[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2010 ХЕШВАН 5771 – 11(223)
«СУЩАЯ ПРАВДА» ОТ ВДОВИНА И БАРСЕНКОВА
На четыре вопроса отвечают: Василий Жарков, Александр Морозов, Николай Сванидзе, Глеб Черкасов
Беседу ведет Афанасий Мамедов
Не успели стихнуть страсти по учебнику Филиппова–Данилина, как на смену им пришел новый «коммунальный захлест» – скандал, разразившийся вокруг «мертвой петли» А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина – учебного пособия «История России 1917–2009». По заключению Общественной палаты РФ, учебник, предназначенный для студентов вузов, «содержит тенденциозные взгляды и интерпретацию истории в духе радикального национализма». Сейчас самим пособием, а также вопросом о том, как оно получило гриф «Рекомендовано учебно-методическим советом», занимаются ректор МГУ В.А. Садовничий, недавно получивший возмущенное письмо от президента ФЕОР Александра Бороды, и спецкомиссия, тайная, назначенная ученым советом истфака. Пусть имена членов комиссии остаются за семью печатями: магическая сила понятия «корпоративная этика» известна, нас скорее интересуют тайны иного свойства. Почему именно против этого учебного пособия как один вспыхнули наши либералы-демократы? А раньше что молчали? Ведь эта книга – переиздание. Третье. Сколько лет должно пройти с момента свершения события, чтобы оно стало историей? Какие механизмы следует выработать, чтобы оградить общество от таких вот учебных пособий, не нарушив при этом прав человека?
ТРАВМА, НАНЕСЕННАЯ XX ВЕКОМ, ПО-ПРЕЖНЕМУ СИЛЬНА
Василий Жарков, историк, публицист
– Вы участвовали в дискуссиях еще по поводу учебника Александра Филиппова и Павла Данилина. Чем «вторая историческая» война отличается от «первой»?
– Притом что оба учебных издания имеют родственные содержательные и концептуальные корни, между ними есть существенная, на мой взгляд, разница. И не только в том, что еще год назад антисемитские заявления политолога Данилина в связи с делом Подрабинека вызвали официальный протест Федерации еврейских общин. Учебник Филиппова писался по заказу властей – это никогда никем не скрывалось. Его авторами изначально были по преимуществу политологи и политические консультанты, довольно молодые люди, далекие от науки и школы. Речь шла о создании школьного учебника, единственного или одного из немногих, по которым можно было бы учить подрастающее поколение. Учебника с миллионными тиражами, учебника, который будет в каждой школе. Ругать учебник Филиппова небезопасно: не каждая редакция возьмет критическую рецензию. В случае же с Барсенковым и Вдовиным речь идет о рядовом малотиражном вузовском пособии, каких в стране сотни: каждая кафедра выпускает их, чтобы отчитаться о выполнении учебно-методической нагрузки. Если кто-то эту книгу видел и пробовал читать, в глаза сразу бросается довольно скучная манера изложения, не говоря уже о том, что на редакторах в таких изданиях обычно экономят. Авторы – пожилые советские профессора, так сказать, «из раньшего времени», и стиль у них соответствующий. Если бы не вся эта шумиха, устроенная в прессе и блогах, восьмисотстраничный кирпич так бы и пылился где-нибудь на полках, а теперь на него ажиотажный спрос при цене больше тысячи рублей. Спрашивается, кому авторы и издатели должны за это сказать спасибо? В содержании двух пособий тоже есть разница. Учебник Филиппова построен в основном на известных фактах, из которых делаются «нужные» выводы. Основная идея здесь: государство право всегда – будь-то египетский фараон, Николай II, Сталин, Брежнев или сегодняшняя власть. У профессоров Барсенкова и Вдовина никаких «вводных», только собственные думы, да и то столь завуалированные, что не всегда понятно, что конкретно авторы имели в виду. Те же пресловутые проценты еврейского представительства в высших эшелонах власти могут при желании рассматриваться и как положительный факт: советские евреи внесли весьма существенный вклад в развитие культуры, науки, техники своей страны. Да и «эффективный менеджмент» первых пятилеток, которым теперь так восхищаются наши почвенники и государственники, – разве это не вклад в том числе энергичных и самоотверженных выходцев из еврейской среды, заплативших за свое участие в большом советском проекте отказом от собственной национальной идентичности и рабством у «красного фараона»? В 1930-х годах один мой родственник, молодой советский инженер и комсомолец, всячески подчеркивал, что в его русско-еврейской семье говорят только по-русски. Люди гордились своим отрывом от корней! В среде нового индустриального города так делали почти все, вне зависимости от национальности. Но русские хотя бы не отказывались от своего языка. Хорошо, если бы авторы любого учебника по истории сегодня учитывали этот очевидный факт. Кто при этом пострадал больше, а кто меньше? Правильный ответ: все пострадали, и просто глупо считаться. И кстати, в пособии Барсенкова–Вдовина на этот счет нет никаких четких и окончательных директив. Есть много фактов, ранее неизвестных, вызывающих сомнение, требующих проверки, а выводов не так уж много. Факты можно интерпретировать, конечно, во вред межнациональному миру, а можно и не интерпретировать. Гораздо больше меня смущают некоторые априорные суждения. Например, что в СССР не было государственного антисемитизма. Для значительной части российских и зарубежных авторов, напротив, ясно, что государственный антисемитизм – политика ограничения религиозных прав евреев, а также таких элементарных прав, как свобода передвижения (запрет на репатриацию в Израиль), изучение родного языка (запрет иврита с 1920-х годов), выбор профессии (процентные нормы в вузах и учреждениях) и тому подобное – был неотъемлемой частью общей политики коммунистического режима, направленной на подавление национальной идентичности, с разной степенью жесткости осуществлявшейся по отношению ко всем народам в течение почти всего периода существования советской империи. Однако это уже пожелания для будущего текста.
– Читатели «Русского обозревателя» поведали на онлайн-конференции: профессору Вдовину угрожают чеченцы. На что сам он осторожно ответил: «Не могу сказать, что именно так представлял суд за непроверенную цифру». Своими судилищами насколько далека Россия от цивилизованного мира?
– Мне не хотелось бы комментировать слухи и сплетни, распространяемые в Интернете, но сам факт их возникновения лишний раз свидетельствует об одном: наше общество пропитано страхом. Причем речь идет о физическом страхе, страхе насилия как результате безнаказанного правонарушения. Одни боятся чеченцев, другие – русских националистов, третьи еще кого-то. Этот страх всегда обостряется во время так называемых «острых общественных дискуссий» – хорошо это помню по себе, когда три года назад во время скандала вокруг филипповского пособия в Интернете был опубликован мой домашний адрес с угрозами расправы. А на истфаке МГУ, между прочим, вспоминают про случившееся несколько лет назад нападение на декана С.П. Карпова, когда его избили в собственном подъезде. Ведь до сих пор неизвестно, кто и почему это сделал. Чем современная Россия отличается от цивилизованного мира? В первую очередь тем, что в демократических странах Западной Европы и Северной Америки у человека нет такого страха насилия, как у нас. Монополия на насилие в этих странах принадлежит государству, а насилие государства регулируется законом. У нас тоже вроде бы есть законы, но мы категорически не доверяем нашему суду. Не считаем, что с помощью судебного разбирательства можно добиться соблюдения закона и справедливости. А между тем, если говорить о цивилизованных путях, то история с учебным пособием может быть разрешена двумя способами. Во-первых, в рамках обсуждения в профессиональном сообществе, когда специалисты, подчеркну это, ученые, непосредственно занимающиеся проблемами, связанными с содержанием данной конкретной книги, вырабатывают определенные конвенциональные рамки – о чем допустимо говорить, скажем, в обществе московских профессоров, а что является недопустимым и неприличным. Нарушители конвенции автоматически выпадают из сообщества – с ними просто перестают разговаривать всерьез. Хорошо, допустим, у нас плохо работают механизмы подобного регулирования – что правда, то правда. К тому же вопрос столь острый, что выходит за рамки сугубо научной дискуссии. Тогда – и это уже во-вторых – он должен рассматриваться в правовом поле. Если некий автор в современной Австрии напишет, что Холокоста не было, то он не только окажется вне определенного круга общения, но и сядет в тюрьму – потому что есть соответствующие законы и суд, который руководствуется этими законами. Но в России нет закона, по которому, скажем, сталинский режим признавался бы преступным, – неочевидно это, увы, и на уровне общества, как для историков, так и для всех остальных. Советское не только не изжито, мы в нем продолжаем существовать, сами того не замечая. Поэтому и вокруг пособия Барсенкова–Вдовина у нас происходит сплошное расширенное комсомольское собрание с навешиванием ярлыков и риторическими оборотами вроде «я книги не читал, но все люди доброй воли…». Одни призывают «исключить с занесением», другие в полном соответствии с законами жанра говорят, что «все осознали». Как и во времена дорогого Леонида Ильича...
– Следует ли дать устояться историческим фактам, чтобы избежать субъективизма, ксенофобии, антисемитизма?..
– Многое зависит от того, кто берется за изучение истории. Когда я выбирал тему собственной диссертации, то стремился как можно дальше уйти от политизированных тем новейшей истории. Не потому, что боялся оказаться необъективным (большой вопрос, возможна ли объективность у историка в принципе, – скорее нет, чем да), а потому, что ученый, в том числе историк, всегда стремится быть подальше от всего этого. Что, кстати, не исключает наличия политических взглядов, порой более крепких и выстраданных, нежели у самих политиков. Просто интерес и взгляд ученого на самом деле гораздо шире. По словам Ключевского, для того, чтобы событие стало историей, с момента его совершения должно пройти сто лет. Это фактически значит, что должны уйти не только непосредственные участники события, но даже их дети. А внуки должны достигнуть такого уровня зрелости, чтобы быть готовыми исследовать прошедшее, по возможности максимально отрешившись от личных интересов и эмоций – хотя бы потому, что интересы и эмоции прошлого со временем имеют свойство терять силу. К тому же в архивах большинства стран, в том числе России, существуют довольно продолжительные сроки ограничения доступа к документам: историки не могут исследовать значительную часть источников, а строить рассуждения и выводы на одних непроверенных свидетельствах, слухах или, что еще хуже, официальной пропаганде тех лет – всегда опасно. Однако это не значит, что первые сто или пятьдесят лет по прошествии события историку совсем нечего делать. Архивы закрыты, зато живы непосредственные свидетели эпохи, их память, которую необходимо сохранять. Собирать свидетельства и интерпретации очевидцев, постепенно формировать корпус источников, разных по характеру и содержанию, не только можно, но и необходимо. Разумеется, собственные взгляды и ценности историка будут играть здесь не последнюю роль. И если уж автор, к примеру, антисемит, поверьте, это проявится и при изучении Древнего Рима, Киевской Руси – благо евреи всегда присутствовали в мировой истории. Другое дело, что современное научное сообщество, особенно в развитых демократических странах, более-менее научилось мягко исключать подобных людей из своего круга. Возвращаясь к проблеме изучения советского периода, нужно обратить внимание вот еще на что: мы имеем дело с крайне болезненной исторической памятью. Каждый раз, когда заходит спор о тех сложных и трагических для России временах, в обществе происходит острый конфликт, как будто речь идет не о прошлом, которого уже нет, а о настоящем и даже выборе будущего. Травма, нанесенная XX веком, по-прежнему сильна.
– Понимают ли авторы учебника, что синагоги и минареты будут стоять в Москве, если они хотят, чтобы Москва была одной из мировых столиц?
– Понимают, и в этом я не сомневаюсь. Я хорошо знаком с сыном профессора Вдовина, Иваном. Достаточно сказать, что мы время от времени сидим в нашем общем любимом месте – очень аутентичном московском ресторане кавказской кухни, где молодежь по пятницам танцует лезгинку. Однако гораздо большим, чем лезгинка, успехом у него пользуется еврейская музыка, особенно традиционная клезмерская. Я все не могу добраться до присланной им интернет-ссылки на стихи Ицика Мангера, а Иван многие из его стихов знает наизусть. Он с воодушевлением рассказывал мне, как во время путешествия по Украине останавливался в Меджибоже, где заходил и в синагогу, и к могиле Бааль-Шем-Това. Конечно, это интерес туриста, современного светски образованного человека, умеющего при этом тактично отделять свое от чужого. Но, по-моему, совершенно очевидно, что в картине мира моего друга есть место и колокольням, и минаретам, и звезде Давида над синагогой. И вряд ли такое отношение к миру у сына сложилось совсем без участия отца. Между прочим, сам Александр Иванович Вдовин не без гордости считает себя учеником Владимира Зиновьевича Дробижева, весьма уважаемого ученого, известного исторического демографа, который в свое время был его научным руководителем. Все это я рассказываю не для того, чтобы выдать тайны семьи Вдовиных, а чтобы показать очевидное: мир не так прост и линеен, как нам порой кажется. При хорошо подобранной оптике многие детали могут перевернуть, казалось бы, так быстро и легко сложившуюся «простую» картину. Надеюсь, в итоге получится картина мира, а не очередной вражды.
«НАНАЙСКИЕ МАЛЬчИКИ» И «КАК-БЫ-УЧЕБНИК»
Александр Морозов, директор Центра медиаисследований при Институте истории культур
– В одном из постов вы писали: «Не люблю эту муть под названием “Святая Русь и Кощеево Царство”». А может, господа Вдовин и Барсенков хитрее, чем всем кажется. Видали они эту «Святую Русь»… Просто два таких медиума уловили флюид, то, чего очень бы желали наверху, но пока остерегаются давать отмашку? К примеру, Путин, выступая на совместной пресс-конференции после переговоров с Туском, высказал версию, что Иосиф Сталин из мести отдал приказ о расстреле польских военнослужащих в Катыни...
– Если мы посмотрим данные соцопросов последних лет, то в сравнении с 1990-ми неуклонно возрастает процент тех, кто ответил бы на вопросы о русских, о Сталине, о крушении СССР примерно так, как эти события трактуют Вдовин и Барсенков. При этом люди живут и в большинстве своем не руководствуются в повседневной жизни этими трактовками. Они живут своими текущими достижениями, своим будущим, их интересуют социальные права, безопасность в городах, качество образования, кто и что влияет на детей и так далее. Оценка прошлого не влечет за собой социально значимых действий. Проблема заключена в том, что в России есть довольно широкий круг интеллигенции с «комплексом пораженчества и реванша». Одних – таких, как Александр Любимов, Николай Сванидзе, – виктимно тянет к Сталину. И хотя они являются, несомненно, антисталинистами, их пораженчество тянет их к тому, чтобы делать Сталина гвоздем программ «Герой нации», «Суд идет» и зачем-то собирать гигантские проценты в поддержку Сталина. Другая – «реваншистская» – часть интеллигенции искренне тоскует по «империи», по «угрожающей мощи варшавского блока», ищет рациональную логику насилия в советском периоде и так далее. Все вместе они работают против будущего. Сильно влияют на молодежь. Молодежь легко индоктринируется. Схватка Сванидзе с Барсенковым – это борьба нанайских мальчиков. Все это только радикализует общественную ситуацию, работает на раскол российского общества. Безответственность гуманитарной интеллигенции дополняется нечеткой позицией властей – Кремля, администрации президента, сенаторов и думцев. Кремль столкнулся в нулевые годы с еще более острой проблемой «российской идентичности», чем даже Ельцин в 1990-х применительно к «СССР-идентичности». Россия слабо прошита социальными связями. Каждое прошлое десятилетие подвергнуто поруганию. Советский период действительно полусоздал новую «идентичность», но лишь наполовину. И эта новая половина быстро осыпалась в 1990-х в условиях рынка. В Кремле мучительно придумывают, что объединяет всех живущих на территории, ныне называемой Россией. И приходят к выводу, что объединяет победа в ВОВ, полет Гагарина, русские конструкторы оружия и ракетной техники и так далее. За счет этого пытаются лепить базу для «новой идентичности». В результате возникает еще более тяжелая проблема: с такой идентичностью молодежь отваливается в радикальный национализм или национал-социализм, начинает считать, что власть в России «оккупационная»… Историческое положение России – тяжелое, хребет переломан в ХХ веке дважды. Требуется огромное усилие образованной части общества, чтобы преодолеть пораженческое и реваншистское сознание... Что касается приведенного примера. Это не «кремлевский флюид». Мировая политика до второй мировой войны, до Освенцима вообще была гораздо более эгоистичной. Нельзя забывать: это вообще была другая эпоха. В те времена детей пороли, у женщин не было избирательных прав, расистские представления были обычными для европейского общества. По итогам 1914–1920 годов не только Сталин был настроен «мстительно». Так были настроены и многие государства бывшей Австро-Венгерской империи. Я думаю, что Путин просто прав. Мотив мести у Сталина был. Такие мотивы мести были у румын, у хорватов и у сербов, у Италии в отношении Австрии и так далее и тому подобное. Они были почти у всех в Европе.
– Не так давно я брал интервью, посвященное контркультуре. Вспоминали Теодора фон Роззака, задавались вопросом, какова роль этого явления у нас в России: казалось, мы и без контркультуры находимся в процессе культурного размежевания. Но не подумал бы, что учебник истории может играть столь важную роль в этом губительном процессе. Как защититься от подобного рода учебников?
– Думаю, это вопрос прежде всего к корпорации историков. Ведь правильно пишут профессиональные историки: учебное пособие Вдовина–Барсенкова – далеко не самое страшное из того, что выпускают вузы в России. В провинции выходят и гораздо более мутные, идеологизированные пособия. Ничем вдовинский учебник не выделяется на фоне других реваншистских или наивно-националистических книг. В книжных магазинах эта литература лежит целыми полками, она коммерчески выгодна. Издательства пекут ее, как блины. В этом смысле реакция на Вдовина, видимо, вызвана тем, что перед нами «как-бы-учебник», то есть нечто прямо влияющее на молодежь. Хотя тома Сергея Кара-Мурзы, например, оказывают на нее гораздо более сильное влияние… Если это реакция именно на «университетское пособие», то и ответ должен быть со стороны корпорации. А вовсе не со стороны правоохранительных органов. Ничего решительно подача в суд не изменит, на мой взгляд. Только ухудшит ситуацию.
– Вы согласны с мнением многих журналистов, что под учебное пособие в данном случае камуфлируется прямая национал-социалистическая агитка? Что утверждения авторов и их апологетов, будто учебник написан в расчете на некую научную дискуссию, неосновательны?
– Пособие не может быть рассчитано на дискуссию. На дискуссию может быть рассчитана статья историка, в которую, например, вводятся ранее неизвестные архивные материалы, которые могут изменить прежние трактовки. Если вы предъявите неизвестную ранее архивную справку о том, что Сталин был женщиной, то да, возможна публикация, которая открывает дискуссию. А пособие должно изложить фактическую сторону и релевантно дать представление студенту (в будущем – профессионалу-гуманитарию) об основных, наиболее влиятельных трактовках событий, созданных историками до авторов данного пособия.
– Суть развиваемой авторами концепции: у русского народа есть свой путь, особый «национальный интерес», постичь который «лица нерусской национальности» не способны. Насколько востребованы сегодня подобные ксенофобские пособия, для кого они могут стать руководством к действию? Как далеко мы отстоим от Хрустальной ночи?
– В такой форме вы утверждаете, что учебное пособие Вдовина – прямо расистское. Это неверно. Думаю, более точно будет говорить о том, что оно «протофашистское». Типологически, так сказать. От «протофашизма» до политических практик нацизма все-таки пролегает достаточно большое расстояние. Не надо размывать четкую – «нюрнбергскую» – основу Холокоста и вообще нацистского насилия. Многие в период между двух войн романтически заблуждались относительно избранности своих наций, о Sonderweg. Но не все из заблуждавшихся совершили преступления против человечности. Многие из таких романтиков даже сопротивлялись им. Представители общества, власти, гуманитарных академических корпораций должны выступать с публичной оценкой таких текстов, как учебник Вдовина–Барсенкова. Надо последовательно и спокойно объяснять, что нация в европейской истории – это не этнический, а политический проект, что вся эта публичная риторика о «государствообразующем народе» оскорбительна в первую очередь для русских. Что университетские преподаватели должны отдавать себе отчет, к какой политике они имплицитно призывают, когда пишут о «русском» и «нерусском» в контексте этнических, расовых различий. Это большая проблема. История пишется с позиций политической нации, которая сформировала себя, ощущает себя на своем месте, легитимизирована для самой себя как основа собственного государства. Проблема в том, что постсоветскую Россию сильно «клинит». Не совсем понятно, состоялось ли тут вообще государство. И есть ли тут «политическая нация». Вдовин, предлагая так писать историю, просто не отдает себе отчета в том, что он пытается – романтически, в фантазиях – вырубить из современной России какой-то кусок, который мог бы быть другим государством. А не тем, которое установлено здесь Конституцией. Такая позиция возможна. Многие люди сегодня считают, что Россия должна отказаться от части территорий, например, на юге. Или вообще от «исламских территорий». Есть люди, которые считают, что надо поразить в правах некоторые народы, населяющие современную Россию. Возможно, так считают авторы пособия. Тогда они должны оставить университетское преподавание и перейти в пространство политики.
ТОЛЕРАНТНЫМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ИСТОРИК
Николай Сванидзе, журналист, историк
– Александр Вдовин на онлайн-конференции с читателями «Русского собеседника» определил, какой не должна быть история: «История не должна быть толерантной». Согласны ли вы с Вдовиным, можете определить, какой история должна быть?
– Вероятно, господин Вдовин имеет в виду, что история должна быть фактической, а не идеологической, но он лукавит. Сам часто берет свою фактуру из публицистической литературы. К примеру, в этом учебном пособии Вдовин ссылается на академика Игоря Шафаревича, не историка – математика, известного своими националистическими взглядами. При этом Вдовин со своим коллегой Барсенковым, пишущие о периоде второй мировой войны, о пакте Молотова–Риббентропа, нигде не ссылаются на главную книгу по этому периоду нашей истории – «Канун трагедии» Александра Чубарьяна, директора Института всеобщей истории, академика РАН. Скажите, о какой такой «правде факта» тут идет речь? Можно ведь брать определенные факты, выдергивая их из исторического контекста, и умалчивать не менее важные, только лишь потому, что они не вписываются в задачу историка. Вот в чем лукавство Вдовина. Серьезное. Потому что с тем, что он говорит, не поспоришь, это неоспоримая вещь. Но изложивший эту максиму Вдовин сам ей не следует. Его учебное пособие свидетельствует о другой точке зрения. Да, многие документы до сих пор остаются засекреченными, да, процесс рассекречивания исторических документов, который шел последние годы, превратился в процесс нового засекречивания. Но с теми документами, которые уже открыты, к которым есть пока доступ, – а их много, – с ними же надо работать. Поэтому господину Вдовину я бы ответил так: история не должна быть толерантной, толерантным должен быть историк.
– Вы говорите, что процесс рассекречивания документов превратился в процесс обратного засекречивания, что ключ должен находиться у архивистов, а не у работников спецслужб. Что вы считаете «достоверными источниками», которые «спецы» норовят засекретить?
– Тут нет единого ответа. К примеру, есть такой «достоверный источник», как мемуарная литература, но стопроцентно «достоверной» она тоже быть не может по целому ряду причин. Есть даже такая поговорка: «Врет, как очевидец». Мы будем с вами присутствовать на одном и том же событии, и вы расскажете о нем иначе, чем я. Ведь люди разные. Каждый человек воспринимает события через призму своего индивидуального опыта, мировоззрения, психики… Поэтому тут, если хочешь что-то кому-то доказать, подходить к делу следует комплексно: рассказы нескольких свидетелей того или иного события, по-разному запечатленные, всегда дадут объемную картину. Эта объемная картина и есть «достоверный источник». Поэтому абсолютно полное засекречивание документов невозможно.
– Не кажется ли вам, что заканчивать историю России 2009 годом несколько некорректно: документы «достоверны», участники событий, «отрабатывая» свою карму, готовы повлиять на оценку событий. Приближение Большой истории к сегодняшнему маленькому дню влияет и на национальный вопрос. Вы же понимаете, что таких вопросов не избежать в многонациональной стране.
– Не вижу здесь проблем. История всегда доводится до максимально приближенного к сегодняшнему дню времени. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем больше живых свидетелей. Да, они имеют возможность влиять на интерпретацию. И что? Вопрос не в том, до какого года довели свое учебное пособие авторы, а в том, как они это сделали. У меня претензии исключительно к содержанию учебника, к его качеству. Что касается «национальной» части вашего вопроса. В одном Дагестане у нас больше ста национальностей. И что, теперь мы будем перечислять, представители какой из них где и когда какой пост занимали, сколько из них воевало, сколько погибло, сколько получило орденов Героев СССР? Почему именно столько? А всем ли национальностям в равной степени давали ордена на разных этапах войны? Чему учит это учебное пособие будущих историков? Вдовин и Барсенков, перечисляя дезертиров с фронтов ВОВ и останавливаясь на чеченцах, дают цифру, которой нет основания доверять. Первая же цифра, по которой у коллег авторов возник вопрос, оказалась непроверенной. Если так, нет доверия ни к одной цифре. Но даже если б оно и было, зачем об этом писать: для того, чтобы унизить, показать мнимое превосходство одних наций над другими? Если господа Вдовин и Барсенков задавались целью разжечь национальную рознь, то их учебное пособие этой цели достигает.
– В связи с выходом в свет учебного пособия «История России. 1917–2009» президент ФЕОР Александр Борода направил письмо на имя ректора МГУ Виктора Садовничего. По этому поводу в еврейской среде разные настроения, есть и такие: к чему было злить оголтелых нацистов? Вот и в блогах уже откомментировали: «Кто такой Александр Борода, чтобы определять, какой должна быть Россия? Почему мы должны обращать внимание на жидовские “хотелки”? Бороде хочется указать путь на историческую родину»...
– Вы зачитали мнение мерзавца и фашиста. Такие люди есть, их достаточно много, но мнение их учитывать нельзя: все равно они в нашей огромной стране – маргиналы. Лично меня мнения подонков не интересуют. Александр Борода – гражданин России, следовательно, имеет право высказываться, как миллионы других граждан России всех национальностей. Меня всегда поражало, откуда у агрессивных националистов такая уверенность в чистоте своей крови. Может, за печкой у бабушки кто-то «нечистокровный» ночевал? Ведь «чистокровных», строго говоря, вообще нет. У нас ни один царь не был чистокровным русским. Если мы все время будем думать, как бы нам не разозлить юдофобов, это может привести к страшным последствиям, через которые человечество уже проходило. Тем более что разозлить их нетрудно. Они в принципе закомплексованные и злые люди. Нельзя свою позицию ставить в зависимость от позиции этих людей.
ДЛЯ ПРИСТРАСТИЙ — НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Глеб Черкасов, заведующий отделом политики ИД «КоммерсантЪ»
– Может ли история быть этичной или неэтичной?
– На мой взгляд, научная и учебная литература не место для выражения эмоций и пристрастий – для этого есть публицистика и научно-популярная литература. В учебном пособии должно приводиться максимально возможное количество статистики и неоспоримых фактов. Все остальное – трактовки. Задача авторов учебного пособия привести все существующие версии и объяснения или сослаться на соответствующую спецлитературу. Учебное время студентов должно тратиться на получение знаний и навыков сбора информации, а не на идеологические искания, которыми студенты вправе заниматься в свободное время. Если студент делает выбор на основании учебника, это плохой студент, которому лень проверять единожды прочитанное и самому искать информацию по интересующему его поводу.
– Если студент истфака изучает историю не по учебнику, то рано или поздно перед ним откроется деформация определенных событий. Как защититься от такого «деформированного прошлого»?
– Я окончил истфак МГУ и твердо убежден в том, что учебник – только одна из книг, которая должна быть прочитана при изучении определенного исторического периода. Чем больше литературы, тем лучше. Человек, взявшийся изучать историю, должен быть готов к знакомству с фактами. Это сродни профессии врача, который вместо того, чтобы любоваться человеческим телом, изучает его во всех подробностях. Тот, кто хочет романтики, может наслаждаться «Песней о Роланде», а историк обязан знать, как строилась империя Карла Великого на самом деле и кем были его паладины. Не думаю, что может быть какой-то иной подход и к историческим событиям более позднего периода. И уж точно не может быть фактов, закрытых для обсуждения, или фактов, которым изначально дается некая оценка, которая априори не может быть оспорена. Это даст куда больший негативный эффект, чем самое пристрастное обсуждение исторического события.
– При нынешнем состоянии исторического сообщества на том же истфаке МГУ любая сталинистская, да хоть и фашистская, стряпня может получить гриф «УМО»: нет достойной корпорации, которая сама следила бы за порядком, нет понятия репутации и общественного консенсуса. Ректору МГУ, видимо, пора проявить себя настоящим русским интеллигентом – принять решение, достойное компоновщиков исторических сюжетов...
– Не готов давать оценку учебному заведению, которое окончил пятнадцать лет назад и с которым не очень-то поддерживаю связь. Однако я знаю, что на факультете по-прежнему работает множество достойных ученых, которых я помню по временам учебы. У ректора МГУ есть только один шанс проявить себя настоящим русским интеллигентом – не предпринимать никаких административных шагов. Прецедент репрессий – слишком дорогая цена за победу над идеологическим противником.
– Николай Сванидзе высказался по поводу учебника: «Учебное пособие, о котором идет речь, сталинистско-ксенофобское. Его защищают люди, которые придерживаются тех же взглядов». Имеет ли историк право задавать направление общественной памяти или играть на настроениях определенной прослойки общества?
– Если историк представляет монографию или учебник, он обязан быть беспристрастным. Когда речь идет о публицистике или научно-популярной литературе, он имеет право на пристрастия, обращение к определенной части общества. Милюков был и историком, и политиком, но умел разделять два этих состояния. Историк ни в коем случае не имеет права на вранье, сознательное передергивание фактов. В противном случае он должен быть готов к тому, что его коллеги выступят против него. Однако оговорюсь: со словом можно бороться только словом, статьям и книгам могут быть противопоставлены только статьи и книги. И принципиально важная задача: сделать так, чтобы у всех была возможность высказаться. Что касается откровенных околоисторических выдумок, то их просто нельзя классифицировать как научную или даже научно-популярную литературу. В силах историков сделать так, чтобы подобного рода книги проигрывали в глазах читателя качественной литературе. (К сожалению, научные дискуссии у нас слишком легко сваливаются на уровень общественно-политической истерики.) В настоящей истории много по-настоящему захватывающих сюжетов.
Придем ли мы когда-нибудь к верной трактовке исторических явлений, если будем игнорировать тот факт, что «при сплочении малых групп в целое они могут и не утрачивать своих отчетливых различий» (Хосе Ортега-и-Гассет). Судя по труду А.И. Вдовина и А.С. Барсенкова, верное толкование истории нам пока что не грозит: историки не оставляют шансов представителям малых групп оставаться теми, кто они есть, следовательно, ни о каком державном сплочении речь тут не может идти, сии мужи ученые если и дошли до чего-то серьезного, то это все то же вековое/веховское «начало конца» русского интеллигента: однажды уже вострубившего «сущую правду» в преддверии смут и революций.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.