[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2010 СИВАН 5770 – 6(218)
Александр
Кабаков:
«Самое главное я понял в 12 лет»
Беседу ведет Оксана Алексеева
Со времен прошлого появления Александра Кабакова на страницах «Лехаима» (см. 2005. № 3) прошло больше пяти лет. За это время в его жизни произошло немало важных событий: он выпустил новый роман, стал лауреатом нескольких престижных премий… Наш корреспондент решила побеседовать с известным прозаиком о литературном процессе, интересе к премиям и небезупречности всего, что делают люди, а также о любви к кошкам и равнодушии к блогам.
– За роман «Беглецъ (дневник неизвестного)» вы получили премию «Проза года – 2009». Роман вызвал интерес, был положительно встречен и критиками – судя по отзывам, и читателями – судя по тому, как продается. Что для вас значит эта премия?
– Мне, конечно, приятно, премия – это удовольствие.
Но радость была подпорчена тем, что среди положительных отзывов был ругательный – одного уважаемого мной критика. Он нашел у меня много исторических ошибок и ляпов. Я очень расстроился. На многие его замечания мне было что ответить, но глупо выглядит писатель, который отвечает критику, вступая с ним в публичную дискуссию. Я этого делать не стал. Постепенно успокоился, но осадок, как говорится, остался…
«Беглецъ» – существенная для меня работа. Много сил было вложено не только в изучение времени, еще и серьезные художественные усилия были приложены: роман стилизован, значительная часть его написана в форме дневника за 1916–1917 годы банковского служащего, жившего в Москве, языком, который даже для тех лет несколько старомоден, это объясняется особенностями характера и биографии героя. Есть там и другие постмодернистские фокусы, в частности, в конце повествования поставлено: «Закончено в 2013 году», да еще и по-немецки, то есть публикатор дневника тоже вынужден был (точнее, будет) уехать…
На сегодняшний день «Беглецъ» – последнее мое сочинение. И я им, несмотря ни на что, доволен.
– В Интернете, в блогах «Беглецъ» довольно активно обсуждался сразу после выхода. Если суммировать, есть два разных мнения: скучно или страшно. Как вам такие оценки?
– Мнения, которые высказываются в блогах, меня не интересуют. Я в целом к интернет-сообществу отношусь безразлично. Это не мои читатели. Мои читатели, в основном, не живут в Сети – у них и возраст иной, постарше, и культурный уровень.
Оценка «страшно» нормальна, поскольку в книге описана катастрофа. А оценка «скучно» нормальна для человека из интернет-сообщества. Конечно, ему скучно, нет крыс в метро, как у Дмитрия Глуховского, да и самого метро тоже нет. Жители Сети любят более или менее умеренную фантастику, сказки либо описания их собственной жизни – жизни офисного планктона, как, например, у Сергея Минаева. Им интересно читать про таких, как они, – с одной стороны, весьма образованных, знающих несколько языков, с легкостью осваивающих технические новинки, а с другой – фантастически темных, пишущих по-русски неграмотно, иногда нарочно, а чаще просто по незнанию, мало читавших и не потрудившихся в прочитанном что-либо понять.
– Названия нескольких ваших произведений – «Беглецъ», «Сочинитель», «Невозвращенец» – существительные, но в них есть действие, движение. Это, видимо, не случайно?
– Да, наверное… Конкретные, одушевленные существительные. Они отражают мой интерес к определенному складу человека и типу поведения. Практически все мои герои – эскаписты, то есть люди, пытающиеся убежать.
– От чего они убегают?
– От всего.
– От жизни?
– В первую очередь. Эти люди находятся в большем или меньшем противоречии с жизнью. Меня иногда упрекают в том, что мои герои – не те, «хочется делать жизнь с кого». А с них и не надо брать пример, они неудачники, слабые, небезупречные в смысле морали люди. Такие, какие есть. Я пишу о городском образованном слое. О других не пишу – их не знаю, пишу о таких, как я сам. А писать о них, как о некоем Павке Корчагине с высшим образованием, – значит… ну, очень себя самого любить, а я не могу относиться к себе с безусловным одобрением. Поэтому и герои у меня такие.
– Среди ваших персонажей есть и военные. Это отчасти воспоминания детства, связанные с отцом?
– Да, отец был офицером. В первой части романа «Все поправимо» я описываю военных так, как их видит мальчик, – рыцарями, сильными и смелыми… но со слабостями. Правда, тогда я других мужчин не видел. Я вырос в таком месте, где все мужчины были в форме. Первый мужчина-штатский, которого я знал, был мой школьный учитель рисования, спившийся художник, длинноволосый человек в вытертых бархатных штанах, с серебряным перстнем. Был еще и второй, настройщик (все же учили детей музыке) в широкополой шляпе, тоже с длинными, но седыми волосами. Все остальные были в погонах. Я много раз смотрел, и всякий раз едва ли не со слезами, безумно любимый мною фильм Петра Ефимовича Тодоровского «Анкор, еще анкор!» – вот мое детство!
– Во многих ваших книгах чувствуется не просто неприятие, а ненависть к советской власти. В чем ее причины?
– Как говорится, ничего личного.
– Тем более, откуда она?
– В нашей еврейской интеллигентной семье, как ни странно, никто не был репрессирован. Папа, Абрам Яковлевич, был военным, мама, Фрида Исааковна, – домохозяйкой, одна мамина сестра была некогда концертирующей пианисткой, брат – железнодорожником, другая сестра – бухгалтером, замужем за юрисконсультом, они были вольнонаемными в подмосковном лагере в Электростали, их тоже не тронули.
Со мной, конечно, в свое время комсомол вел бескомпромиссную воспитательную работу, но я, надо признать, сам на нее нарывался. И честно говоря, ничего дурного от советской власти, кроме невозможности печатать свои сочинения (заметьте, вполне антисоветские), лично я не видел. Но при этом я с раннего детства воспринимал советскую власть как абсолютно бесчеловечную силу.
– В какой момент возникло это ощущение?
– Довольно рано я узнал про преступления власти. В семье обсуждался знаменитый доклад Хрущева ХХ съезду, обсуждался, конечно, тайком от меня, но я все слышал. И как-то мгновенно понял: «Тут дело не в Сталине, тут в целом что-то не в порядке...» Я это осознал в 12 лет. Помню эту мысль, как она во мне звучала: «тут дело не в Сталине». Я сразу все как-то понял примерно так, как и сейчас понимаю.
Эта моя враждебность носит идеологический характер, она на уровне убеждений, а не бытового неприятия. Но таких людей, как я, было немало. И это только доказывает, что в системе советской власти действительно что-то было совсем не в порядке.
– Вас «обвиняют» в пророчестве – прежде в связи с «Невозвращенцем», теперь из-за «Беглеца»…
– И «Невозвращенец» не был пророчеством, и «Беглецъ» не пророчество. Пре-ду-пре-жде-ние, а не пророчество. Это разные вещи. Это как в известном анекдоте про чукчу, который сидит на дереве на ветке и ее же пилит. Русский проходит и говорит: «Не пили ветку – упадешь». Чукча продолжает пилить, через какое-то время падает, лежит и думает: «Русский-то шаман, однако». На его взгляд, русский пророчествовал, а русский – предупреждал. Пусть чукчи не обижаются, анекдоты про них добродушные. А не слышать предупреждений – это общечеловеческая черта.
– Это значит, что вероятность трагических событий в скором будущем для вас совершенно очевидна?
– Если ничего не изменится, то да. А чего еще можно ждать: народ страшно раздражен бешеной инфляцией, которая, конечно, ни в какие официальные цифры не укладывается, цены на жилье летят вверх, все дорожает невообразимо. Между тем очень маленькая часть богатых людей выжала из этого кризиса все, что можно. Во всем мире все-таки пытаются заставить и богатых расплачиваться тоже. А у нас нет никаких ограничений. Им дали огромное количество государственных денег, и они эти деньги вывезли за границу.
Кроме того, кому-то не хватает гражданских свобод – это незначительная часть населения, а кому-то не хватает безопасности: все хотели бы спокойно ездить в метро и не бояться ни взрывов, ни милиционеров, и это беспокоит уже заметное число людей. И если при всех этих проблемах самым главным событием в стране считается результат выступления на Олимпиаде в Ванкувере… Выступление действительно было чудовищным, но, если сегодня это главное, то из такого отношения ничего хорошего не получится.
В России причины могут быть самыми разными, но к результатам они приводят очень похожим.
– Вам хорошо знакома «кухня» целого ряда премий. Как это происходит, как выбирают того, кто достоин?
– Премии вручают люди, и, как все, что делают люди, небезупречно. Они могут ошибаться, могут случайно или сознательно принимать неправильные решения.
Меня всегда изумляло выражение, очень любимое непрофессиональными авторами как ответ на критику редактора: «Ну, это же вкусовщина!» А в литературе, кроме вкусовщины, ничего нет! Абсолютно объективными бывают только количественные параметры. В литературе же и гигантские тиражи могут ни о чем не свидетельствовать. Случайность, попал вовремя… Вот у моего «Невозвращенца» литературная составляющая успеха была крайне незначительная, он просто вовремя попал.
– Все зависит от дальнейших событий. Если они подтверждают, «оправдывают» закономерность первого удачного «выстрела», значит, он был не случайным.
– Согласен. Но жюри премий уже не так привязаны к случайностям, их можно упрекнуть только во «вкусовщине», поскольку состоят они из профессионалов. Отбираются они по-разному, иногда постоянно действующим комитетом, как, например, комитет Букеровской премии, который тоже составляют профессионалы: они выбирают ежегодно в жюри прозаика, критика, драматурга, поэта из тех, кто еще не был. В жюри «Большой книги» – 100 человек – входят вообще практически все заметные писатели, критики, редакторы и еще люди бизнеса. Они ведь дают деньги и имеют право судить, хотя бы как просто читатели…
– У нас много литературных премий, четыре государственные и не менее 50 различных негосударственных, одни исчезают, другие появляются. Как вам такое количество?
– Ого! Не думал, что так много. Но вообще 50 премий, причем они же даются за разное – за литературный дебют, прозу разнообразнейшую, поэзию – на несколько тысяч профессиональных писателей в стране – это нормально.
Но кроме большого количества премий, сейчас, на мой взгляд, возникло (или возродилось) одно важное явление: интенсивное внутрилитературное общение. Причем между писателями, которые совсем недавно общаться между собой не могли. Так, например, в рамках проекта «Пушкинская библиотека», занимающегося на альтернативной основе комплектацией провинциальных библиотек, я несколько раз ездил по стране с прекрасным писателем Алексеем Варламовым. От общения с ним я получил колоссальное удовольствие. А еще лет пять назад нас бы ничего с ним не свело, мы формально относимся к совершенно разным литературным направлениям.
– А самая ценная, дорогая для вас премия?
– Имени Аполлона Григорьева. Ее присуждало жюри, состоявшее из членов АРС’С (Академия русской современной словесности). Это абсолютно профессиональное, строгое признание. И очень важно для меня то, что сразу две мои книжки в первом сезоне «Большой книги» попали в короткий список – «Московские сказки» и «Все поправимо», это случилось единственный пока раз в истории премии. Роман «Все поправимо» тогда получил премию.
– Вы были председателем жюри премии «Дебют». Кто из новых авторов произвел на вас впечатление?
– В «Дебюте» я работал давно, но и сейчас пытаюсь следить за новой литературой. Мне очень нравится Майя Кучерская, область тех чувств, которыми питается ее проза. Мне нравится и совершенно противоположный автор, который должен был бы вызвать у меня отторжение, мировоззренческое неприятие, но он настоящий писатель – это Захар Прилепин. Практически все остальное, что появлялось в последние лет пять, для меня в диапазоне от «никак» до «плохо».
– А что вы можете сказать о современной еврейской литературе?
– Я плохо знаю литературу на иврите. Есть прекрасный израильский писатель Амос Оз, явный претендент на Нобелевскую премию. А еврейская литература не на иврите и не на идише – я не очень понимаю, что это значит. Литература определяется не по крови, а по языку, на котором пишет автор. Если человек пишет по-русски, он русский писатель, он может при этом писать об автогонщиках или про евреев.
Среди тех, кто пишет про русских евреев, есть блестящий автор – Асар Эппель, изумительный стилист и первоклассный рассказчик. Но я не могу прекрасного русского стилиста назвать еврейским писателем. Ведь никому же не придет в голову еврея по крови (и, кажется, верующего иудея) Нормана Мейлера назвать еврейским писателем – он американский писатель.
У меня были по этому поводу очень неприятные разговоры в Израиле. Там много людей крайних взглядов, это в основном приехавшие из СССР, и они находятся в состоянии постоянной обороны. Я их понимаю. К Государству Израиль я отношусь с большим уважением, к израильтянам, которые всю жизнь ведут мужественную борьбу за выживание страны, испытываю также огромную симпатию. Сожаление у меня вызывает далеко не безупречная позиция многих европейских стран, да и России, которые мешают Израилю своим уравниванием террористов и защищающихся. Сейчас Израиль просто держат за руки, в то время как нарастает террористическая угроза, и это очень грустно.
– В «Беглеце» в доме вашего героя два пекинеса. Почему именно пекинесы?
– Есть животные, кроме находящихся вне конкуренции кошек, которые доставляют мне удовольствие своим видом, – это таксы и пекинесы. Но кошка плохо вписывается в роман, она требует дополнительных объяснений, а собака, любая, – гораздо лучше.
Любовь к животным мне передалась от моей нынешней жены. У нее была кошка, когда мы сошлись, и дальше все пошло естественным путем. Сейчас у нас шесть кошек и три собаки, было больше, некоторые уже умерли… Они все никакие не породистые, спасенные. С кошками мне комфортнее и интереснее. Собаки попроще. И чтобы общаться с ними, я должен делать над собой некоторое усилие, какое я делаю, когда общаюсь с примитивными людьми… А с кошками нет, с ними и так на равных. Кошка сама все время находится в неких отношениях с тобой и с миром.
Не знаю, откуда такая потребность… У меня довольно рано родилась единственная дочь, нет внуков. Вероятно, естественная потребность заботиться о ком-то маленьком не была реализована. Дочь родилась, я был еще совсем молодым, гулял, а не дочерью занимался. И эта потребность сублимировалась в заботу о животных. Но я и не хочу другого.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.