[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  ОКТЯБРЬ 2010 ТИШРЕЙ 5771 – 10(222)

 

«Долг наш как людей, как граждан и как христиан»

 

Даниил Хвольсон

О некоторых средневековых обвинениях против евреев: Историческое исследование по источникам

М.: Текст; Книжники, 2010. – 474 с. (Серия «Чейсовская коллекция».)

Если XVIII век был веком поляризации как еврейского общества в Европе, так и мировой еврейской диаспоры, то XIX-й – веком создания новых связей и укрепления новой солидарности. Университетски образованные просветители, некогда отвернувшиеся с презрением от своих местечковых соплеменников, бросились их окультуривать и образовывать; западные интеллектуалы, банкиры и министры-капиталисты потянулись к своим «братьям меньшим» в колониях и в Османской империи, желая наградить их достижениями европейской цивилизации и оградить от варварских притеснений местных властей. За XVIII век сформировался еще один – постеврейский – полюс еврейского общества – прослойка выкрестов. В слове этом – вопреки словарной дефиниции – нам слышится оттенок осуждения, и действительно: если говорить о средневековых наветах, о которых идет речь в рецензируемой книге, то выкресты зачастую выступали «адвокатами дьявола», свидетельствуя против своих соплеменников; если говорить о российском XIX веке, то на ум прежде всего приходит кладезь отечественной юдофобии Яков Брафман с его «Книгой кагала». Впрочем, всегда были и иные выкресты, выкресты совершенно замечательные.

Даниил Абрамович Хвольсон, виленский ешиботник, протеже Лилиенталя и Гейгера, лейпцигский студент, религиовед и ориенталист, принял христианство на заре своей блестящей карьеры на востфаке Петербургского университета. По преданию, принял он его из соображений прозрачно прагматичных: «Да, – якобы говорил Хвольсон, – я крестился по убеждению. По убеждению в том, что лучше занимать место профессора в Петербурге, чем место меламеда в Эйшишках». И он стал профессором, а также завкафедрой и членом Петербургской академии наук, крупным гебраистом, семитологом и библеистом, автором большей части Синодального перевода Библии. Но и учеников меламеда в Эйшишках не забывал. Войдя в комиссию МВД по рассмотрению саратовского кровавого навета в 1851 году, Хвольсон через десять лет издал свой отзыв в виде брошюры «О некоторых средневековых обвинениях против евреев»; в 1880‑м, после аналогичного «кутаисского дела», он существенно дополнил и переиздал эту работу. И вот она перед нами.

Данная книга профессора Хвольсона – не научный труд, и это впечатление усугубляется минимализмом издательского вмешательства: текст, насколько можно судить, оставлен без изменений, в то время как ему совсем не повредили бы несколько десятков примечаний научного редактора. Большинство цитат приводятся без указания источника, а если источник и указывается, то не указываются его выходные данные и страницы; латинские цитаты и немецкие названия даются без перевода, имена многочисленных иностранных авторов – без транскрипции, а ряд имен и топонимов – в транскрипции, отличной от общепринятой (Эгезипп, Троа и др.). Но дело, конечно, не в справочном аппарате. Дело в том, что Хвольсон – при всей своей обширнейшей эрудиции – не был медиевистом, и его сочинение по части описания средневековых процессов вторично; некоторые легенды он принимает за чистую монету и, напротив, о некоторых источниках не знает. Естественно, наука за прошедшие с тех пор полтора века шагнула вперед в изучении иудео-христианских отношений – как в сфере действий, так и в сфере интенций и даже подсознания; взаимная изоляция более не принимается за аксиому, – наоборот, допускается высокая степень взаимовлияния, результаты которого и исследуются во многих новейших работах в этой области. По средневековым наветам написан целый ряд фундаментальных монографий: Дж. Трахтенберга, Г. Лангмира, Д. Ниренберга, Р. Чейзена, И. Юваля, Дж. Коена, Р.П. Хсиа, К. Стоу и др.

Но научной ценности сочинение Хвольсона лишает даже не это, а сам его подход – крайне тенденциозный, недопустимый для беспристрастного исследователя. Автор прямо заявляет свою задачу – доказать, что евреи смотрели и смотрят на христиан как на своих братьев, что «многие раввины не знали, как превознести благочестие, добродетели и ученость христиан» и, наконец, что «нетерпимость к другим религиям и иноверцам совершенно не в духе раввинизма», иными словами – представить иудаизм эталоном гуманизма и толерантности. И далее он весьма гладко свои тезисы доказывает. Из всего безбрежного корпуса алахической литературы приводятся самые лояльные к иноверцам высказывания; молитвы, содержащие проклятия в адрес гоев, объявлены устаревшими, вышедшими из употребления или имеющими узко локальное значение; к прочим неполиткорректным фрагментам еврейской литературы требуется отнестись с пониманием, так как их написание обусловлено было гонениями, изгнаниями и прочей агрессией со стороны христиан. Пространные экскурсы в историю евреев и учение иудаизма с целью доказать еврейскую невинов­ность и, более того, виктимность перемежаются пассажами против клеветников-юдофобов. Хвольсон со смаком разделывает под орех своих малограмотных оппонентов, коих за долгие века существования кровавого навета накопилось предостаточно, для пущей наглядности сравнивая их писанину с выдуманной абсурдной конструкцией из области отечественной истории: «Представим себе, что кто-нибудь написал бы историю России <…> и в ней сказал бы примерно следующее: Владимир Св., имевший местопребывание в Манчестере, заключив союз с Александром Македонским и императором Юстинианом для завоевания Сахары, послал затем своего сына Ивана Грозного в Ташкент, откуда при его помощи изгнал Наполеона Бонапарта». Отточенное перо.

В этой своей книге Хвольсон выступает не как ученый, а как адвокат. Это не научное исследование, а публицистическая полемика, причем ведущаяся с довольно специфических позиций. Хвольсон обладает статусом эксперта по еврейскому вопросу (благодаря не только своей эрудиции, но и происхождению), выступает в защиту евреев, но сам находится в лагере христиан («Но в этом не Талмуд виноват, а мы сами, так как мы не задавали себе труда ознакомить евреев с сущностью нашей религии»). Ценность этой книги не научная, а гражданская. И пусть поступок Хвольсона не подвиг: в то время многие христианские деятели, в том числе деятели культуры, выступали с юдофильскими заявлениями и, как он сам отмечает, «редакторы охотно принимали тогда статьи в пользу евреев». Однако его решимость отложить свои «любимые» и «прямые занятия» ради написания такой книги и добиться ее максимально широкого распространения, его представление о своем долге как «человека, гражданина и христианина», а также как ученого, чьей «высшей целью должно быть распространение света и истины и борьба против суеверий и предрассудков», – все это важная реплика в давнишнем споре о том, должен ли интеллектуал что-то обществу или пусть себе беззаботно играет в бисер. Отдельный вопрос, про­игрывает ли наука от яркой гражданской позиции ее жрецов, но общество явно выигрывает: любое меньшинство должно быть счастливо иметь такого предстателя, прочно укоренившегося в большинстве, но от своего меньшинства не отрекающегося.

Галина Зеленина

 

Чужой среди своих

 

С.Д. Урусов

Записки. Три года государственной службы

М.: Новое литературное обозрение, 2009. – 854 с.

На короткое время бессарабским евреям повезло. После беспрецедентной критики царского режима за кровавый кишиневский погром власти, дабы выпустить пар и успокоить общественное мнение, в конце мая 1903 года назначили на пост губернатора края умного, дельного и лишенного юдофобских предрассудков князя Сергея Дмитриевича Урусова (1862–1937). В бурную эпоху реформ и революций он умел совмещать мораль и политику, находить разумный компромисс, действовать, не противореча здравому смыслу.

Урусову предстояло умиротворить край и поднять упавший престиж власти. Вскоре по прибытии в Кишинев новый губернатор отправился в ту часть города, которая больше всего пострадала от погрома: «Следы его были очень заметны. Во многих домах сломанные окна и двери… виднелись поломанные крыши и разрушенные печные трубы». Но главные последствия погрома, вспоминал Урусов, надо было искать «не во внешних повреждениях, а в нарушенном обычном труде, в застое промышленности и торговли, главным же образом в том настроении, которое поддерживало среди населения рознь и вражду». Губернатор разрешил евреям торжественно похоронить свитки Торы, разорванные и оскверненные погромщиками. С того дня, писал князь, «возникло во мне по отношению к кишиневским евреям какое-то чувство расположения и признательности… С той же поры и я в их глазах получил право на доверие как человек, который не только хочет, но и может обеспечить им безопасность». Благодаря решительности и своевременным мерам Урусова в Кишиневе был предотвращен новый погром накануне православной Пасхи 1904 года. В своих поездках по Бессарабии губернатор не отказался посетить молебен в хотинской Хоральной синагоге – поступок для государственного чиновника такого ранга крайне нестандартный.

Князь Урусов дал свое объяснение причин погрома, которое не может игнорировать современный историк. Нельзя, отмечал он, снять с петербургской администрации нравственную ответственность за произошедшее в Кишиневе насилие: «Я считаю наше правительство виновным в покровительстве, оказываемом им узконационалистической идее; в недальновидной и грубой по приемам политике его по отношению к окраинам и инородцам; в том, что эта политика поддерживала среди отдельных народностей взаимное недоверие и ненависть, и в том, что власть, потакая боевому лжепатриотизму, косвенно поощряла те дикие его проявления…» Урусов был уверен, что правительство должно было заявить: «Погром на почве национальной розни есть преступление, за допущение которого ответит местная администрация». С гневом писал он о поощряемой властями, в частности военным ведомством, «противуеврейской пропаганде при помощи всем известных брошюр и воззваний». Он спрашивал: «Отвечает ли достоинству русского войска поведение офицеров и солдат во время еврейских погромов» и «Не будет ли правильно назвать разложением христианского духа ту изуверскую проповедь ненависти к евреям, которую духовное начальство допускает на церковной кафедре только потому, что гражданская власть поставила евреев как бы вне закона»? Сам Урусов был решительным сторонником еврейского равноправия. «Я убежден, – писал он, – что русский народ не потеряет при этом ни своих материальных благ, ни своего духовного богатства».

Мемуарист оставил важные свидетельства об отношении к евреям лиц из высших правящих сфер, включая самого Николая II: «До того времени репутацией непреклонного врага еврейства пользовался лишь великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор. Но с 1903 года стало для всех очевидно, что и государь, если не действием, то по сердцу и убеждению, враг еврейства. Попытки вызвать государя на какое-нибудь проявление осуждения погромов или хотя бы на выражение жалости к пострадавшим дарованием им из собственных средств денежной помощи потерпели полную неудачу. Между тем авторитетное слово или действие императора в этом направлении неизмеримо облегчило бы задачу поддержания порядка в губерниях черты оседлости, уничтожив прочно засевшее у многих и утвердившееся после погрома убеждение, что такого рода расправа населения с его исконными врагами – дело полезное с государственной точки зрения и угодное царю».

Еврейский народ надолго сохранил память о справедливом и честном государственном деятеле. Софья Урусова – младшая дочь Сергея Дмитриевича – вспоминала, как спустя много лет, в начале 1930‑х годов, старый еврей-сторож на одном из «закрытых» московских заводов, куда она не могла попасть по делам службы из-за отсутствия необходимого документа, узнав, что перед ним дочь бывшего бессарабского губернатора, помог ей со словами: «Если бы я мог, я не только на любой завод, я и в рай бы дал вам пропуск».

Характеризуя прокурора бессарабского суда Горемыкина, Урусов писал: «Он не был юдофилом, а просто был умным и образованным человеком, лишенным чувства ненависти и нетерпимости ко всем нерусским народностям». Эти слова можно полностью отнести и к самому автору воспоминаний. Тот факт, что подобные люди составляли явное меньшинство среди правящего слоя (не случайно современный исследователь Александр Миндлин назвал Урусова «чужим среди своих»), сыграл не последнюю роль в скором крушении Российской империи.

Александр Локшин

 

Иврит – людям, или Блин – комом

 

Гленда Эйбрамсон

Иврит за три месяца: учебное пособие

М.: Астрель; АСТ, 2009. – 288 с.

Свершилось! Иврит перестал быть исключительно внутренним еврейским делом и стал просто иностранным языком, доступным любому желающему. Вполне нормальная ситуация, во всем мире это давно уже так: люди учат язык из научных или религиозных (хотя бы и христианских) соображений, для турпоездок, просто для собственного удовольствия и расширения представлений о языковой картине мира. Да и для традиционного контингента учащихся, проще говоря – евреев, книга Гленды Эйбрамсон вроде бы совсем не лишняя. Ведь большинство распространенных у нас пособий – это израильские издания и их перепечатки, предназначенные для недавних или потенциальных репатриантов, для ульпанного обучения, с ними просто нечего делать без преподавателя, да и в обычных книжных магазинах я их почти не встречал. Учебник Ю.И. Костенко, по которому преподают в МГИМО, великолепен, но это не самоучитель: без ответов к упражнениям ученик не сможет себя проконтролировать. Старенький «Шеат иврит» может использоваться в качестве самоучителя, но тексты и диалоги с сюжетами, описывающими быт новых репатриантов, очень уж примитивны. Итак, нужен интересный и грамотный самоучитель, соответствующий новым реалиям. Эту задачу и пытается решить «Иврит за три месяца».

У нас иврит долго был языком «специальным», ограниченным особой аудиторией и преследуемым другой особой ауди­торией. Я тех времен не застал, но меня обучали люди, многие из которых учили иврит в подвалах, и какой-то дух свободы и энтузиазма (помните – «воля и труд человека…»?) еще сохранялся в самом факте изучения. Теперь и эти времена канули в прошлое. Уже давно в еврейских школах иврит – просто один из учебных предметов, от которого большинство учеников, в духе лучших школьных традиций, стремятся «откосить». Я до сих пор не могу к этому привык­нуть: все-таки странно прийти в класс и убедиться, что вместе сидят те, кто учит иврит год, и два, и пять, – и все примерно на одном уровне, уровне нескольких недель ульпана.

Ну что ж, теперь ученик может взять книгу Эйбрамсон и быстро нагнать пропущенное. Самоучитель (или, как дважды указано на обложке, упрощенный языковой курс) «Иврит за три месяца» позиционируется автором как предназначенный «в первую очередь иностранным туристам, посещающим Израиль» и знакомит «с базовым словарем и грамматикой, которые помогут перейти к более глубокому изучению языка». Транскрипция дана кириллицей, все упражнения – с ответами, общее их число (больше сотни) вполне представительно. Учебник входит в серию самоучителей издательства «Dorling Kindersley», русские версии некоторых из них («Немецкий за три месяца», «Турецкий за три месяца», «Китайский за три месяца» и др.) выходили в том же «АСТ», а кое-что и в других издательствах. Например, «Немецкий за три недели», выпущенный в 1997 году ООО «АФОН» и до сих пор переиздающийся, совпадает с «Немецким за три месяца» в немецкой части на 100% (кроме отсутствующего раздела «Тексты для чтения»), а в русской – с точностью до переводческого синонима. Хотя и авторы указаны другие, и издание подается как оригинальное, а не переводное. Так что, как видите, серия очень неплохо себя зарекомендовала. Вот только…

Вот только какую книгу этой серии ни возьми – непременно наткнешься на что-нибудь анекдотичное. Про «Немецкий…» я уже сказал (впрочем, «АСТ» здесь не виновато), в «Турецком…» перепутаны местоимения (переводчик с английского не везде разобрался, где «you» – единственное число, а где – множественное), в «Китайском…» авторы ограничились только произношением, только разговорным языком, без всякой иеро­глифики – так «АСТ» и здесь отличилось, в описании звуков все переврано. Может, хоть «Иврит за три месяца» стал приятным исключением?

Увы, для самостоятельного изучения иврита книга просто-напросто непригодна, для изучения с преподавателем – пригодна ограниченно. Дело даже не в неудачном ивритском шрифте, где слова расползаются, не в отсутствии аудиоприложения (хотя где-то в природе оно существует), а в обилии опечаток. Довольно скоро на уроках, где я попытался было использовать этот учебник, самым популярным заданием стало: «Посмотрите на текст, на приведенный пример, на транскрипцию и найдите ошибки». Приятная психологическая разрядка, но с этими разрядками получился явный перебор.

Что ж, «АСТ» благо­твори­тель­но-просве­ти­тельских целей не ставит: издательство коммерческое, сроки горят, типография ждет – ну, мы понимаем. Как и в случае с художественной литературой, книга рассматривается не как уникальное произведение, а как проект – безнадежный, сомнительный, типовой, перспективный, зашибись, конец всему и т. д. Репутация серии само­учителей «Dorling Kindersley» – вроде бы гарантия перспективности проекта, но экономия на научном редактировании сводит на нет затраченные усилия по переводу, оформлению, распространению, рекламе и всему остальному.

Михаил Липкин

 

Помнить себя

 

Исаак Шапиро

Эдокко. История иностранца, выросшего в военной Японии

Пер. с англ. А. Капанадзе

М.: КоЛибри, 2010. – 400 с.

С утра – пение «Боже, храни короля» на английском, днем – чтение Танаха с отцом-иудеем, вечером – русские песни и молитвы на славянском… Возможно, сегодня такая судьба показалась бы обыденной, но полвека назад она выглядела чем-то удивительным. Русские евреи, жившие в Харбине, отправившие дочь в Германию, проведшие годы второй мировой в Японии и уехавшие потом в Америку, – интернациональный характер биографии выглядел диковинкой в эпоху, когда государственные границы определяли границы понимания. О жизни этих людей и рассказывает американский юрист Исаак Шапиро, чья судьба так и просится в сценарий экзотического по фактуре фильма.

Чернецкие, родственники автора по материнской линии, уеха­ли в Китай еще до революции, спасаясь от одесских погромов. Дочь они отправили учиться в музыкальную академию Берлина, где она и познакомилась со своим будущим мужем, виолончелистом, сыном известного саратовского, а затем и московского банкира Исаака Шапиро – старшего.

После свадьбы, сыгранной в 1925 году, молодые уехали сперва в Палестину, затем в Китай, но вскоре осели в Японии, где прожили почти четверть века, пока в 1952 году не переехали уже окончательно – в Америку. Жизнь в токийском пригороде и описывает их сын, Исаак Шапиро – младший, родившийся в Токио 5 января 1931 года. Дома разговаривали на русском, в школе по-английски, а чтобы общаться с друзьями на улице, он выучил японский. Воспитывали рассказчика в русской традиции, хотя папа посещал синагогу (впрочем, нечасто), а семейных праздников было всего два – Новый год и еврейская Пасха. Казалось бы, все условия для проблем с само­идентификацией, но ничего подобного Исаак, судя по его мемуарам, не испытывал. Вот только характер у отца был невыносимый. Не поэтому ли мать, родив четвертого ребенка, решилась оставить мужа и уехать почти на пять лет к родственникам в Харбин?

Здесь была довольно большая еврейская община. В момент, когда дедушка Исаака бежал сюда из Одессы, в городе жила тысяча евреев, а три года спустя – уже восемь тысяч. Всего же за всю историю «русского Харбина» в нем проживало около 20 тыс. евреев (переезд сюда поощрялся царским правительством в связи со строительством Транссиба). Правда, между собой они говорили в основном по-русски и маленького Исаака продолжали воспитывать на русских сказках, стихах и песнях. Дедушка, большой нелюбитель царского режима, не принадлежал, в отличие от своих друзей-бизнесменов, к числу националистов и сионистов. Единственный раз он взял внука в синагогу на Суккот, но этот поход так и остался исключением.

Мультикультурализм ждал автора и в иокогамском пригороде, куда семья вернулась пять лет спустя. Отец предстает в мемуарах домашним тираном, занудливым, грубым по отношению к жене, неоправданно строгим к детям. Он постоянно лишал их игрушек, запрещал выходить из дома, наказывая за то, что они общались между собой не на русском, а на анг­лийском, хотя сам был англофилом и отдал детей учиться в британскую школу – боялся, что в русской приходской школе их обратят в православие, как случилось с его сестрой. Сам он гордился своими корнями, бабушкой и дедушкой по материнской линии, которые принадлежали к еврейской элите Петербурга и в конце XIX века активно участвовали в строительстве Большой хоральной синагоги. От домашних отец требовал ежедневного чтения Танаха, но не более того, ведь «в Иокогаме или Токио не нашлось достаточного количества практикующих иудеев-мужчин, чтобы построить там синагогу (необходимый минимум составлял десять человек)».

В Японии практически не было антисемитизма, семья Шапиро считалась русскими: «японские власти никогда не называли нас “евреями”», – пишет автор. Единственным проявлением антисемитского душка стало издание на японском «Протоколов сионских мудрецов». Но, к радостному удивлению рассказчика, книга эта практически не расходилась, в отличие от соседствовавшей с нею в книжном «Истории еврейского народа», написанной известным японским библеистом.

Шапиро считались «белыми русскими», уроженцами дореволюционной России. Это отделяло их от «красных русских», приехавших работать в Японию из России советской. Впрочем, преследованиям не подвергались ни те ни другие. Исаак Шапиро дружил с немецкими детьми, которых вокруг было немало. И хотя те были обязаны вступить в местную организацию гитлер­югенда и раз в неделю приходили в школу со свастикой на рукаве, их родители даже поощряли дружбу с Исааком. А мама одного из немецких мальчиков, у которой не было денег, чтобы оплачивать уроки музыки для сына, в обмен на занятия с матерью Исаака учила того немецкому языку.

История не знает сослагательного наклонения, но дарит много деталей, которые усложняют картину прошлого. Мемуары борются со схемами мышления, их простодушие является гарантией подлинности, создает иммунитет против предвзятости и идеологической зашоренности. Книга Исаака Шапиро хороший тому пример. Написанная просто, она касается важных тем. Иногда, впрочем, автор вторгается в чуждые для себя эмпиреи – так, он утверждает, что «Хайдеггер был убежденным нацистом, однако являлся при этом наставником и любовником еврейской писательницы Ханны Арендт». Каждый, кто хоть как-то касался этой темы, поймет всю поверхностность подобного утверждения.

Алексей Мокроусов

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.