[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2011 АВ 5771 – 8(232)
ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО И КАТАСТРОФА
Анна Исакова
Почетных гостей Государства Израиль в первую очередь ведут в «Яд ва-Шем», музей Катастрофы, тогда как почитание жертв Катастрофы приурочено ко Дню независимости. Оба церемониальных акта заставляют предположить, что израильская государственность не только видит, но и подчеркивает неразрывную связь между обоими событиями. Однако это исторически неверно, идеологически — порочно, социально — ошибочно, а главное — вредит, как еврейской государственности, так и восприятию Катастрофы.
Поднятие флага во время провозглашения независимости
Государства Израиль.
14 мая 1948 года
Начнем с того, что отрицание Катастрофы стало важным и модным средством политической борьбы против сионизма. Мол, еврейское государство позволили создать на искони палестинской территории из чувства вины перед евреями за попытку их истребления. Но поскольку никакой такой попытки не было, то нет и причины для существования еврейского государства.
Эта историческая фабрикация находит себе место не только в антисемитской литературе и на сомнительных интернет-сайтах, но и в кулуарах международных организаций, а нередко и на их официальных подиумах. Правда, с ней борются. Во многих странах отрицание Катастрофы даже находится под прямым законодательным запретом. И все же эта позиция не сходит со сцены.
Но, даже признавая факт Катастрофы в полном объеме, можно отрицать право Израиля на существование на основе связи между обоими явлениями. Доказательная цепочка проста: Израиль создали те европейские страны, которые были либо напрямую причастны к фашистскому геноциду, либо не оказали ему должного сопротивления. Тогда с какой стати по их счетам должны платить не причастные к этой истории палестинцы?
Такой ход мысли позволяет господам и дамам, вроде журналистки Белого дома Эллен Томас, требовать аннулировать еврейское государство, а нынешних израильтян расселить по Европе. В принципе, эта точка зрения признается вполне легитимной. И впрямь: если Израиль ведет свое существование от Катастрофы, то проблема его дальнейшего существования обсуждаема. Ну, ошиблась Организация Объединенных Наций, выдав евреям в качестве компенсации за Катастрофу кусочек палестинской земли в самой сердцевине мусульманского мира и создав тем самым очаг постоянного конфликта, нарушающего не только региональное, но и мировое спокойствие. Не беда, ошибку можно исправить. Как дал, так и взял, лишь бы мусульмане успокоились.
Наконец, признание того, что Израиль появился благодаря Катастрофе, не слишком полезно и для консолидации израильского общества. Оставим в стороне сложносочиненные души, которым тяжело считать себя гражданами государства, построенного на крови. Их не так уж много. Зато граждан, не перенесших Катастрофу и не выросших в ее тени, гораздо больше. Это почти все неашкеназское население страны. И, если еврейское государство появилось только благодаря Катастрофе, выходит, что эта часть населения имеет весьма опосредованное отношение к его созданию.
Меж тем участие неашкеназов в строительстве государства и его защите велико. Кроме того, большая часть этого извода израильтян была насильственно выдворена из арабских стран именно в связи с созданием еврейского государства. И то, что их выдворили силой, присвоив себе немалое имущество, позволяет Израилю проводить справедливую параллель между арабскими и еврейскими беженцами времен создания государства, получая при этом моральное преимущество: арабов, бежавших из Израиля после его создания, никто силком не выдворял.
Этой проблематике — восприятию Катастрофы неашкеназским еврейским населением Израиля — посвящено исследование Ханы Яблонки, профессора истории из Беэр-Шевского университета. Научный труд был оформлен в книгу под названием «Вдалеке от железнодорожных путей». Выход книги знаменовался широкой и бурной дискуссией, а сама профессор Яблонка поплатилась за это исследование, как, впрочем, и за поднятую ею полемику относительно избыточности изучения Катастрофы в израильской школе, званием председателя комиссии по истории при Министерстве образования.
И речь идет об историке с мировым именем, много лет занимающемся историей Катастрофы. Более того, профессор Яблонка, родом из Чехословакии, выросла в семье бывших узников фашистских концлагерей.
Плакат, призывающий жителей ишува к спасению европейских евреев. 1940-е годы
Хана Яблонка, профессор истории Беэр-Шевского университета
Правда, немалую роль в остракизме, которому ее подвергли, сыграла избранная профессором брутальная лексика. Скажем, суждение о том, что детальное изучение школьниками архитектуры газовых камер и технологии применения «Циклона-Б» не помогает пониманию сути Катастрофы, скорее всего, не вызвало бы бурной реакции израильской публики, не добавь г-жа профессор, что подобная практика представляет собой порнографию зла.
С интеллектуальной точки зрения речь идет о броском определении, не лишенном ни смысла, ни блеска, но в Израиле Катастрофу все еще воспринимают не рационально, а эмоционально. А профессор Яблонка и сама-то ведь высказалась против попытки заменить это эмоциональное восприятие механистическим, но наступила на собственные грабли. И все потому, что по поводу восприятия Катастрофы у израильтян могут возникать совершенно разные эмоции.
Одно дело, как правильнее воспитывать отношение к этому событию у израильской молодежи. Нужно ли это делать путем зазубривания характерных физиологических черт семитской расы с точки зрения нацистской евгеники и детального изучения технологий массового уничтожения; должна ли это быть презентация ужасов, вроде груды волос, ботинок и фотографий иссохших тел, или следует искать другие пути? Тут с профессором Яблонкой, считающей, что другие пути предпочтительнее, согласилось бы абсолютное большинство переживших Катастрофу и их близких.
Другое дело — реакция жертв, их близких, а также людей, профессионально занимающихся Катастрофой, на любое предложение несколько ограничить объем и характер увековечивания этого события. Реакция эта весьма эмоциональна, и любое такое предложение воспринимается в штыки, поскольку еще свежа память о том, как относились в Израиле к Катастрофе и ее жертвам еще каких-нибудь десять-пятнадцать лет тому назад. Относились же к ним не просто равнодушно или безразлично, но и презрительно.
Надо сказать, что это отношение потрясло нас, людей алии семидесятых, для которых еврейское самоощущение почти полностью укладывалось в сопротивление государственному антисемитизму, проявлявшемуся и в намеренном замалчивании Катастрофы. Еврейской истории мы почти не знали, с еврейской культурой были в лучшем случае знакомы весьма поверхностно, к религиозному иудаизму относились настороженно. Зато с попыткой замолчать Бабий Яр были знакомы не понаслышке. Поэтому именно для нас слагал свой эпос Евтушенко, именно нас пригибал к земле бухенвальдский колокольный звон, и именно мы воевали за право поставить в Понарах памятник не просто погибшим в немецкую оккупацию гражданам Литвы, а ее убиенным евреям.
Каково же было выяснить по приезде в еврейское государство, что эти подвиги вызывают у сабр душевное сопротивление! Как, впрочем, и память о Катастрофе. «Кмо цон ле-тевах!» — мрачно отзывались собеседники нашего возраста на разговоры о фашистских концлагерях. «Как овцы на заклание...» Как последние трусы. Как образец галутной неспособности к действию, пример вырождения нации.
Странно было все это слышать, но и резон в таких упреках просматривался. Бесстрашный сабра, участник всех израильских войн, был для нас куда как более впечатляющим примером правильно выстроенной еврейской судьбы. Правда, к нам лично упреки в галутной трусости вроде бы тоже не относились. Мы сделали свой выбор, как только это стало возможно, и был он нелегким. Как и путь, который пришлось пройти, чтобы прибыть в Израиль. Но до израильтян, проливавших кровь в войнах за становление Израиля, даже самым героическим из нас было далеко.
Таков был тогдашний общественный этос не только в среде новоприбывших, но и среди всего населения страны. Катастрофа никак не отождествлялась с появлением государства, очертания которого были размечены еще Герцлем, и не после Катастрофы, а за полстолетия до нее. Да что там! О еврейском государстве мечтал Дизраэли и писала Джордж Элиот, а это было еще раньше. Но и это еще не начало! Йосеф а-Наси, герцог Наксосский, выторговал у султана для евреев Кипр. Правда, остров требовалось прежде завоевать, что у Наксосского не получилось, зато его тетка, донья Грация, практически создала еврейскую автономию в Тверии. Было это вообще в ХVI веке. Однако и это не есть начало практического осуществления вековой мечты о возвращении в Сион, красной нитью прошивающей историю евреев, начиная с первого дня изгнания, то есть без малого два тысячелетия.
Разве был с тех пор хотя бы один век, в который Иерусалим остался бы без сторожащих его евреев? Да и вообще, еврейское присутствие в стране предков никогда не прекращалось. Вот, например, в Пкиине, небольшом селении в Галилее, евреи как жили в незапамятные времена, так и продолжают жить, никуда и никогда своей земли не покидая.
В качестве примера приводили знаменитую певицу Ривку Зохар, чей род происходил из того самого Пкиина, хотя она сама родилась в Акко. Вот она, библейская еврейская краса, нетронутой дожившая до новейших времен! А то, что, по некоторым данным, последних евреев Пкиина вроде бы уничтожили крестоносцы в XIII веке, не портило легенды. Не всех перебили. К тому же, как упрямо утверждал, в том числе и в интервью с автором данной статьи, генерал и политик, министр и создатель музея истории Израиля Рехаваам Зеэви-Ганди, большинство старых мусульманских семей Палестины никакие не палестинцы, ибо нации такой не существует, а евреи, принявшие ислам.
Исторические факты относительно того, что еврейское государство было уже фактически создано задолго до того, как на европейское еврейство обрушилась Катастрофа, настолько широко известны, что в подробных доказательствах нет необходимости. Говорить можно только о том, что Катастрофа — возможно! — обусловила неохотно произнесенное «да!» тех стран, которые проголосовали за формальное создание и признание государства, уже существовавшего де-факто. Существовавшее настолько реально, что в самый день своего официального появления на карте мира смогло противопоставить многочисленным врагам дисциплинированную и обученную армию, подчиняющуюся твердой иерархии многоступенчатого государственного аппарата.
Но и среди причин, заставивших минорное большинство членов ассамблеи недавно созданной ООН сказать «да!» созданию еврейского государства, Катастрофа имела гораздо меньшее значение, чем политические интересы. А если согласиться с Леонидом Млечиным, что Израиль был создан фактически по воле Сталина, то Катастрофа, которую последний не признавал, вообще не играла в этом событии никакой роли.
Как бы то ни было, вплоть до поздних девяностых годов израильское общество не хотело видеть связи между созданием государства, признанием Израиля и Катастрофой. Еще в восьмидесятых годах отношение к Катастрофе и к уцелевшим в ней было настолько отрицательным, что известная израильская писательница и журналистка Шуламит Хар-Эвен сочла необходимым опубликовать ставший знаменитым рассказ «Свидетель» («Хаэд»).
Донья Грация Мендес а-Наси.
Бронзовый медальон работы Пасторино Пасторини. 1520 год
Главным героем произведения является мальчик, прорвавшийся в Палестину сквозь все препятствия военного времени, чтобы рассказать о кошмаре, творимом фашистами в Европе. Героический мальчик настаивает на своей правде, он упрям, находчив и смел, но ему не удается убедить израильтян, взрослых и сверстников, простых граждан и политических функционеров в том, что все рассказанное им — правда. Более того, этот необычный ребенок натыкается на столь отрицательное отношение сабр к погибающему галуту, что сомневается, стоит ли ему оставаться в Палестине.
Впрочем, в тех же восьмидесятых знаменитый израильский сатирик Дош, ежедневная карикатура которого в «Маариве» определяла повестку дня страны, на мое замечание о том, что отношение к Катастрофе начинает меняться, заметил, что оно начало меняться гораздо раньше, во время суда над Эйхманом. А на предположение, что Израиль не должен был судить Эйхмана, оставив данное мероприятие международным инстанциям, ответил, что сделано это было для внутренних надобностей.
Видно, потребность в повинной по отношению к жертвам Катастрофы была велика, и общественное покаяние свершилось. Во время суда и сабры, и жесткие сионисты поняли, что у евреев галута не было шансов устоять против государственной машины уничтожения, возглавляемой скучным серым государственным чиновником.
Ханна Арендт увидела в Эйхмане банальность зла. Профессор Яблонка видит в деталях эйхмановской машины уничтожения порнографию зла. А израильтяне — по свидетельству Доша — увидели громоздкость самой машины и ее необоримость, не оставляющую места героическому поступку отдельного человека. С тех пор — тут придется согласиться с Дошем — Катастрофа стала выходить на первый план самоощущения израильтян.
Алия семидесятых не слишком способствовала этому процессу. Народу приехало не так уж много, особых требований жертвы фашизма не выдвигали, репарации Германия согласилась платить почти сразу, а Израиль был и вовсе отстранен от этого процесса. Зато алия девяностых надавила на чашу весов всей своей миллионной тяжестью. Во-первых, снова открылся вопрос немецких репараций. Во-вторых, появилась проблема ветеранов. И в-третьих (вероятно, этот пункт надо бы поставить первым), впервые с послевоенного времени огромная масса обиженных войной получила возможность посчитаться со своим прошлым.
В начале девяностых годов я была редактором приложений к крупной и влиятельной израильской газете на русском языке. Страшно вспомнить, какое количество рукописных и неуклюже отпечатанных на машинке текстов, связанных с войной, оккупацией, лагерями, фашистскими и сталинскими, а часто и теми и другими, пришлось оставить без внимания. К счастью, большую часть этого потока принял на себя израильский мемориал Катастрофы «Яд ва-Шем».
Не могу утверждать, что этот мемориал, прежде очень скромный и содержавшийся кое-как, вырос в самое значимое учреждение страны именно благодаря наплыву выходцев из бывшего СССР, но случилось это, скажем так, параллельно. Возражений такое совпадение, разумеется, не вызывает. Возражение вызывает исключительно тот факт, что с не столь давнего времени «Яд ва-Шем» перерос значимостью любое другое официальное учреждение страны. Кто бы ни приехал в Израиль с государственным визитом, обязан его посетить, и отказ от этой повинности рассматривается как враждебный выпад против государства.
Прошу понять меня правильно: «Яд ва-Шем» прекрасно работает, и ему следует оказывать всемерную государственную поддержку. Это главный мировой центр по изучению Катастрофы, а в современной еврейской истории нет события более важного, чем Катастрофа. Если, разумеется, не считать создание Государства Израиль. Но прямой связи между этими событиями нет.
Было бы страшно, если бы для создания еврейского государства нужно было пожертвовать третью еврейского народа. С другой стороны, в ходе мировой истории нас уже не только лишали трети, нас ополовинивали, а мы восставали из пепла. Еврейская история знает не одну, не две и даже не три попытки геноцида. Фактически вся наша история состоит из попыток уничтожения и подвигов возрождения. Следует ли обязательным образом объединять эти события в единый национальный этос? Разве мы возрождаемся только затем, чтобы насолить тем, кто пытается нас уничтожить? Ради этого не стоило бы продолжать игру.
Мы возрождаемся потому, что должны быть в мире, как должны в нем быть другие народы. Мы возрождаемся потому, что за нами длительная история, богатая культура и тщательно хранимая традиция, которым нельзя позволить превратиться в музейные экспонаты. Мы возрождаемся, поскольку такова воля судьбы, не дающей нашим врагам полностью нас уничтожить. И потому, будь на то моя воля, центральный мемориал Катастрофы должен был возникнуть не в Иерусалиме, а в Берлине.
Катастрофа — это в не меньшей, а, пожалуй, в большей степени проблема тех, кто убивал, а не тех, кого убивали. И тот факт, что нам приходится время от времени напоминать народам о Катастрофе, плохо говорит об этих народах, а не о нас. Что до нас, я не вижу особой причины выделять последнюю Катастрофу из ряда приключавшихся с нами. С моей точки зрения, музей еврейской катастрофы — я не имею в виду «Яд ва-Шем» — еще только должен быть создан. Не предлагаю строить в нем масштабные панорамы погромов, изгнаний, массовых побоищ, распятий, сжиганий на кострах и тому подобное, — хотя почему бы и нет?..
Вместе с тем не считаю необходимым вводить ритуал обязательного посещения этого, несуществующего пока, музея, как, впрочем, и мемориала «Яд ва-Шем», дипломатическими представительствами и государственными лицами дружественных и недружественных стран. Лучше водить их на аттракцион под названием «Маленький Израиль». В конечном счете, убить шесть миллионов человек не сложнее, чем построить за три четверти века, несмотря на постоянные войны, современное государство, приглашенное за экономические достижения в престижный клуб самых высокоразвитых стран мира.
Нельзя приуменьшить грандиозность смерча, смертоносность цунами, ярость многобалльного землетрясения, величину катаклизма. А Катастрофа — это больше, чем смерч, цунами, землетрясение, катаклизм. И при всем при том: необходимо отделить Катастрофу от еврейского государства, и чем скорее, тем лучше. И для государства, и для Катастрофы.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.