[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2011 АВ 5771 – 8(232)

 

« Мы крепко приняли в сердцах наших держать религию Моисеева Закона»

Людмила Жукова

…А этот, что вырос в пустынях и лесах,
пришел сам в мое стадо, поэтому и люблю его.

Ялькут Шимони (12:122)

Надгробие на субботническом кладбище в Севане (бывш. село Еленовка) в Армении

 

О том, что субботники бывают не только коммунистическими, я узнала еще в детстве от отца, обмолвившегося как-то, что моя прабабушка Раиса Даниловна была иудействующей — субботницей. Я почти ничего не знала о ней. Судя по рассказам, она была властной, суровой дамой — эдакая Васса Железнова, владевшая до революции магазином готового платья и имевшая собственный выезд, и это оставшееся в прошлом относительное благосостояние казалось ей достаточным основанием для несколько снисходительного отношения к соседям по коммунальной квартире. Ее родственники эмигрировали в Аргентину в начале XX века. Не знаю, было ли это как-то связано с проектом Мориса де Гирша. Сохранилось довольно много фотографий, на которых запечатлены многочисленные прабабушкины братья, сестры, племянники, очевидно довольные своей аргентинской жизнью. На обратной стороне одной из фотографий трога­тель­но-без­гра­мот­ное послание: «Раичка, эти хлопцы едут папрасить тибя в Аргентину». Оказавшись в уже довольно преклонном возрасте в Мос­кве, прабабушка отправилась было в синагогу — к «своим», но вернулась в слезах, отвергнутая и обиженная «настоящими» евреями. Мои попытки узнать от отца какие-то подробности о прабабушкиной религии ни к чему не привели.

Через много лет неудовлетворенное в детстве любопытство, в силу возрастных и статусных изменений приобретшее респектабельную форму — графа «научные интересы» в CV, привело меня в некое село в Астраханской области. Там, на лавочке на сельском кладбище, мне пришлось утешать ста­руш­ку-суб­бот­ни­цу, такую же обиженную, как когда-то моя прабабушка: «Вот ра́ввин у нас сейчас ха́сид, — жаловалась она, — теперь в синагогу реже. Ра́ввин нас не хочет, деньги не разрешает в банку класть. Говорит: “Из-за каких-то мы должны свою веру нарушать”. Из-за каких-то! Куда ж нам деваться, когда наши родители были такие, мы такие. Мы придем — читаем, молимся, а их евреи-женщины не читают, болтают, книжку в руки не берут».

В отличие от большинства своих единоверцев из других регионов России, имеющих смутные представления об истоках этого «прискорбного», по выражению одного из православных миссионеров, явления — «отпадения в иудейство», астраханские субботники обладают собственным мифом «о выборе веры». Миф этот был усвоен ими из первых уст — уст местного Авраама, их дедушки и одновременно «отца по вере» Филиппа Федоровича Перепеченова. Это действительно уникальный случай — мало того, что в других общинах подобных преданий не сохранилось, но и обращение к архивным документам (главным образом следственным делам) также мало что проясняет относительно мотивов когда-то сделанного субботниками выбора. «Мы прежде были воскресниками, а потом задумали остаться при одном Ветхом Завете и сделаться субботниками»; «Мать моя, не известно мне, по какому случаю, перевела нас в еврейскую веру, мне она сказала: перей­дем в эту веру, она лучше», — отвечали подследственные на допросах. Рассказ астраханских субботников «о выборе веры» обладает характерными для этого сюжета особенностями: сравнение религий, диспут между их представителями, их оценка и, наконец, мотивированный каким-либо образом собственно «выбор веры». Историческое время приобретает в этом рассказе мифологические черты, библейские реалии переплетаются с событиями начала ХХ века:

 

Наши предки яростно взялись за эту веру. А конец вон, видишь… Мы — третье поколение. Вот его дедушка, он всех грамотнее был (показывает на мужа. — Л. Ж.), унтер-офицер. Ну, собственно, отказывался он (от православия. — Л. Ж.). Учился в Астрахани. Ну, вот когда я замуж вышла за него, ну и, там, убираюсь, и вот дедушка говорит: «Ты брось убираться, сядь, я тебе расскажу». А уже был сильно старенький. Полгода я с ним прожила. И он говорит: «Я, — говорит, — учился, на унтер-офицера». Он три класса кончил, но тогда это большая грамота. И вот говорит: «Я все прошел, и татар, и… ну, в общем, какие были там мечети, какие дома молельные были, он говорит, я всех прошел. У одних там на это молятся, у одних — на это молятся, а вот мы на Иису­са Христа молимся, а он — еврей. Да, че ж мы на него молимся, когда надо Б-гу молиться?! Да и вот, — он говорит, — я в еврейскую пришел, в молельню, мне всех лучше понравилось, потому что там ни на кого не молятся, а просят Б-га». Вот он приехал домой и сообщил всем своим родственникам: «Мы че теперь? К чему мы идем?! Да давайте мы откажемся от этих икон!» Ну и получше иконы выбрали, отнесли в церкву, у них церква была в селе. Похуже — пожгли в печке. Приехал раввин оттуда, с Астрахани, приобщили наше общество к Астрахани. И значит, стали вот это все выполнять. У дедушки Библия была — такая вот, у него только спроси какой вопрос, он скажет, какая страница и какой параграф. Такой был дедушка у нас. Да. И говорит: «Начали меня таскать. Начали приезжать. Начали вот — тебя в тюрьму загоним, бабку твою тоже, а детей… а детей полно… Нет, не было детей еще тогда, не было. И вот он молится со слезами и Б-га просит: «Я не умею обрезать. По­шли, Г-споди, мне, чтоб родилась первая дочка». Его раввинат предупредил: «Если родится пацан, уничтожим вас до единого. Уничтожим весь род, вы смутьяны». И у него рождается первая дочка. Такая радость была: «Б-г услышал, и мы спасены!» (смеются. — Л. Ж.)[1]. И всё, а тут уже он научился обрезать. И вот, значит, ему евреи говорят: «Ты не бойси». А он был Филипп Федорович. Ему дали, там раввин, Пинхус его назвали. А мама его была Рахиля. А вот дочка первая, родилась какая, — Марияна была. Все назвались еврейскими именами. …И вот это всё, что отказалися, дошло до власти. Приехали власти в сельский совет и говорят: «Всё! Заставить их вернуться назад! Вот готовьтесь нынче к выселке, сегодня приедет архиерей с Москвы и будут решать вопрос, что вас выселить отсюда — вы баламуты! Вы всех людей взбаламутили и отделились. Какие вы евреи?! Евреи — это нация». И вот тут гонение могучее, а дедушке еврей дал вырезку из газеты. Говорит: «В руки никому не давай, но покажи, чтоб прочитали». Приехали там восемь-десять… с Москвы! в таких красивых ризах. Как они их называют? Архиереи, попы тут… То есть затереть это дело, чтоб духу его не было. Вот он отбивался, отбивался — не получается. А как сели за стол, это письмо — бах на стол. А там указ был, Ленина[2]: «Всем верам терпимо!» Ну и тогда архиерей московский говорит: «О, ребята! Делать тут больше нечего. Тут — всё». Больно умный был мужик. И уехали.

Филипп Федорович Перепеченов с семьей. 1930-е годы

В этом кратком рассказе удивительным образом сконцентрированы ключевые моменты, обсуждение которых в литературе, посвященной субботникам, не прекращается с XIX века: роль евреев в возникновении этого феномена, модели взаимодействия евреев и субботников, идентичность русских иудействующих. Именно на этих аспектах сосредоточено внимание и автора первого фундаментального исследования, посвященного русским иудействующим, Александра Львова[3].

 

«И ясно, что евреи виноваты. Осталось только летопись найти»

Предположения относительно происхождения движения иудействующих, с которыми приходится сталкиваться в архивных документах и публикациях XIX века, сводятся в основном к легко предсказуемой версии о миссионерской активности евреев в отношении русских крестьян. Но встречаются и более экзотические предположения. Так, в 1869 году командир роты Колыванского полка, обнаружив, что один из его рядовых «иудействует», написал в рапорте: «Переход крестьянского мальчика из Православной Веры к Еврейскому закону — небывалый еще случай в православном крестьянском быту. Я нахожу это открытие весьма важным <…> и подозреваю, не кроется ли тут какого-нибудь тайного общества, действующего на наших легковерных и необразованных крестьян…»

Александр Львов несколько неожиданно (но вполне убедительно) возлагает косвенную «вину» за возникновение этого феномена на Пет­ра I, стремившегося, чтобы религиозность русского народа стала осознанной, а не сводилась к надежде на «пение церковное, пост и поклоны, <…> свечи и ладан». C этой целью Феофаном Прокоповичем было написано сочинение «Первое учение отроком» (1720), призванное, согласно волеизъявлению Петра, «краткие поучения людям сделать <…> что непременный закон Божий, и что советы, и что предания отеческие <…> и что только для чину и обряду сделано». Таким образом, впервые за долгое время приоритет Писания над церковной традицией, а догматов над обрядом был провозглашен самым недвусмысленным образом. По мнению Львова, сочинение Фео­фана Прокоповича, издававшееся огромными тиражами, в какой-то мере спровоцировало самостоятельное чтение Библии «простецами», что в православной традиции — как официальной, так и народной — прежде (да и впоследствии) не поощрялось. Они стремились, избегая какого бы то ни было толкования, сделать руководством к действию собственно текст Писания — «только то, что написано», а не то, что «из головы выдумано». С этой особенностью отношения крестьян к тексту, отмечает Львов, были вынуждены считаться православные миссионеры. «Для того, чтобы народ не считал проповедь священника его собственным измышлением, следует класть при аналое <…> Библию», — рекомендовала редакция «Кавказских епархиальных новостей» в 1883 году.

В результате «рационального» подхода к чтению Библии относительная религиозная монотонность, заданная государственной православной церковью, со второй половины XVIII века начала расцвечиваться различными религиозными группами, большая часть которых (молокане, духоборы, скопцы) осталась, впрочем, в рамках христианства. Иудействующие оказались самыми радикальными и, с точки зрения правительства, «вредными» сектантами. Их аргументы «от Писания» отличались наибольшим буквализмом, а практики стремились к тому, чтобы стать прямым отражением библейских текстов. Так, не найдя в Библии основания, скажем, для переноса дня покоя с субботы на воскресенье, они вернулись к «соблюдению суббот», а в поклонении иконам усмотрели прямое пренебрежение заповедью «Не сотвори себе кумира». Как мы видели в приведенном выше рассказе «о выборе веры», именно демонстративный отказ от почитания икон является своеобразным маркером перехода из одной веры в другую. Львов отмечает, что приверженность субботников букве Писания, по свидетельству православных миссионеров, вызывала уважение у крестьянской аудитории: «Субботники — вот народ, который во всем поступает правильно и согласно с Законом Божиим; не нам должно учить их в деле веры, а нужно от них учиться». Именно стремление действовать по написанному, т. е. приводить реальность в соответствие с библейским текстом, обеспечивает единство субботнического сообщества, которое Львов предлагает рассматривать как сообщество текстуальное, то есть сплоченное вокруг некоего текста (в данном случае — Библии) и основанных на нем практик.

Правительство стремилось изолировать субботников, опасаясь их миссионерской активности среди православных. По официальным данным, их численность на конец XIX века составляла около 20 тыс. человек, а на начало XX века — уже 30 тыс. Однако официальную статистику не стоит слепо принимать на веру: иудействующие, так же как и другие сектанты, опасаясь репрессий, не стремились афишировать свою истинную религию. По обвинению в пропаганде своих взглядов их ссылали в Сибирь, а в царствование Николая I подвергли массовому выселению из европейской части России. Так субботнические поселения появились на Кавказе, в Закавказье и Сибири. При Александре II положение субботников стало более терпимым, однако на обращения в Министерство внутренних дел с просьбой разрешить «исполнять обряды по своей вере» они получали неизменный отказ. После ликвидации крепостного права участились случаи «саморазоблачения» субботников (Манифест об отмене крепостного права в народе называли «Манифестом о воле», что, вероятно, и послужило причиной его расширительного толкования): они отказывались посещать церкви и выносили из дома иконы. Но реальную возможность открыто исповедовать свою веру субботники, как и многие другие религиозные меньшинства, получили лишь после Манифеста от 17 октября 1905 года. В советский период численность субботников существенно сократилась, а в 1970-х годах начался процесс их эмиграции в Израиль, который медленными темпами продолжается по сей день.

 

«Евреи» или «баламуты»?

Русские иудействующие используют несколько самоназваний: «субботники», «геры», иногда (редко) — «евреи», однако в ответ на прямые вопросы об этноконфессиональной принадлежности зачастую затрудняются с ответом: «Мы сами не знаем, кто мы... Евреи бывшие?» Астраханские субботники, даже на уровне мифологии не претендующие на еврейское происхождение, тем не менее во время переписи населения записывались евреями, поскольку, по их убеждению, с наступлением эсхатологических времен «евреи переселятся в Израиль, а кто будет записан русским — тех через Интернет проверят и не пустят».

Правительство Российской империи квалифицировало субботников как «жидовствующих» в указе 1825 года «О мерах к отвращению распространения жидовской секты под названием субботников» и этим же указом предписало высылать из регионов распространения «секты» всех евреев без исключения, возлагая тем самым на последних ответственность за «совращение» православных в иудаизм. В работах по истории русского сектантства этот ошибочный, по мнению Львова, модус изучения истоков движения иудей­ствующих оказался очень устойчивым. Взаимодействие евреев и субботников, безусловно, имело место, но, насколько мы можем судить, это происходило по инициативе последних, стремившихся с неофитским пылом получить наставления в новой вере от ее исконных обладателей. «Встречи субботников с евреями, — пишет Львов, — не были похожи на типовую ситуацию гиюра <…> И даже в тех случаях, когда субботники сами искали евреев, они представали перед ними не как обычные потенциальные прозелиты — герим, а в качестве представителей своих общин».

Исходя из имеющихся источников, трудно сделать вывод о том, как евреи воспринимали субботников. Учитывая автономию еврейских общин в XIX веке, каждая из них могла формировать собственное отношение к иудействующим — как к «братьям по вере», потенциальным герам или христианам-сектантам. Во второй половине ХХ века дискуссии относительно алахического статуса субботников развернулись в Израиле. Однозначного решения этого вопроса до сих пор не существует, однако ситуация верификации их религии нормативным иудаизмом обернулась для субботников кризисом идентичности. Если раньше они считали себя приверженцами Моисеева Закона, а окружающие дразнили их «жидами», так что их самоидентификация не вступала в конфликт с восприятием их «внешними», то в новой ситуации важную роль в конструировании идентичности приобрело не только традиционное противопоставление себя православным, но и евреям: «При­ехали к нам евреи из Ростова и привезли Тегилимы. Они боялись за стол садиться, думали — мы свинину едим, но мы соблюдаем больше, чем евреи. Вот были у нас знакомые евреи — Г-споди, помяни их ко дню, но не к ночи, — так они ели свинину. Мы даже не едим молоко с мясом. Мы, правда, не имеем отдельной посуды, но в Тегилиме написано, что два часа кастрюля постояла вымытая, она становится кошерная. Мы читаем, смотрим литературу. Стараемся делать правильно. Все-таки очень трудно исполнять все вот эти заповеди по-еврейски. Да и они сейчас, евреи, половину побросали все», — возмущенно констатировала наша со­бе­сед­ни­ца-аст­ра­хан­ка. И, тяжело вздохнув, добавила: «Евреи отказываются, а русскому что делать?»

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 


[1].       Угроза, исходящая от «раввината», очевидно, является аллюзией на Берешит, 17:14: «Необрезанный же мужского пола, который не обрежет крайней плоти своей, истребится душа та из народа своего; ибо он нарушил завет Мой».

 

[2].       По-видимому, речь все же идет о Манифесте Николая II от 17 октября 1905 года.

 

[3].       Львов А. Соха и Пятикнижие: русские иудействующие как текстуальное сообщество. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2011.