь Б-жий

Саладиил Молитва Б-жия

Иегудиил Хвала Б-жия

Варахиил Благословение Б-жие[8].

 

И опять маленькая ошибка — не Саладиил, а Салафиил (Шеалтиэль).

В декабре Хармс продолжает поиски специальной литературы («Jean le Pavey. Le Zogar. Несколько томов»[9]) и гадает на Библии, насколько удачен будет новый роман.

В марте 1927 года Хармс рисует в записной книжке табличку в три столбца. В левом — цифры с 1 до 22, в среднем — русские названия букв древнееврейского алфавита, в правом — сами буквы, написанные довольно коряво, с исправлениями. Писать, похоже, было нелегко, дело дошло только до буквы «мем»[10]. На соседней странице — перерисована известная каббалистическая схема сфирот[11].

С каббалистической схемой соседствует вполне абсурдистский текст: «Часть кельтов спасаясь от брундесс выселились из отечества (около 10 000 лет до Р. Х.) и добрались через страны занимаемые черными до местности, теперь называющейся Аравией. Это были те кочующие Кельты или Бодоны, часть которых позже, после тысячи превратностей, составила Еврейский народ»[12]. Примерно в то время, когда была записана эта история, в январе 1927 года, Даниил Хармс начал нюхать эфир.

В записной книжке появляется не только древнееврейский алфавит, но и записанные русскими буквами слова на недревнееврейском, он же идиш: «Ахохм — остряк. Ахосм — жених. Азохм — вей»[13].

Со временем еврейско-каббалистическая тема затихает, но не исчезает из записных книжек Хармса совсем.

Лето 1928 года — «Сефер Иецира (Гилхот Иецира) (книга творения) (правило сотворения)»[14]. Тогда же — «Ражбэ Шим-ойн, бен ие хои — основатель каббалы. (Запись каббалы.) I–II в. п. Р. Х.»[15].

Январь 1931 года. Новая книжка, новая таблица — в четыре столбца. Порядковый номер, буква ивритского алфавита (на этот раз написаны все 22 буквы и гораздо увереннее), название карты таро, ее значение[16]. В той же книжке, ближе к концу, снова древнееврейский алфавит — с русскими названиями букв, которые записаны в ашкеназском произношении («бейс» вместо «бет», например) и ошибками. Рядом[17] с древнееврейскими буквами — тетраграмматон и в русской транскрипции гам зу литейво — распространенная присказка гам зо ле-това («и это к лучшему»), идущая от известного талмудического рассказа о рабби Акиве.

 

Куф куф куф

Древнееврейские штудии Хармса отразились и в его творчестве. Октябрь 1929 года. Стихотворение, начинающееся строчками «Все все все деревья пиф», содержит такие строки:

 

Все все все славяне пиф

все все все евреи паф

вся вся вся Россия пуф[18].

 

В стихотворении «Лапа», написанном летом 1930 года, один из героев зовется Ангел Капуста. По ходу развития сюжета он становится Копустой, Коптустой, Хлампустой, Хлемпистой. Ни у одного хармсоведа не приводится четкого объяснения этому имени, но возможная разгадка в переводе с/на древнееврейский. Капуста — крув, херувим — тоже крув. Получается — ангел Херувим[19].

В написанном тем же летом стихотворении «Месть» в какой-то момент возникает смесь звукоподражания древнееврейскому с русским:

 

куф куф куф

Престол гелинеф

Херуф небо и земля

Сераф славы твоя.

 

Чуть ниже идет строфа:

 

льется время

спит арон

стонут братья

с трех сторон[20].

 

Братья — возможно (про абсурдистские стихи вообще сложно говорить определенно), сыновья первосвященника Аарона Надав и Авигу, пожранные небесным огнем за свое прегрешение (Ваикра, 10:1-2).

Библейскую аллюзию можно предположить еще в одной строфе, оставшейся только в черновом варианте стихотворения:

 

скажите евреи

как можно скорее

где вода и где земля[21].

 

Видимо, имеется в виду процесс сотворения мира, самое начало книги Берешит.

Летом 1933 года Хармс разрабатывает секретный шифр, который использует для записей на наиболее интимные темы. Шифр довольно простой: каждая буква русского алфавита всегда заменяется одним и тем же знаком. Две буквы поразительно похожи на древнееврейские: «а» на «тет», «и» — на «хет»[22].

Без каббалы тоже не обошлось. В одном из классических рассказов — «Макаров и Петерсен. № 3»[23] — присутствует таинственная книга, о которой надо говорить возвышенно и даже мыть руки прежде, чем ее касаться. Книга называется МАЛГИЛ. Название это, с одной стороны, довольно похоже на мегила («свиток»). Можно здесь углядеть и другие ивритские корни, в том числе ведущие к слову голем.

К слову, о големе. Книга Густава Майринка «Голем» была одной из любимых книг Хармса. «Он очень любил книгу “Голем” <...> и часто ее перечитывал. Для Дани “Голем” был очень важен. Я даже не знаю почему. Он о ней много говорил, давал мне читать. Это была, так сказать, святая вещь в доме»[24], — вспоминала Марина Малич, вторая жена Хармса.

В списке любимых авторов, составленных Хармсом, Майринк соседствует с другими авторами, писавшими на еврейскую тему: Шолом-Алейхемом, Перуцем и Менделе Мойхер-Сфоримом[25].

И разумеется, нельзя пройти мимо самого псевдонима «Хармс». Кроме версий происхождения из английского, санскрита, древнегреческого языков есть и древнееврейская версия. Херем — «запрет», «анафема», «отлучение». Известный хармсовед Валерий Сажин указывал в этой связи на дневниковую запись: «Вчера папа сказал мне, что пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года»[26].

Даниил Ювачев подписывался и другими псевдонимами, их у него было множество, «Даниил Хармс» был любимым, но не единственным. Осенью 1934 года он занимался подбором возможных новых псевдонимов, записывая варианты в записную книжку. Среди вариантов присутствуют как звучащие по-западноевропейски, так и по-еврейски: «Хабам. ХАРМС. Хомес Хомен ШАРОН. Даниил ШАРОН... [Даниил Хельгот. Даниил Хель­ган[д]г] Даниил Хельганг... Даниил Иванович Дандан Дон­дон Даниил Дандан … [Даниил Дадан. Данан. Дадан. Шадан. Шаден»[27].

 

«Что же касается евреев, то в них что-то есть»

Можно предположить, что в изучении древнееврейского языка и традиций Хармсу помогал кто-то из ближнего окружения.

Марина Малич вспоминала: «У нас было много дру­зей-ев­реев, прежде всего у Дани. Он относился к евреям с какой-то особенной нежностью. И они тянулись к нему»[28].

Наиболее вероятные кандидаты в «учителя» Хармса — двое членов домашнего содружества поэтов и философов «Чинари», куда входил и сам Хармс. Это Яков Семенович (Шимелевич) Друскин (он же Яшка Друзкин в хармсовском написании) и Леонид Савельевич Липавский.

Хотя русского «чинаря» Введенского тоже не стоит списывать со счетов (вспомним разговор в пивной). В пользу Друскина — фамилия, указывающая на происхождение предков из местечка Друскеники (нынешнего литовского Друскининкая). В пользу Липавского — высказывания на тему еврейских древностей, записанные в ходе разговоров «чинарей». Так, когда «чинари» называли списки вещей, которые их интересуют, Хармс, в числе прочего, вспомнил про каббалу[29]. В списке Липавского — «предки, евреи»[30].

Во время одной из встреч «чинарей» Липавский рассказал друзьям понравившееся ему описание «радости водочерпания» (древнего обряда праздника Суккот) из Еврейской энциклопедии: «Кто не видел радости водочерпания, тот не видел радости в своей жизни. Благочестивые люди и общественные деятели плясали перед народом и распевали хвалебные песни, а хор левитов, расположенный на пятнадцати ступенях, ведших из мужского отделения в женское, играл на разного наименования инструментах, распевая в это же время псалмы восхождения. Член синедриона, правнук Гиллеля, раббан Симон бен Гамман не стеснялся жонглировать для увеселения народа, подбрасывая и подхватывая восемь горящих факелов, без того, чтобы они на лету не сталкивались. Настроение было глубоко религиозным. Одни восклицали: Блаженна наша молодость, что за нее не приходится краснеть нашей старости. Другие же пели: Блаженна наша старость, что искупила грехи вашей молодости!»[31]

Фрагмент еще одной «чинарской» беседы. Хармс (Д. Х.), Савельев (Л. Л.) и Дмитрий Дмитриевич Михайлов (Д. Д.), «распивая водку и закусывая копченым сигом», обсуждали различия народов:

 

Д. Д.: Древние греки чувствовали только пространство, евреи — только время... Ослабление чувства времени проявляется прежде всего в неуважении к смене поколений, к рождению. Но можно спросить, почему же тогда у греков были мифы, и откуда у евреев способность к коммерческой спекуляции. Я толкую это как психические экскременты, чуждые им.

Л. Л.: Все это страшно неточно. Пространство надо не противопоставлять времени, а выводить из него. Что касается евреев, то спекуляция коммерческая — сестра спекуляции философской. У евреев потеря прочности и в связи с этим стремление прикрепиться к абсолютному, тоска по нему, по центру, боязнь провинциализма. Это и есть то, что кто-то назвал семитической серьезностью...

Д. Х.: Наш способ деления вообще, очевидно, неправилен. Мы как бы пользуемся целыми числами, а в природе границы проходят на каких-то дробях. Что же касается евреев, то в них что-то есть, какой-то компас[32].

 

И еще один разговор «чинарей». Николай Заболоцкий (Н. А.) и Липавский обсуждают Друскина (Я. С.):

 

Н. А.: Быть бы Я. С. еврейским начетчиком, а он сбился с пути и оттого тоскует.

Л. Л.: Его женили бы тогда шестнадцати лет, так что ему не нужно было бы об этом думать. Жена бы работала, а он предавался мудрости и пользовался почетом и уважением[33].

 

Любимые женщины Гиммелькумова-Шарона

В литературных произведениях Хармса евреи далеко не всегда упоминаются в положительном контексте. Например, «Рабинович, тот который лежал под кроватями, который не мыл ног, который насиловал чужих жен»[34]. Или вот такая стихотворная строчка:

 

Ты-с Ты-с Ты-с Ты-с

хоть и жид, а все же лыс[35].

 

В рассказе «Обезоруженный, или Неудавшаяся любовь» (Трагический водевиль в одном действии)»[36] некий Лев Маркович пытается соблазнить даму и вдруг обнаруживает пропажу инструмента соблазнения. Персонаж является полным тезкой одного из знакомых Хармса — прозаика и переводчика Льва Марковича Вейсенберга.

В антисемитизме Хармса заподозрить сложно. Так, работая над переводом «Плиха и Плюха» Вильгельма Буша на русский, он выкинул пятую главу оригинала, выдержанную в антисемитском тоне[37].

В чем же дело? Мне видятся два возможных объяснения. Во-первых, нелюбовь Хармса к представителям власти. Возможно, не случайно вымышленный Рабинович возник вскоре после знакомства с реальным Лазарем Коганом, следователем секретно-политического отдела ГПУ. В 1929 году Коган допрашивал первую жену Хармса Эстер Русакову и членов ее семьи. Вскоре Хармс написал:

 

в этой комнате Коган

под столом держал наган

в этот бак Игудиил

дуло в череп наводил.

и клочек волос трепал.

Я сидел и трепетал[38].

 

Пройдет еще два года, и Коган будет допрашивать подследственного Хармса. В 1938 году Лазаря Когана, разумеется, расстреляют.

«Политическую» версию подтверждает следующая запись в записной книжке, сделанная 14 июля 1933 года. «Видел отвратительный антисемитский фильм “Сквозь слезы”»[39]. Фильм «Сквозь слезы, или Страницы прошлого», снятый в 1928 году по рассказам Шолом-Алейхема режиссером Григорием Гричером-Чериковером фактически на экспорт, для проката в Соединенных Штатах, чудом дошел до наших дней. Картину принято считать шедевром советского еврейского кинематографа. Почему «антисемитский фильм»? Большинство зрителей-евреев видели и видят в фильме Гричера-Чериковера репортаж из прошлого, ностальгию по канувшим в Лету местечкам. Хармса не трогала романтика штетла, зато явно мешала вторая составляющая фильма — Шолом-Алейхема в картине мощно приправили советской революционной пропагандой.

Второе возможное объяснение нелюбви Хармса к отдельным евреям состоит в том, что он очень любил евреек:

 

Я не люблю русских женщин.

А русская женщина, да еще похудевшая, да еще похудевшая

Фиринть перекринть!

Да еще похудевшая, —

Это дрянь!

Фу! фу! фу!

Я люблю полных евреек!

Вот это прелесть!

Вот это прелесть!

Вот это,

вот это,

вот это прелесть![40]

 

Еврейкой была первая жена писателя — Эстер Русакова. «Она была француженка, еврейка-француженка»[41], — свидетельствовала вторая супруга, Марина Малич. Среди многочисленных возлюбленных Хармса еврейки также попадались нередко.

Любовь Хармса к еврейкам, как платоническая, так и плотская, разумеется, неоднократно зафиксирована в его творчестве. Например, в стихотворении «Люблю порой смотреть в окно...» (1936–1937):

 

Я долго, пристально смотрю

В лицо молоденькой еврейки

Стараясь прочитать в чертах ее лица

Законы женских чар[42].

 

Или в рассказе «Упадание (Вблизи и вдали)», где действуют две героини по имени Ида Марковна, одна из них голая[43]. Еще более откровенные фантазии выплескиваются на бумагу в безымянном рассказе 1940 года, начинающемся словами «Я не стал затыкать ушей»:

 

Голая еврейская девушка раздвигает ножки и выливает на свои половые органы из чашки молоко. Молоко стекает в глубоку<ю> столовую тарелку. Из тарелки молоко переливают обратно в чашку и предлагают мне выпить. Я пью; от молока пахнет сыром...[44]

 

В мире сексуальных и литературных фантазий Хармса еврей-мужчина виделся соперником, а сам герой и автор вполне логично обретал еврейские черты:

 

Дни летят как ласточки

А мы летим как палочки

Часы стучат на полочке

А я сижу в ермолочке[45].

 

В 1933 году рождается цикл рассказов о Гиммелькумове[46]. Персонаж этих рассказов обладает рядом привычек самого Хармса, по крайней мере, его лирического героя. «Гиммелькумов смотрел на девушку в противоположном окне. Но девушка в противоположном окне ни разу не посмотрела на Гиммелькумова. “Это она от застенчивости”, — думал Гиммелькумов». «Кончился табак и Гиммелькумову нечего было курить. Он сосал пустую трубку, но это еще больше увеличивало пытку. Так прошло часа два. А потом табак появился».

Фамилия Гиммелькумов, наполовину состоящая из третьей буквы древнееврейского алфавита «гимель», как отметил хармсовед Феликс Кувшинов, перекликается с именами двух персонажей майринковского «Голема» — собственно Големом и раввином Гилелем[47].

Автопортрет Даниила Хармса.
Середина 1930-х годов

 

«ЛамМед-вов»

24 марта 1929 года Даниил Хармс написал стихотворение «Ку. Шу. Тарфик. Ананан». Один из героев, давших стихотворению имя, Ку, произносит следующие речи:

 

Я Ку проповедник и Ламмед-Вов

сверху бездна, снизу ров

по бокам толпы львов...

Ложится за угол владыка умов.

И тысяча мышиц выходит из домов.

Но шкаф над вами есть Ламмед-Вов...

Похлебка, сваренная из бобов

недостойна пищи Богов

и меня отшельника Ламмед-Вов[48].

 

Хармс определенно слышал от знакомых историю о «ламед-вов­ни­ках», тридцати шести скрытых праведниках. «Ламед-вовник» внешне ничем не отличается от обычных людей. Он может быть ремесленником, водоносом, дровосеком, учителем математики в вечерней школе, редактором в издательстве. Окружающие не подозревают о его святости, чудеса «ламед-вовник» творит тайно. Возможно, Даниил Хармс с присущей ему скромностью считал «ла­мед-вов­ни­ком» себя. «Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес». Он знает, что он «чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть платком, и квартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае… и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда»[49].

Даниил Хармс умер даже не в сарае, а в психиатрическом отделении тюремной больницы. Рукописи его должны были погибнуть в разбомбленном доме на улице Маяковского. Тому, что мир Даниила Хармса существует до сих пор, все мы обязаны человеку, который, шатаясь от дистрофии, прошел по февральскому блокадному Ленинграду с детскими саночками, чтобы взять эти рукописи и сохранить их, — «ламед-вовнику» Якову Шимелевичу Друскину.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 

 



[1].       Александров А. А. Краткая хроника жизни и творчества Даниила Хармса // Хармс Д. Полет в небеса: Стихи. Проза. Драмы. Письма. Л., 1988. С. 538.

 

[2].       Вступительная статья Е. Н. Строгановой к: «Мне кажется, я люблю ее и любил искренно...» Эпистолярный дневник Ивана Ювачева // Новый мир. 2001. № 6.

 

[3].       ГАТО. Ф. 911. Оп. 1. Ед. хр. 3. Конв. 2. Л. 20. Цит. по: Примечания Е. Н. Стро­га­но­вой, А. И. Новиковой // Там же.

 

[4].       Хармс Д. Полное собрание сочинений. СПб., 1997–2002. Том 1: Стихо­творения. С. 31. Здесь и далее все тексты Хармса приводятся с соблюдением орфографии и пунктуации автора.

 

[5].       Там же. Записные книжки. Ч. 1. С. 99–100. Квадратными скобками здесь и далее обозначен текст, зачеркнутый автором.

 

[6].       Там же. С. 101.

 

[7].       Там же. С. 104.

 

[8].       Там же. С. 114.

 

[9].       Там же. С. 115.

 

[10].      Там же, С. 138.

 

[11].      Там же. С. 139.

 

[12].      Там же. С. 138.

 

[13].      Там же. С. 144.

 

[14].      Там же. С. 237.

 

[15].      Там же. С. 239.

 

[16].      Там же. С. 400.

 

[17].      Там же. С. 416.

 

[18].      Там же. Т. 1: Стихотворения. С. 101.

 

[19].      Там же. С. 128–146.

 

[20].      Там же. С. 153.

 

[21].      Там же. С. 375.

 

[22].      Там же. Записные книжки. Часть 2. С. 153.

 

[23].      Там же. Т. 2: Проза и сценки. Драматические произведения.
С. 343–344.

 

[24].      Глоцер В. И. Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс. М., 2000. С. 78.

 

[25].      Хармс Д. Записные книжки. Часть 2. С. 191.

 

[26].      Там же. С. 190.

 

[27].      Там же. С. 98, 106, 109.

 

[28].      Глоцер В. И. С. 78.

 

[29].      Хармс Д. Записные книжки. Часть 2. С. 20.

 

[30].      «...Сборище друзей, оставленных судьбою»: А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «Чинари» в текстах, документах и исследованиях: В 2-х т. / Сост., подгот. текста и коммент. Л. Друскиной, В. Сажина, А. Машевского. М., 2000. Т. 1. С. 176.

 

[31].      Там же. С. 176–177.

 

[32].      Там же. С. 196–197.

 

[33].      Там же. С. 212.

 

[34].      Хармс Д. Т. 1. С. 128.

 

[35].      Там же. С. 157.

 

[36].      Там же. Т. 2. С. 159–160.

 

[37].      Анисимов С. Кто вы, Даниил Хармс? Рец. на кн. Александра Кобринского «Даниил Хармс» // Booknik.ru: Еврейские тексты и темы. 31.10.2008 (http://booknik.ru/reviews/non-fiction/?id=27878).

 

[38].      Хармс Д. Т. 1. С. 126.

 

[39].      Там же. Записные книжки. Часть 2. С. 17.

 

[40].      Там же. Т. 1. С. 194.

 

[41].      Глоцер В. И. С. 57.

 

[42].      Хармс Д. Т. 1. С. 328.

 

[43].      Там же. Т. 2. С. 152–153.

 

[44].      Там же. С. 158–159.

 

[45].      Там же. Т. 1. С. 266.

 

[46].      Там же. Записные книжки. Часть 2. С. 10–11.

 

[47].      Кувшинов Ф. К анализу рассказа Хармса «Гиммелькумов смотрел на девушку...» // «Странная» поэзия и «странная» проза: Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Н. А. Заболоцкого. Новейшие исследования русской культуры. Вып. 3. М., 2003. С. 250–258.

 

[48].      Хармс Д. Т. 1. С. 87–92.

 

[49].      Там же. Т. 2. С. 163.