[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2011 НИСАН 5771 – 4(228)
НЕ-УМЕЮЩИЙ-СПРОСИТЬ
Михаил Горелик
Четыре сына из «Пасхальной агады» — любимые персонажи комментаторских штудий. В прошлом году я предложил вам для прочтения и обсуждения фельетон Владимира Жаботинского «Четверо»[1]. На сей раз, для контраста, современный мидраш — мистерия Сергея Рузера «Перед заходом солнца»[2].
«Четверо» — сочинение знаменитое, оказавшее существенное влияние на общественную мысль своего времени и не только. Мистерию «Перед заходом солнца» мало кто читал и на общественную мысль своего, равно как и последующего, времени, она никакого влияния не оказала и заведомо не окажет. Сцена Жаботинского — Россия, Европа, Палестина, Древний Египет, по существу, весь мир — продувается ветрами истории. Сцена Рузера — экспериментальный театрик — разве что кондиционером. У Жаботинского большая историческая, политическая, народная драма. У Рузера — камерные переживания. Жаботинский предельно серьезен, страстен, саркастичен. Рузер ироничен, карнавален, карнавал его с элементами постмодернизма (как сегодня без этого?), театра абсурда (и без этого сегодня никак). Жаботинский — трибун, жжет сердца, призывает к действию. У Рузера одна сплошная, никуда не ведущая рефлексия. Отрекламировав сочинение Рузера таким образом (иной читатель скажет в сердце своем: зачем мне это? лучше я Жаботинского перечту — и будет прав), начинаю сочинение Рузера излагать. Вот самое начало его.
При входе в зал зрители покупают программки, куда, помимо списка действующих лиц и исполнителей, включены фрагменты знаменитого текста, дабы даже человеку случайному было ясно, о чем идет речь. В качестве темы для медитации особо выделен отрывок ПРО ЧЕТЫРЕХ СЫНОВЕЙ.
«Знаменитый текст» — «Пасхальная агада» — отмечен сноской: «В основном использовался MS p79, Лондон» (научная идентификация манускрипта и место его хранения) — ссылка в данном контексте вполне абсурдная. Комизм усилен словами «в основном». Автор с самого начала добавляет в готовящееся на наших глазах карнавальное блюдо академические специи.
Особо выделенный отрывок не приводится — чего приводить: мало того, что он всем и без того хорошо известен (нам с вами определенно), в числе прочих «фрагментов знаменитого текста» он включен в программку, тема для медитации дана — пусть даже вы человек случайный (на седере это бывает, мало ли кто забредет), все равно медитируйте помаленьку: пришли — включайтесь! Должен, правда, идя вослед Минздраву, предупредить: некоторые психиатры полагают, что медитация разрушительна для здоровья. Так что, если вы человек легко возбудимый и психически неустойчивый, может быть, лучше не надо. На всякий случай посоветуйтесь со своим раввином.
В списке действующих лиц ожидаемые персонажи: Мудрый, Зловредный, Невинный, Не-умеющий-спросить — а также (в дополнение к ним) Неизвестный, в «Пасхальной агаде», как вы знаете, не представленный. Первые три персонажа сидят в глубине сцены на помосте за полупрозрачным занавесом в ожидании Не-умеющего-спросить, солнце вот-вот зайдет, кворум под угрозой, это их, естественно, беспокоит. Описание персонажей прилагается:
Мудрый — в приличествующих случаю праздничных одеждах; Зловредный — из провокационных соображений держит в руках иллюстрированное «Жизнеописание Тита»; и Невинный. Лицо его сияет, а туловище слегка наклонено вперед. Все в нем выражает готовность немедленно служить. На бескозырке большими серебряными буквами выведено «Невинный» <...> Слева, над сценой, выведено: «Народы мира! Встретим Пасху 574... года в Иерусалиме». На протяжении всего представления этот лозунг будет обеспечивать единство времени и места. Пятно свежей краски вокруг последней цифры свидетельствует об изобретательности художника, сумевшего использовать оставшееся от прошлого года полотнище. Новое обошлось бы недешево.
С тех пор утекло много воды: уже и третья цифра трижды поновлялась. Лозунг все тот же: актуальность его непреходяща, — да и полотнище (из соображений экономии) то же самое.
Призыв к народам мира не может не производить впечатления: на языке родных, то бишь еврейских, осин народы мира — гои. Вообще говоря, у пророков есть утверждение, что Иерусалим станет светом для всех народов, но приглашение их на Песах в терминах первомайских призывов КПСС — свидетельство универсализма, свободомыслия и либерализма.
Провокационные намерения Зловредного демонстративны. «Жизнеописание», надо полагать, пера Светония — кого же еще? Панегирик десятому римскому императору Титу Флавию Веспасиану — божественному Титу — достойнейшему из достойных. «Любовь и утешение рода человеческого». «Вспомнив, что за весь день он не совершил ни одного благодеяния, Тит воскликнул: “Друзья, я потерял день!”»
В Талмуде благодеяния достойнейшего Тита Флавия Веспасиана тоже отмечены: сей «порочный потомок порочного Эсава» порвал храмовую завесу и, войдя в Святая святых, затрахал, похотливое животное, на застеленном свитком Торы алтаре сразу двух девок — мало ему было одной[3]. Утешение рода человеческого! Всевышний ему, понятное дело, не спустил. Светоний об этом умалчивает: еще бы! Вот цена хваленой гойской историографии.
Зловредный держит Светония, причем иллюстрированного, представляю, что там за картинки, обидеть норовит, нарывается на грубость — ну ничего, вот мы ужо притупим ему зубы. Еврейская традиция называет Тита злодеем — раша. Но именно так — раша — назван и Зловредный в тексте оригинала. У Зловредного нет ничего святого: он наш еврейский Тит и охотно это демонстрирует. И хватит о нем — фоновый персонаж, не заслуживает со всеми своими мелкими злодействами никакого внимания. Внимания заслуживают главные персонажи, диалог которых и составляет, собственно, содержание мистерии. Прочие, в том числе и непременный на седере раша, помалкивают в ожидании кворума и, соответственно, начала седера.
Главные герои: протагонист — Не-умеющий-спросить и антагонист — не представленный в «Пасхальной агаде» Неизвестный. Не-умеющий-спросить идет на седер — помолчать. Зачем идет? Всю жизнь ходил — вот и идет. Жаботинский, если помните, поет дифирамб Не-умеющему-спросить — этому великому молчаливому труженику, жертве погромов и носителю неотрефлектированного национального сознания. Полемический дифирамб — ибо классический комментарий полон сокрушений относительно пустоголовости персонажа. Но тут и время сказывается: классический комментарий создавался во времена, когда в цене была аристократическая духовная элитарность, а невежественный и грубый ам-аарец заслуживал естественного презрения. На картинках Не-умеющий-спросить изображается порой едва ли не дебилом — разве что траву не ест. Жаботинский же полон европейских идей и носится, как это было тогда в моде, с «народом».
Сергей Рузер
(Не-умеющий-спросить)
Владимир Жаботинский (Мудрый — сразу видно, что мудрый)
Идущий на седер Не-умеющий-спросить встречает на авансцене Неизвестного, где они и проводят в разговоре все время спектакля, отвечающего таким образом самым строгим требованиям единства времени, места и действия.
Все. Экспозиция закончена. Начало действия:
Неизвестный (указывает в сторону трех, застывших на помосте)
Ну что я говорил! Как видишь,
Все к сроку собрались. Иначе
Быть не могло.
Не-умеющий-спросить
Ты хочешь
По новой впрячь в застрявшую беседу
Обоим надоевшие резоны?
Ого! Как излагает, однако. Это у него-то язык-медведь ворочается глухо в пещере рта? Это он-то не может вопрос задать? Не морочьте мне голову. Руки Эсава — голос определенно Яакова.
Начало разговора — выглядит как продолжение. Неизвестный неизвестен только нам, зрителям, — Не-умеющему-спросить он, как это следует уже из первых реплик, известен. Во всяком случае, нет им нужды знакомиться.
Неизвестный
Нет, что ты, что ты. Просто не пойму,
Чего ты вдруг упрямиться задумал.
В былые годы ведь вполне исправно
Функционировал...
(справляется в блокноте)
правдоподобно мудрым,
Стараясь соответствовать дизайну,
Рисунку следовал...
Дизайн и рисунок — это структура седера, как она изложена в «Пасхальной агаде». Далее диалог продолжается в том же духе. Неизвестный уговаривает Не-умеющего-спросить перестать валять дурака и занять подобающее ему за пасхальным столом место Мудрого, выдвигает всё новые резоны, убалтывает, отчаянно льстит: только Не-умеющий-спросить может придать актуальность тексту, извлечь из него новые смыслы. Если не он, то кто?! Кто вразумит Невинного, притупит зубы Зловредному, а Не-умеющему-спросить скажет, не дожидаясь его вопроса: «Ради этого сделал мне Г-сподь при выходе моем из Египта» — именно то, что и предписывает сказать ему «Пасхальная агада».
Не-умеющий-спросить тщетно пытается притворится пнем и молчальником, при этом ужасно красноречив. Наконец Неизвестному приходит в голову свежая мысль: не хочешь быть Мудрым? Ладно, будь Зловредным. Не-умеющий-спросить справедливо возражает, что для роли Зловредного нужен точно такой же пафос, а пафоса-то как раз нет как нет. Он не хочет больше никого учить, полемизировать, придавать актуальность и извлекать смыслы. Он хочет только молчать — молчать, и ничего больше. Неизвестный, конечно же, его дожимает. Самим фактом вступления в диалог Не-умеющий-спросить заранее обрекает себя на очередное поражение. И они идут на седер.
Они еще идут, а Мудрый уже переоблачается в заранее заготовленный комбинезон с большими накладными карманами. Они еще идут, а Зловредный уже отложил в сторону скабрезную книжку и скалит желтые прокуренные зубы, которые ему вот-вот притупят. Они еще идут, а Невинный уже вносит поднос, уставленный всевозможными яствами. <…> Тот, кто совсем недавно не умел спросить, уже сидит за столом. Он теперь прозрачен не хуже остальных сотрапезников, и сквозь него тоже можно видеть солнце, касающееся верхушек деревьев на склоне горы. Неизвестный между тем исчезает за кулисами. На мгновение, только на одно мгновение, воцаряется тишина. Потом следует закат, и сразу за ним звон бокалов, стук вилок, треск ломаемой мацы, гул голосов, вопрошающих, вразумляющих, благословляющих, гул множества других голосов и: Занавес.
Оскал Зловредного определенно из фельетона Жаботинского. Прозрачность персонажей определенно из «Приглашения на казнь». Все-то прочие прозрачными были с самого начала — Не-умеющий-спросить становится таковым, подчинившись воле Неизвестного.
Загадочный Неизвестный, этот эффективный устроитель седеров, исчез — будто его и не было. Да ведь он вроде и на других седерах замечен не был, однако же все про них знает, все у него в блокнотике записано. Стало быть, все-таки был, но только незаметно, тайно, инкогнито, так сказать. Читает в сердце Не-умеющего-спросить как по писаному. Сверхъестественные способности. Не-умеющий-спросить интересуется в какой-то момент, не ангельского ли тот чина. Скорей уж инфернального. Пришлец из иных миров, не иначе, — одним словом, мистерия.
Ключ к пониманию дан автором в самом начале, в преамбуле, дан даже и демонстративно, но таким образом, что утерять его ничего не стоит, поскольку в ходе действия детали экспозиции из памяти изглаживаются, если ты только заранее на них не ориентирован. А сказано вот что:
На авансцене появляются Неизвестный и Не-умеющий-спросить. Они похожи друг на друга, как два брата.
Надо полагать, что Неизвестный и Не-умеющий-спросить — одно и то же лицо, весь этот диалог — внутренний, театрик со зрителями (соответственно, и мы с вами, коли мы зрители), сценой, полупрозрачным занавесом и заходящим солнцем — все иллюзорно, прочие молчаливые персонажи суть иные ипостаси единственного героя психодрамы: поэтому их переодевание и перемещение за столом столь споро и безболезненно. Прав был епископ города Беркли. Мир есть просто внутренний театрик — ничего боле, остальное — иллюзия. Неиллюзорно только очередное поражение героя, желавшего притвориться узловатым деревом, неудобным топору дровосека, а оказавшегося, как в дурном сне, как в дне сурка, — опять (увы!) талмид хахамом.
И как ввиду падающего занавеса не вспомнить Амели Нотомб с ее «Косметикой врага», где Неизвестный — омерзительный прилипала, говорун, убивец, сексуальный маньяк с фантазией, человек из подполья — оказывается в конце спектакля другим «я» героя, вполне приличного господина, и весь диалог, держащий зал в напряжении, оказывается диалогом внутренним. Приличному господину остается только расшибить себе лоб о стенку. Что он и делает.
Очевидное преимущество иудаизма, даже и в нетрадиционной интерпретации д-ра Рузера, перед секулярным западным сознанием: там, где наш еврейский интеллигент, уступив нажиму категорического императива, идет проводить седер, европейский интеллигент разбивает свою порочную голову.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Михаил Горелик. Сионистская агада. Лехаим. 2010. № 4.
[2] Сергей Рузер. Перед заходом солнца // Скопус-2; Библиотека-Алия. 1990. Т. 164. Все цитаты даются по этому изданию. Сергей Рузер (р. 1950) — сотрудник кафедры сравнительного религиоведения Еврейского университета в Иерусалиме, автор нескольких книг и многочисленных научных статей.
[3] Не ловите меня на слове: в Талмуде (Гитин, 56б) девка действительно только одна. Но Ваикра раба сообщает деяниям божественного Тита настоящий размах: две!