[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2010 ЭЛУЛ 5770 – 9(221)
Ребе и богачи
О роли экономической элиты в хасидском движении
Илья Лурье
Талмудическое речение о рабби Йеуде а-Наси «Рабби чтит богатых» (Эрувин, 86а) широко использовалось еврейскими просветителями в их борьбе против хасидского движения, когда они пытались представить двор цадика как коррумпированную клику, заискивающую перед богачами. Однако в реальности отношения, сложившиеся между хасидскими лидерами и представителями еврейской экономической элиты, имели гораздо более многомерный и социально значимый характер, и их анализ позволяет углубить наши представления о природе и общественных функциях хасидского движения в целом. Опираясь на материалы наиболее влиятельной ветви хасидизма в России – движения Хабад, мы попытаемся выявить взаимодействие между двумя хасидскими элитами – духовной и экономической – в период интенсивной модернизации российского еврейства во второй половине XIX – начале XX века.
Деятельность хасидского двора, обеспечивающего духовные и социальные потребности многочисленных хасидов, приходивших к своему лидеру и наставнику за советом и помощью, была связана с большими расходами и динамичным денежным оборотом. Поэтому к середине XIX века двор цадика приобретает черты вполне современного, независимого финансового предприятия, обладающего своими механизмами налогообложения, бюджетом и инвестиционной политикой. Естественно, что в этой системе – как и в финансовой системе традиционной общины – важнейшее место занимали представители состоятельных слоев населения. В общественных и экономических инициативах двора они выступали в роли как спонсоров, так и компаньонов.
Постоянный поток наличных денег, поступавших в распоряжение цадика в виде регулярных добровольных взносов или спонтанных пожертвований, создавал благоприятные условия для экономического развития всего местечка, где находился двор цадика. Сам хасидский лидер и его семья оказывались вовлечены в интенсивную экономическую деятельность, и их главными партнерами становились состоятельные хасиды. В силу своей занятости общественными и религиозными вопросами, недостаточного знакомства с миром частного предпринимательства и своего особого – сакрального – статуса в хасидском обществе семья цадика не могла принять непосредственное участие в деле, но она являлась важнейшим источником финансирования различных экономических предприятий и участвовала в их доходах[1]. Видный израильский историк Исраэль Барталь отмечал, что экономическая деятельность хасидского двора в определенном отношении уподобляется финансовой деятельности средневековых корпоративных структур, прежде всего главного органа еврейского самоуправления – кагала, который управлял распределением денежных потоков внутри общины[2]. И подобно тому как функционирование кагала и его институтов опиралось на общинную экономическую элиту, так и финансовая деятельность двора осуществлялась при поддержке и прямом участии состоятельных хасидских кругов.
Казначеи хабадских общин Иерусалима и Хеврона получают денежные
переводы от рабби Шалома-Дов-Бера. Англо-Палестинский банк в Хевроне.
1913 год
Укрепление связей между цадиком и хасидскими предпринимателями проявилось и в общественной сфере. Во второй половине XIX века еврейская экономическая элита в России выходит на общественно-политическую арену. Банкиры и крупные торговцы присоединяются к борьбе просветителей (маскилим) за преобразование российского еврейства. Свои общественные связи и экономические возможности они пытаются использовать для воплощения идеалов Хаскалы и улучшения гражданского статуса евреев. Сходные процессы наблюдаются и в хасидских кругах, прежде всего – в хасидизме Хабад. Хасидская экономическая элита также начинает проявлять заметную активность в общественной сфере, хотя ее деятельность направлена на совсем иные цели. Так, новые (зачастую, вполне современные) общественные инициативы цадика осуществляются при помощи купцов и предпринимателей из хасидской среды, добившихся влиятельного положения в российском обществе. Речь идет о широкой публичной деятельности лидеров Хабада, направленной на борьбу с просветителями и защиту традиционного уклада российского еврейства. Она включала в себя организацию коллективных прошений в государственные структуры, доносы, закулисное лоббирование, сбор информации в высших инстанциях власти и даже участие в правительственных проектах реформ еврейского общества. Таким образом, отношения экономического взаимодействия и сотрудничества между двором цадика в Любавичах и определенными кругами формирующейся еврейской буржуазии распространились и на общественно-политическую сферу. Эта тенденция развивалась на протяжении всего XIX столетия.
Сближение между хасидским руководством Хабада и современной экономической элитой оказало влияние на облик двора. Это выразилось, главным образом, в проникновении элементов российского буржуазного образа жизни в повседневную жизнь цадика и его семейства, особенно в период правления четвертого любавичского цадика, р. Шмуэля (1866–1881 годы). По свидетельству современника, р. Шмуэль «любил красоту во всех ее проявлениях: в одежде, в домашней мебели, в образе жизни и в поведении». На праздничных трапезах в его доме еду подавали на золотой и серебряной посуде, а в будни цадик выезжал на свою ежедневную загородную прогулку в великолепном экипаже[3]. Могилевский губернатор А. Дембовецкий писал в своем монументальном труде о вверенных ему землях: «Первый из цадиков – Шмуйла Шнеерсон – принадлежит к потомственным почетным гражданам и состоит купцом первой гильдии. Он сын умершего весьма прославленного цадика Менделя Шнеерсона и пользуется большим почетом и значительным доходом, хотя в меньшей степени, чем его отец. <…> Шмуйла Шнеерсон не ходит постоянно под белым покрывалом, как это делал его отец, наружностью не походит на глубокого мистика, держит карету, прекрасных лошадей, имеет погреб с отличными старыми винами и вообще живет очень хорошо. Он ежегодно ездит за границу <…>, владеет крупным капиталом и ведет биржевые обороты в Петербурге, Москве, Париже и Амстердаме»[4]. В последние годы жизни р. Шмуэль действительно ездил на минеральные источники за границу, в основном в Мариенбад и Карлсбад – популярные среди восточноевропейской буржуазии курорты. Эти поездки продолжались около двух месяцев и тщательно планировались: подбирался удобный транспортный маршрут и наиболее комфортабельные гостиницы. Сын и наследник р. Шмуэля – цадик р. Шалом-Дов-Бер Шнеерсон, отличавшийся слабым здоровьем, много времени проводил на курортах Австро-Венгрии, Германии и Франции, посещал европейские столицы (главным образом, для консультаций у выдающихся европейских врачей) и почти каждый год летом переезжал со своей семьей на дачу в окрестностях Любавичей. Дача обычно арендовалась в живописных местах, поблизости от реки, в которой можно было купаться, часто – в дворянских поместьях. У р. Шалома-Дов-Бера также был свой экипаж, обитый шелком, в котором он совершал регулярные выезды на природу[5].
Скопленный капитал нередко использовался цадиком для укрепления своего гражданского статуса. Так, третий лидер Хабада, р. Менахем-Мендл (Цемах Цедек), записался в купцы второй гильдии; в 40‑х годах XIX века он приобрел вместе со своим хасидом, крупным лесоторговцем, поместье под Бобруйском и поселил на этой земле несколько десятков еврейских семей: по действовавшему в России законодательству этот шаг обеспечил цадику титул потомственного почетного гражданина, который предоставлял ему и его сыновьям определенные социальные льготы. От имени р. Менахема-Мендла в государственную казну поступали пожертвования на общие национально-патриотические цели, как, например, в пользу армии в годы Крымской войны или на строительство памятника Тысячелетия России в Новгороде[6].
Таким образом, можно утверждать, что хасидский двор не только попал под влияние общих процессов, изменивших облик высших слоев еврейского общества во второй половине XIX века, но и сумел поставить их себе на службу. Накопление капитала и его оборот, создание и поддержание разветвленных связей с еврейской экономической элитой, усвоение буржуазного образа жизни и выход на политическую арену – все это придавало двору цадика особый статус в еврейском обществе и превращало его в важнейший фактор еврейской религиозной, экономической и общественно-политической жизни.
Вместе с тем у изменений, которые происходили в среде российского еврейства в рассматриваемый период, были и крайне отрицательные для экономической мощи двора последствия. Процессы модернизации и распад традиционной еврейской общины приводили к ослаблению авторитета и значимости тех общественных и религиозных структур, которые ранее основывались на общинной дисциплине и пользовались безусловной коллективной поддержкой. Естественно предположить, что в этих условиях пострадают, прежде всего, неформальные структуры, зависевшие от регулярной добровольной поддержки большого количества людей. Именно такой структурой и являлся хасидский двор. Трудности, с которыми сталкивался теперь цадик при сборе пожертвований, делали особенно весомой финансовую поддержку отдельных представителей хасидской элиты, которая никогда не зависела от общей системы внутреннего хасидского налогообложения и основывалась на личных (а иногда и деловых) связях между семьей цадика и богатым жертвователем. Система доверительных отношений между цадиком и состоятельными кругами получает теперь исключительное значение и принимает более организованные и структурированные формы.
В любавичском хасидизме бремя расходов двора почти полностью взяла на себя небольшая группа хасидских предпринимателей и крупных торговцев из самого близкого окружения цадика, и именно эта группа оказалась в центре общественно-политической деятельности, развернутой р. Шаломом-Дов-Бером на рубеже веков.
Ешива «Томхей тмимим» в Отвоцке.
Польша. Начало XX века
Наиболее представительной фигурой среди спонсоров любавичского двора являлся, несомненно, рижский промышленник и лесоторговец Йешаяу Берлин, породненный с семьей цадика (он был женат на правнучке второго любавичского цадика – р. Дов-Бера). В XIX веке лесная промышленность в районе Балтийского моря находилась в руках остзейских немцев. Только в конце 1870‑х годов, на волне интенсивного железнодорожного строительства в России и Европе, потребовавшего увеличения поставок древесины, в этой области появились и евреи. Главным портом балтийского региона была Рига, и с развитием экспорта леса сюда хлынули многочисленные еврейские лесоторговцы и подрядчики, главным образом хасиды из белорусских губерний. Йешаяу Берлин был среди первых еврейских лесопромышленников, обратившихся к производству досок и шпал для нужд железнодорожного строительства. В этой области он добился огромного успеха: к 1901 году стал одним из наиболее состоятельных торговцев Риги, купцом первой гильдии и потомственным почетным гражданином. Берлин торговал с Петербургом, Гамбургом и Лондоном, в его собственности находились деревообрабатывающая фабрика в предместье Риги и обширные лесные хозяйства по обоим берегам Двины. На его фабрике и в его конторах работали, главным образом, евреи – выходцы из белорусских городов и местечек, для которых он добивался права на жительство в Риге, не входившей в черту оседлости[7]. Берлин вел вполне буржуазный образ жизни: у него был дом в престижном районе Риги и дача в пригороде, каждый год он отправлялся на воды в Карлсбад и на отдых в различные европейские города. В последние годы он проводил много времени в Ментоне – популярном курорте Французской Ривьеры. У Берлина не было детей, и он взял под свое опекунство племянника жены, выходца из витебской хасидской семьи Мендла Цукермана, дал ему возможность получить образование в рижской немецкой гимназии (экстерном) и поручил вести кое-какие торговые дела своей фирмы[8]. Вместе с тем Берлин во всем следовал еврейской религиозной традиции и оставался пламенным любавичским хасидом. В его доме собирался хасидский миньян, и сам он возглавлял правление рижской синагоги белорусских хасидов. Берлин ездил ко двору любавичских цадиков еще во времена р. Менахема-Мендла, в начале 1860‑х, и поддерживал личное общение с одним из его наследников – р. Шмуэлем. Однако наиболее тесные отношения связывали его с пятым цадиком любавичской династии – р. Шаломом-Дов-Бером Шнеерсоном.
С конца 1890‑х годов Берлин принимает самое активное участие в экономической и общественной жизни любавичского двора. Достаточно сказать, что созданная р. Шаломом-Дов-Бером большая хасидская ешива – «Томхей тмимим», которая, по мысли своего основателя, должна была стать основой возрождения традиционного иудаизма в Российской империи[9], долгие годы почти полностью содержалась на деньги Берлина. На протяжении длительного времени Берлин не только финансировал общественно-политическую деятельность любавичского двора в России и в Земле Израиля, но и являлся ближайшим советником цадика по самым серьезным общественным вопросам. Отношения особой близости, сложившиеся между хасидским лидером и рижским лесоторговцем, проникали и в личную сферу: Берлин часто брал на себя семейные расходы цадика, прежде всего связанные с поездками на лечение за границу, а р. Шалом-Дов-Бер, со своей стороны, следил за экономической деятельностью Берлина, давал ему практические советы и, конечно же, расточал благословения как в отношении экономического процветания своего партнера, так и в отношении его здоровья.
Однако при всем значении многосторонних связей между семьей цадика и рижским филантропом экономика Любавичей держалась не только на поддержке Берлина. К началу ХХ века при р. Шаломе-Дов-Бере сложился круг видных купцов и промышленников, который играл центральную роль в финансировании и организации деятельности двора. Нам не так много известно о жизни этих людей, действовавших за блистательным фасадом одного из самых влиятельных хасидских дворов в России, но каждый из них внес свой вклад в развитие движения Хабад в рассматриваемый период.
Менахем-Монес Монесзон, уроженец Шклова, принадлежал к известной семье последователей р. Менахема-Мендла из Любавичей. Отец Монеса, Шалом Монесзон, был записан в первую купеческую гильдию и занимался торговлей бриллиантами и драгоценными камнями. Дом Монесзонов был центром любавичского хасидизма в Шклове: каждую субботу здесь собирались хасиды для совместной молитвы и праздничной трапезы, во время которой рассказывали друг другу чудесные истории о жизни и служении цадиков (обряд, известный в среде любавичских хасидов как «фарбренген», буквально – «собрание»)[10]. Монес Монесзон продолжил дело отца в Петербурге: в 1880‑х годах он значился купцом первой гильдии в столице, и среди его клиентов были представители высшего общества и крупные государственные чиновники. Он женился на внучке цадика р. Менахема-Мендла и поддерживал постоянные связи со двором в Любавичах, его сын, Йеуда-Лейб, учился в любавичской ешиве «Томхей тмимим». С конца 90‑х годов Монес Монесзон был вовлечен в общественно-политическую деятельность р. Шалома-Дов-Бера: он финансировал лоббистскую деятельность посланников цадика в Петербурге, задействовал свои связи с высокопоставленными чиновниками, чтобы добыть информацию о происходящем в правительственных институтах, и даже пытался оказать влияние на принятие решений, касавшихся политики центральной власти по отношению к евреям. Кроме того, Монесзон отвечал за финансовую и логистическую поддержку двух широкомасштабных кампаний любавичского двора на внутриеврейской арене: против создания просвещенными кругами новой раввинской семинарии и против набиравшего силу в России сионистского движения[11].
Михаэль-Шмуэль Трайнин, витебский купец первой гильдии. С 60‑х годов XIX века жил в Петербурге, где у него был металлургический завод и недвижимость. Трайнин входил в круг ближайших помощников р. Шалома-Дов-Бера в организации совещания ортодоксальных раввинов в Вильне в 1909 году и в подготовке к Раввинской комиссии в Петербурге в 1910‑м.
Шмуэль Гурари, табачный промышленник и железнодорожный подрядчик из Кременчуга, финансировавший и участвовавший в реализации различных общественных инициатив любавичского двора в последнее десятилетие перед революцией[12].
Помимо этого круга приближенных р. Шалом-Дов-Бер опирался в своей деятельности и на других представителей торгово-промышленной элиты еврейского общества, таких, как Шломо-Залман Берлин, брат Йешаяу Берлина, Яаков Гуревич, Залман-Ицхак Волшонок (все трое – рижские купцы), Натан Гурари из Кременчуга (брат Шмуэля Гурари), Залкинд Персиц из Москвы и др.
Весь этот список спонсоров, обеспечивавших финансовую стабильность и общественную активность любавичского двора, свидетельствует о глубоких переменах, произошедших в последние десятилетия XIX века в хасидском движении. Хасидизм перестал быть провинциальным явлением, характерным исключительно для местечкового жизненного уклада. Его основные финансовые источники и влиятельные центры находятся теперь и за пределами черты оседлости, в крупных экономических и административных центрах империи. Эта ситуация отражает общее изменение экономической и социальной структуры еврейского общества в России: с 60‑х годов XIX века в столице империи и в ее крупных городах появляются целые группы евреев, обладающих необыкновенной экономической силой; влияние этих групп на еврейское общество в целом было непропорционально их незначительному демографическому весу. По всей видимости, хасидское движение (по крайней мере, хасидизм Хабад) также испытало на себе этот модернизационный по своей сути процесс.
Союз между хасидскими лидерами и представителями новой еврейской экономической элиты следует рассматривать в более широкой социальной перспективе. Распространение хасидского движения и его утверждение в качестве признанного и влиятельного общественного феномена сопровождалось установлением хасидского контроля над институтами еврейского самоуправления. В любавичском хасидизме общинное руководство и традиционные институты общины часто становились инструментами административной деятельности двора на местах. Распад общинной системы самоуправления привел к высвобождению экономической элиты как самостоятельной силы, действовавшей как на общинном, так и на региональном уровнях. Мобилизация этой силы на службу двора помогала хасидским лидерам сохранять контроль над значительным сектором еврейского общества, когда связь двора с распадающимися общинными институтами потеряла свою былую эффективность. Более того, р. Шалом-Дов-Бер стремился превратить хасидскую экономическую элиту, сохранившую верность религиозной традиции, во влиятельный фактор на общественно-политической арене, способный противостоять опасной и разрушительной, с его точки зрения, деятельности просвещенных финансистов, предпринимателей и филантропов.
Не менее важную функцию приближенные к цадику состоятельные круги выполняли по укреплению самого движения Хабад. Как указывалось выше, прежняя система сбора пожертвований в пользу цадика по общинам на регулярной налоговой основе распалась с ослаблением общинных автономных структур. Теперь существование хасидского двора практически полностью зависело от финансовой поддержки отдельных филантропов. С другой стороны, цадик мог использовать свое влияние на экономическую элиту для того, чтобы мобилизовать ее организационные и финансовые возможности на помощь отдельным хасидам. Нередки были случаи, когда р. Шалом-Дов-Бер поручал своим влиятельным приближенным решать те или иные бытовые проблемы (как, например, потеря работы, угроза разорения, поиск средств для открытия нового предприятия или изгнание властями с места проживания), с которыми обращались к нему хасиды. Более того, рядовые хасиды часто видели в своем пастыре заступника перед произволом местных хасидских финансовых тузов[13]. С типологической точки зрения хасидский двор выступает здесь как корпоративный орган, стремящийся ослабить внутреннее социальное и экономическое напряжение посредством протекционистских мер и организации взаимопомощи. Именно так действовала корпоративная администрация традиционной еврейской общины – кагал, а значит, особые отношения между цадиком и экономической элитой можно считать основой сохранения хасидским обществом своего автономного характера после того, как традиционные институты еврейской автономии лишились своих полномочий. Использование современных форм экономической и финансовой деятельности – банковских транзакций, процентных отчислений от доходов компаний, находившихся во владении видных хасидов, выпуск и продажа акций, – а также новых средств коммуникации привело к беспрецедентному географическому размаху взаимодействия между двором цадика и хасидской плутократией и еще больше подчеркивало надобщинный характер хасидского руководства.
Рабби Шалом-Дов-Бер. Фотография, сделанная для российского паспорта.
Ростов. 1920 год
Впрочем, отношения между любавичским двором и его спонсорами никогда не были однонаправленными: в них были заинтересованы в равной мере обе стороны. Прежде всего, не стоит забывать, что приближенные к цадику представители экономической элиты были хасидами и в качестве таковых воспринимали всякий контакт со своим духовным лидером как событие, обладающее глубоким мистическим значением. Можно сказать, что они были готовы воспользоваться своими экономическими возможностями, чтобы продлить и расширить это возвышенное переживание, важнейший компонент их религиозной жизни. Кроме того, в соответствии с хасидскими представлениями, пожертвования в пользу цадика служат «искуплением души» жертвователя и открывают ему источники Б-жественной благодати во всех сферах земного существования. Личное участие цадика в вопросах быта, семьи и здоровья своих приближенных давало им ощущение уверенности и безопасности, об этом свидетельствуют и многочисленные благословения, содержащиеся в письмах цадика и обращенные к конкретным обстоятельствам жизни адресата.
Но это еще не все. Шаткий гражданский статус евреев в Российской империи, а также социальные и экономические потрясения, сопровождавшие становление капитализма в России, осложняли деятельность еврейских предпринимателей, прокладывавших себе путь в разных областях развивающейся имперской экономики. Эти обстоятельства усиливали психологическую зависимость хасидской экономической элиты от своего пастыря, совет или благословение которого могли, как им казалось, решить их судьбу. Оправдывая ожидания своих приближенных, р. Шалом-Дов-Бер входил во все детали их деятельности, высказывал свои соображения и давал конкретные советы по самым разным экономическим вопросам. Кроме того, широкие связи цадика в еврейском обществе позволяли ему обеспечивать своим приближенным определенную социальную защиту: в случае разорения и потери средств к существованию близкие ко двору предприниматели могли рассчитывать на то, что цадик мобилизует им на помощь других, более удачливых, представителей хасидской плутократии[14].
Готовность деловых кругов поддерживать деятельность любавичского двора и принимать в ней самое активное участие была связана с еще одним дополнительным фактором. В течение длительного времени еврейская экономическая элита рассматривала общину и ее институты как естественные рамки для социальной самореализации и демонстрации своего статуса. Общинная иерархия, обладающая ярко выраженным олигархическим характером, предоставляла состоятельным слоям населения возможность ощутить свою избранность. Однако с отменой кагала и ослаблением общинных структур в годы Великих реформ Александра II сложилась совершенно новая ситуация. Рудименты системы самоуправления больше не представляли интереса для еврейских негоциантов, а продвижение в социальной иерархии русского общества по-прежнему было для них крайне затруднено. В этих условиях практически единственной сферой, в которой еврейская экономическая элита могла удовлетворить свои статусные потребности, была общественная или филантропическая деятельность внутри еврейского общества. Видимо, именно с этим фактором связано начало широкомасштабной общественно-политической деятельности просвещенных кругов петербургского еврейства в 1860‑х годах. Те же процессы происходили несколькими десятилетиями позднее и в среде любавичских хасидов.
Хасидизм как движение, обладавшее четкой иерархической структурой, в основе которой лежали отношения между центром – двором цадика и периферией – хасидскими общинами, предлагало уникальные возможности для зримого выражения социального статуса. Представители хасидской экономической элиты, поддерживавшей тесные контакты со двором, выделялись из общей среды хасидов: им оказывали особые публичные почести при хасидском дворе, они были вхожи в дом цадика, олицетворявшего самую высокую ступень власти, они принадлежали к узкому кругу избранных, которые решали самые насущные вопросы, касавшиеся судьбы всего еврейского общества.
В целом, можно сказать, что разветвленная система сотрудничества и взаимной ответственности, которая сформировалась в отношениях между харизматическими по своей природе лидерами и экономической элитой в хасидском движении создала устойчивую социальную и экономическую базу для широкомасштабной общественно-политической деятельности любавичского двора на рубеже XIX–XX веков.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] См.: Лурье И. Эда у-медина. Хасидут Хабад ба-империя а-царит. Иерусалим, 2006. С. 36–41.
[2] Барталь И. Леан алах црор а-кесеф? // Дат ве-калкала. Под ред. М. Бен-Сасона. Иерусалим, 1995. С. 383.
[3] Ар-Шефер Ц. Любавич, ир мошав адморей Хабад // Ге-авар. 1957. № 2. С. 88.
[4] Дембовецкий А. Опыт описания Могилевской губернии. 1882. Т. 1. С. 713–714.
[5] См.: Глиценштейн А.Г. Сефер а-толдот: рабби Шалом-Дов-Бер Шнеерсон ми-Любавич. Нью-Йорк, 1972. С. 41, 58–81.
[6] См.: Лурье И. С. 40–41.
[7] См.: Восход. 1901. № 8. С. 14; РГИА. Ф. 821, оп. 8, д. 461, с. 159; Слиозберг Г. Дела минувших дней. Записки русского еврея. Париж, 1933. Т. 2. С. 183.
[8] Позднее, уже после смерти Берлина, Мендл взял его фамилию и назвал своего сына в его честь. После Октябрьского переворота семья Мендла переехала в Англию, где его сын, Исайя (Йешаяу) Берлин (1909–1997), закончил Оксфордский университет и получил всемирную известность как оригинальный философ и исследователь европейской общественно-политической мысли.
[9] Об этом институте и его общественной роли см.: Левиков И. «Войско Давидово». Любавичская ешива «Томхей тмимим» на рубеже веков// Лехаим. 2008. № 6.
[10] Голденштейн П. Майн лебенс гешихте. Петах-Тиква, 1929. С. 146.
[11] Подробности об этой деятельности Монесзона см. в моей диссертации: Лурье И. Любавич у-милхамотейя: Хасидут Хабад бе-маавак аль дмута шель а-хевра а-йеудит бе-Русия а-царит. Иерусалим, 2009.
[12] См. о нем: Динур Б.-Ц. Мир, которого не стало. М.–Иерусалим, 2008. С. 161.
[13] Примеры такого рода двусторонних отношений можно найти в письмах р. Шалома-Дов-Бера: Игрот кодеш ме-эт ка’’к адмор Моаршаб ми-Любавич. Нью-Йорк, 1986. Т. 1. С. 341; Т. 3. С. 65, 339; Т. 4. С. 103.
[14] Так произошло, например, с известным и состоятельным любавичским хасидом Авраамом-Абой Персоном, который в начале 1890‑х годов потерял все свои накопления, и р. Шалом-Дов-Бер, опираясь на свои связи с деловым миром, пришел к нему на помощь.