[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2011 АВ 5771 – 8(232)
ГАННОВЕР СПРАВА НАЛЕВО
Ирина Головинская
Семивековая история евреев Ганновера закончилась в июле 1942 года, когда ушел последний эшелон в Терезин. Некоторым историкам кажется, что жизнь после Освенцима возможна во всей полноте и биологическом разнообразии, что есть надежда на возрождение еврейской истории в Европе. Эту надежду они связывают с мигрантами из бывшего СССР.
Ганновер лежит в стороне от туристских троп, туда ездят или по делам, или в гости. Другое дело, что, оказавшись там, внутри этой шкатулки с секретом, медленно, но верно проникаешься обаянием неброской с виду столицы Нижней Саксонии.
Старое еврейское кладбище в центре Ганновера
Весной любой город предстает сказочным и волшебным. Вот и Ганновер, когда-то оставшийся в памяти скучным комфортным местом для проживания скучных добропорядочных граждан, этой весной показался сплошным цветущим садом, там и сям уставленным пряничными домиками. Современные многоэтажки, как и безнадежно уродливый центр, чья торопливая послевоенная застройка вопиет о ковровых бомбардировках и ужасах войны, глаз замечать решительно отказывался, посылая их на задворки сознания, в зиму.
Сравнение Ганновера со шкатулкой с секретом не случайное. Идешь, к примеру, по одной из центральных улиц — и вдруг незаметно попадаешь в парк, который через пару шагов становится лесом (потом смотришь по карте и изумляешься: город обтекает этот лесопарк со всех сторон). А в сердцевине этого леса — тайные знаки, оставленные, быть может, друидами. А может, инопланетянами: лабиринт, выстриженные в траве круги и спирали.
Говорят, этот лабиринт очень старый, старше города, чья история задокументирована начиная с ХII века. Люди, отвоевавшие жизненное пространство у лесов и болот, наверное, таким образом демонстрировали болотному царю свое превосходство.
Или же совершенно неожиданный среди прозаических университетских корпусов таинственный холм: старинное еврейское кладбище, сохранившееся в своем первозданном виде чуть не с XVIII века! Памятники с древними письменами торчат среди травы как указующие в небо персты или как грозные щиты. Ни последняя разрушительная война, ни Холокост, ни городские власти почему-то это дело как бы не заметили (городские власти здесь не такие алчные, как родные московские, но все же).
Как и любой другой немецкий город, Ганновер устроен на зависть разумно в смысле единения человека с природой — буквально в каждом квартале есть сквер, парк или просто лужайка. Главная же, на мой взгляд, достопримечательность, известная с XVII века, — вечнозеленый Парк барокко, к которому примыкает Ботанический сад, в центре которого расположен Парадиз (непрерывно цветущие розовым пышные магнолии). Дворец, летняя резиденция герцогов Ганноверских, разрушен во время войны, но атмосферу прежних лет парк сохраняет. Летом здесь проходят концерты классической музыки, устраиваются фейерверки, а некоторые горожанки, чувствительные к прекрасному, просто прогуливаются по парку в самолично сшитых костюмах ушедшей эпохи. Выгуливают красивые пышные платья, чепцы и ленточки, ну и себя заодно, ничего не имея в виду, бесцельно — с корзинками в руках, веселые, раскованные, абсолютно естественные среди этих геометрически правильных дорожек, фигурно выстриженных кустов и старых скульптур.
Самые прелестные и талантливые декорации так и останутся декорациями, то есть кусками раскрашенного картона, если в них не происходит жизнь и нет людей, совершающих ту самую «движуху», ради которой, собственно, мы все здесь собрались.
Всенародно признанный путешественник и блогер Сергей Доля Ганноверу был не рад и не заметил в городе ничего особенного, интересного или хотя бы примечательного.
В Ганновере профессиональному туристу вообще-то делать нечего — осмотр так называемых достопримечательностей занимает полдня, а копать глубже, разматывая спирали лабиринта, туристу незачем.
Тем временем именно в глубине лабиринта, то есть в истории и людях, делающих эту историю здесь и сейчас, можно найти секреты и сокровища, побуждающие к вере во все хорошее и даже к социально-историческому оптимизму.
Верену Дорн писатель Леонид Гиршович, тоже житель Ганновера, называет не иначе как «совесть немецкой нации».
В течение последних лет тридцати тема ее научных интересов — история еврейства Восточной Европы, быт и культура местечек Украины, Галиции, стран Балтии.
Как историку ей, конечно, повезло: местечек уже нет, но еще есть живые свидетели того, как оно все было на самом деле.
Синагога в Ганновере была построена на Бергштрассе в 1870 году, разрушена в 1938-м. Недавно ее цифровой образ вместе с образами других 14 разрушенных больших синагог Германии был воссоздан студентами Дармштадтского технологического университета
Почему именно ей, дочери пастора, участника войны с сомнительным в идеологическом отношении прошлым, так важно описывать и документировать исчезающую (и уже исчезнувшую) форму жизни?
Отвечая на вопрос, «почему евреи», Верена всегда волнуется (вопрос этот в той или иной форме за двадцать лет знакомства я ей задавала не раз), всегда отвечает по-разному и после долгих раздумий. То говорит про пресловутое немецкое чувство вины, а то про раввинов, поэтов, отказников и диссидентов, встреченных ею в Праге, Москве и Будапеште и повлиявших на ее мировоззрение. Говорит, что к занятию историей она пришла через личные истории людей, переживших катаклизмы ХХ века. Иногда и вообще ничего не отвечает.
Может быть, решение еврейского вопроса было также и мучительной семейной темой. Может быть, в силу обостренного чувства справедливости ей важно проследить извилистый путь во времени и пространстве того или иного еврейского семейства, чтобы понять, каково это — быть гонимым.
Чтобы общаться на равных со своими коллегами из Израиля, она выучила иврит и некоторое время пожила в Иерусалиме.
Еврейская тема в Германии в моде, но уж кто-кто, а Верена к моде совершенно равнодушна.
Раньше она часто приезжала в Москву, сидела в архивах, в библиотеках и честно пыталась понять нашу странную жизнь.
Во времена перестройки она перестала менять свои солидные дойчемарки у уличных фарцовщиков — только в государственном банке, чтобы поддержать зарождающуюся демократию и Горби.
Свой небольшой загородный домик она устроила на манер русской дачи (единственной уступкой европейской традиции явилась канализация с душем). Как-то, празднуя на даче жарким июлем свой день рождения, она поставила под яблонькой обувную коробку, предлагая многочисленным гостям жертвовать в пользу евреев города Вильнюса. Друзья не удивились, спросили только — почему Вильнюс. Я только что оттуда, отвечала она, там люди живут очень бедно, и мне было стыдно, что я могу покупать фрукты, а они нет.
Ветви деревьев в барочном парке Ганновера напоминают менору
От ее «детской болезни левизны» остался лишь интерес к левому искусству, а яростная антибуржуазность, в рамках которой в девятнадцать лет она отказалась от занятий музыкой (хорошая была виолончелистка), почти сошла на нет. Левые идеи ее больше не привлекают — сказались частые поездки в советскую Москву, Ригу, Киев.
В пик еврейской эмиграции Верена естественным образом стала центром русской колонии Ганновера, каждый вновь прибывший из СССР мог рассчитывать на стол и кров у нее в доме, на любую помощь — от денежной до совместного хождения по чиновничьим кабинетам.
Верена, конечно, в курсе всех дел еврейских общин Ганновера (их четыре: ортодоксальная, хасидская, реформистская и недавно возникшая община бухарских евреев) и регулярно, не пропуская праздников, ходит в реформистскую. Нарядная, с сияющими глазами, вместе с мужем, который по такому случаю весело прикалывает к редеющей шевелюре кипу.
Именно в реформистскую общину «Эц Хаим» она меня и повела на шабат.
Меня не сильно потрясли собравшиеся помолиться вместе, наперекор традиции, мужчины и женщины, на то она и либеральность (в ортодоксальной ганноверской синагоге, кстати, мужчины тоже очень плохо отделены от женщин, потому что перегородка коротенькая). Потрясла девушка-кантор, которая вела службу.
Впрочем, рассказать про это простыми человеческими словами невозможно, как невозможно передать словами, например, ангельское пение.
Канторша, кстати, оказалась совсем юной и застенчивой, во время неформального общения после службы краснела от комплиментов, конфузилась и, кажется, не очень-то ценила свой дар – божественной красоты голос.
(Первый парадокс, которым меня встретил Ганновер, — это именно она, студентка-израильтянка, приехавшая поучиться в немецкой канторской школе.)
Словами можно передать лишь изумление от вида белокурой крупной немецкой женщины, типичной Брунгильды с маленькой белой кипой на светло-русых волосах, которая, как мне сказали, вот сейчас, в данный момент, комментирует главу из Торы. На чистом немецком языке.
Как потом пояснил здешний раввин Габор Ленгель, бежавший в 1956 году из Будапешта через Австрию в Израиль (его долгая жизнь – как роман), он часто просит членов общины — немцев, принявших иудаизм, — подготовить собственную трактовку главы. С целью объединения членов общины, так как у «русских» к ним бывает недоверие.
Верена Дорн у входа в здание реформистской общины «Эц Хаим»
Собственно, практически все еврейское население Ганновера это и есть «русские» — евреи, приехавшие из России, Украины, Молдавии. Как известно, наши сограждане любой национальности категорически не способны к самоорганизации, к коллективной добровольной работе на благо общества.
Реформистской общине в этом смысле повезло — ее совет возглавляют Ингрид, Катарина и Алиса, три немецкие еврейки, железные тетки, бескорыстные энтузиастки, сделавшие невозможное: они пробили разрешение на перестройку и переоборудование в общинный дом здания заброшенной кирхи, уныло ветшавшей в отсутствие прихожан. Собрали деньги (каждый член общины мог купить камень в кладке стены или плитку на полу, на стене висит план с поименным указанием, кто что купил), сделали ремонт, перестроили старое здание, в котором теперь есть кабинеты для социальных работников, комнаты для детского творчества, просторный зал и уютная столовая — в общем, показали пример ударного труда во имя светлого будущего, идеалов и еврейского ренессанса.
Надо сказать, в Ганновере эта идея — еврейский ренессанс — просто витает в воздухе. О возрождении еврейской жизни говорил и историк Петер Шульце, который регулярно водит экскурсии на старое еврейское кладбище. Среди экскурсантов люди из Израиля, Латинской Америки, Штатов — всем интересно, говорит он. Он бывает рад, когда к нему на экскурсию записываются местные евреи, бывшие наши сограждане, это, правда, бывает редко. Их, к сожалению, гораздо меньше, сдержанно замечает он. И после небольшой паузы (в которую я успеваю вставить нечто неодобрительное о состоянии умов и нравов «наших») доктор Шульце произносит небольшую взволнованную речь. Он говорит, что, если остались материальные свидетельства еврейского присутствия на немецкой земле — памятники, кладбища, книги, — значит, не все пропало. Он уверен: раз есть люди, то есть и надежда на возобновление еврейской истории в Германии. Пусть не сейчас, а через поколение.
...В Кракове есть популярный среди туристов район Казимеж, когда-то населенный евреями, а теперь ставший симулякром: отреставрированы дома, принадлежавшие когда-то еврейским семьям, вывески нарядных ресторанчиков все сплошь с еврейскими именами — только вот евреев никаких там давно уже нет. Это приятное местечко с чистенькими улочками, уютными площадями и милыми домиками вызывает горловые спазмы, как будто на дне котлована с человеческими костями устроили дискотеку.
Празднование Пурима в реформистской общине
«Эц Хаим»
Может быть, рассуждения доктора Шульце наивны, но нельзя не согласиться с тем, что возрождение возможно только там, где есть жизнь и, стало быть, способность к развитию.
Молодой энергичный раввин хасидской общины Биньямин Вольф и не сомневается в возрождении еврейства на вверенном ему участке. Слов «миссионер» и «миссия» он категорически не любит. Просто он, по его словам, как Робинзон, высадившийся на необитаемом острове, налаживает еврейскую жизнь с нуля.
«Еврейство — это больше чем просто служба, молитва, это гораздо шире, это способ жизни», — вторит ему Габор Ленгель, бывший инженер, тридцать лет проработавший на немецких машиностроительных заводах и получивший раввинский диплом уже после выхода на пенсию. У него доброе лицо и проницательные темные глаза. Он говорит, что хочет передать своим подопечным то, что сам понимает о еврействе «не только умом, но и сердцем», он трактует свое раввинство не как профессию, а скорее как моральное обязательство — перед матерью, погибшей в концлагере, перед близкими, лелеявшими еврейскую жизнь вопреки временам и нравам.
«Что вы делаете со своим еврейством, Ирина»? — озадачил он меня на прощанье вопросом.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.