[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  МАЙ 2010 ИЯР 5770 – 5(217)

 

От борьбы с космополитизмом – к антисемитизму еврейская карта в аппаратной борьбе 1948–1949 годов

Алек Эпштейн

На протяжении многих лет как о чем-то само собой разумеющемся говорится о сквозной цепи антиеврейских репрессий 1948–1953 годов: кампания против «безродных космополитов»; «дело Еврейского антифашистского комитета»; «дело врачей»; возможная последующая депортация. Оправданно ли это? Действительно ли все эти кампании, жертвами которых были евреи, – звенья одной цепи? Попытке ответить на этот вопрос и посвящена настоящая статья, в центре которой – антикосмополитическая кампания 1948–1949 годов. Как и почему она возникла? Кто был ее инициатором? Какую роль играл в ее развязывании Сталин? И самое главное: насколько кампания, большинство жертв которой были этническими евреями (в этом сомнений нет), была изначально антиеврейской?

 

Статья эта родилась как результат размышлений над монографиями известного исследователя позднесталинского антисемитизма Геннадия Костырченко[1] и над архивными и иными документами той эпохи, опубликованными в нескольких сборниках последних лет[2].

Советские руководители придавали огромное значение пропагандистской роли литературы и искусства, по-разному относясь, однако, к различным жанрам. Широко известна фраза Ленина «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Сталин считал театр по степени воздействия на массы вторым после кино идеологическим инструментом. В свое время он наставлял писателей: «Не пишите длинных романов, рабочий их все равно не одолеет. Пьесы сейчас тот вид искусства, который нам нужнее всего. Пьесу рабочий легко просмотрит. Через пьесы легко сделать наши идеи народными». При этом, как отмечает автор книги «Сталин: власть и искусство» Е. Громов, «Сталина всегда беспокоило и удивляло, что отрицательные персонажи выглядели в советской литературе и кинематографе зачастую интереснее и убедительнее положительных». В контексте постановлений высших партийных органов о литературно-художественных журналах и классической музыке появление подобного документа о драматургии было вполне естественным.

26 августа 1946 года Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», где констатировалось, что «пьесы советских авторов на современные темы оказались фактически вытесненными из репертуара». Из перечисления следовало, что ни в одном из десяти ведущих театров советские пьесы не составляют и 30% репертуара. Далее от количества обсуждение переходило к качеству: «Среди небольшого количества пьес на современные темы <…> имеются пьесы слабые, безыдейные <…> Советские люди в этих пьесах изображаются в уродливо-карикатурной форме». В соответствии с новой, изоляционистской, линией также отмечалось, что «Комитет по делам искусств ведет неправильную линию, внедряя в репертуар театров пьесы буржуазных зарубежных драматургов».

Ничего антиеврейского в этом постановлении не было. В качестве антихудожественных и идеологически вредных пьес фигурировали произведения Погодина, Водопьянова и Лаптева, Рыбака и Савченко, Касымова, Бурунгулова и других авторов, среди которых был и Сомерсет Моэм. Никакой «космополитизм» в тексте не упоминался.

Как же случилось, что обсуждения, изначально задуманные как отчет о выполнении этого постановления, дали старт мощной антиеврейской и «антикосмополитической» кампании?

Не совсем понятно, почему, как пишет Костырченко, «у истоков новой пропагандистской кампании стоял уже не Агитпроп ЦК ВКП(б) <…> а Союз советских писателей (ССП) во главе с Фадеевым». Зато известно, что на конец 1948 года был назначен XII пленум ССП, на котором планировалось обсуждение выполнения цитированного выше постановления. Доклад о том, что «уроки извлечены» и «ошибки исправлены», должен был делать Фадеев. Однако возглавляемый Шепиловым Отдел пропаганды и агитации ЦК (Агитпроп) планировал провести пленум иначе. Стремясь сместить своенравного и малоподконтрольного Фадеева, бравировавшего тем, что имеет прямой выход на Сталина, аппаратчики ЦК решили обвинить генерального секретаря писательского союза в том, что «уроки извлечены» не должным образом, а «ошибки исправлены» далеко не все. Таким образом, пленум, на котором Фадеев собирался громить своих оппонентов, в Агитпропе хотели использовать для разгрома самого Фадеева (об этом также подробно пишет Костырченко).

А. Фадеев среди писателей на юбилее В.Г. Белинского. Город Белинский

Пензенской области.1948 год

Занимаясь разработкой итогового документа о реализации постановления от 26 августа, Агитпроп поручил литераторам подготовить соответствующие материалы. 27 ноября 1948 года в секторе искусств Отдела пропаганды и агитации прошло рабочее совещание с участием театральных критиков В. Залесского, Я. Варшавского, Г. Бояджиева, И. Альт­мана, И. Юзовского, А. Мацкина, А. Борщаговского, Л. Малюгина, редактора журнала «Театр» Г. Калашникова и др. Экспертам сообщили о «серьезном неблагополучии в области современной советской драматургии» и дали задание в недельный срок представить в ЦК предложения по нормализации ситуации. Почувствовав себя облеченными доверием партии и считая свою победу обеспеченной, критики перешли к открытой конфронтации с Фадеевым и опекаемыми им литераторами. Это проявилось уже 29 ноября, когда в Москве открылась творческая конференция, на которой обсуждались спектакли, поставленные к очередной годовщине революции. Выступивший с основным докладом Борщаговский заявил, что пьесы Софронова и Сурова идейно и художественно беспомощны. Несмотря на то что незадолго до этого Софронов стал оргсекретарем ССП, в «Литературной газете» был помещен одобрительный отчет о конференции, а Шепилову представлен проект записки в Секретариат ЦК с обвинением руководства ССП в «провалах» в драматургии.

Одновременно готовилось новое решение, подобное знаменитому постановлению о журналах «Звезда» и «Ленинград». На этот раз на прицеле оказался журнал «Знамя», главным редактором которого был В. Вишневский. Атака на «Знамя» преследовала и более широкие цели: в документе Оргбюро от 4 октября говорилось, что «ошибки» журнала являются следствием «слабого руководства редакцией со стороны секретариата ССП». Подобная формулировка позволяла перейти к выводам персонального характера в отношении не только Вишневского, но и любого из руководителей ССП, в том числе Фадеева. Редакция обвинялась в том, что «вместо активной борьбы за большевистскую партийность в литературе предоставила страницы журнала произведениям, авторы которых, изображая людей отсталых и неполноценных, превозносили и превращали их в героев», а также давала «трибуну для стихов, проникнутых чувствами тоски и скорби». Ни слова о «космополитизме» или тем более о сионизме не было, еврейская тема не упоминалась, критиковались литераторы разных национальностей, хотя в скобках – впервые в советском официозе! – раскрывалась настоящая фамилия одного из поносимых авторов: Н. Мельников (Мельман)[3]. Тридцатилетний Мельников тогда даже не был членом ССП, и сложно понять, почему именно он подвергся острым нападкам. Очевидно лишь, что в последние месяцы 1948 года в литературно-политических верхах шла острая борьба, исход которой предрешен не был. Литераторы еврейского происхождения были задействованы в ней постольку, поскольку велик был их общий вес в литературно-художественной жизни.

То, что руководителю ССП было чего опасаться, сомнению не подлежит. Одно из первых постановлений Политбюро, принятых в том самом 1948 году, касалось смены руководства Комитета по делам искусств и оргкомитета Союза советских композиторов. У Фадеева не было причин считать себя более защищенным, чем М. Храпченко или Р. Глиэр, тем более, что ему неоднократно предъявлялись идеологические претензии (вспомним хотя бы совсем свежую на тот момент историю с подвергнутой жесткой критике и в итоге переписанной автором «Молодой гвардией»).

Как отмечает Костырченко, «встревоженный нападками, Фадеев стал готовить ответный удар. В результате ему удалось заручиться поддержкой председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР Лебедева, секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) Попова и, наконец, второго секретаря ЦК Маленкова, давно мечтавшего прибрать к рукам пропагандистское ведомство партии – бывшую вотчину его недавнего соперника в борьбе за власть Жданова. Но главное, Фадеев убедился, что он по-прежнему в фаворе у верховного арбитра аппаратных битв – Сталина, что подтверждалось слухом о том, что, побывав во МХАТе и Малом театре, “хозяин” остался доволен увиденными там спектаклями по пьесам Сурова и Софронова, посетовав при этом на “эстетствующих критиков”, создавших “некое литературное подполье” и “взявших моду охаивать все лучшее, что появляется в советской драматургии”». Однако был ли Сталин на самом деле в Малом и во МХАТе, видел ли он «Зеленую улицу» Сурова (на самом деле написанную его «литературными неграми» К. Рудницким и Н. Оттеном) и «Московский характер» Софронова – этого мы не знаем. Не исключено, что Борщаговский прав, и это был всего лишь блеф, распространявшийся Суровым с подачи московского партийного босса Г. Попова, – блеф, который никто не решился поставить под сомнение.

Карикатура К. Елисеева на обложке журнала «Крокодил» от 20 марта 1949 года

 

Пленум ССП открылся с трехдневной задержкой, 18 декабря. С основным докладом на нем выступил Софронов. Взявший затем слово Фадеев обвинил театральных критиков не больше и не меньше как в идеологическом вредительстве, которое выразилось в том, что они «стремятся подбить ноги советским драматургам, отражающим новое в советской жизни». Тем самым был задан агрессивный тон последовавшей дискуссии, предопределившей резкое осуждение критиков в итоговой резолюции. 22 декабря пространное изложение выступления Фадеева поместила «Литературка», днем позже объемную статью Софронова напечатала «Правда».

27 декабря Оргбюро принимает постановление о журнале «Знамя» с куда более острыми формулировками, чем предлагалось в начале октября. Вишневский был смещен, на его место назначался В. Кожевников. Хотя Вишневский не был евреем и его самого никто не причислял к «космополитам» (в 1950 году он был удостоен Сталинской премии 1‑й степени за роман «Незабываемый 1919‑й»), в постановлении говорилось, что «журнал слабо способствовал разоблачению буржуазного космополитизма, не вел активной борьбы с формализмом в литературе». Обвинения в космополитизме быстро становились частью аппаратной борьбы, их можно было выдвинуть в адрес любого противника.

Противоположный лагерь, однако, не торопился признавать свое поражение. По поручению Симонова Борщаговский подготовил ответный текст, который Шепилов безуспешно пытался вручить Сталину. Глава государства занял в этом конфликте сторону Фадеева, после чего Шепилов, стремясь избежать опалы, перешел в атаку на тех, кого сам же привлек к работе за считаные месяцы до этого. 23 января 1949 года он направил Маленкову проект постановления ЦК «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике». Таким образом, проблемой были объявлены не плохие пьесы советских драматургов, а якобы неправомерные нападки на них: «Особенно неблагополучно обстоит дело в театральной критике. Здесь сложилась антипатриотическая, буржуазно-эстетская группа, деятельность которой наносит серьезный вред делу развития советского театра и драматургии. Критики, входящие в эту группу, последовательно дискредитировали лучшие произведения советской драматургии, лучшие спектакли советских театров, посвященные важнейшим темам современности» и «распространяли лживый и вредный тезис об “упадке” или “кризисе” советского театра».

Утверждалось, что «основной тон указанной группе задают критики Гурвич и Юзовский», рядом с которыми был неоднократно уничижительно упомянут Борщаговский; все трое – евреи. Особо отмечается, что «национальный состав секции критиков ВТО крайне неудовлетворителен: только 15% членов секции – русские», и что из девяти избранных членов бюро русский – лишь один. Национальность других критиков не обозначалась, но она была очевидна из простого перечисления фамилий. Вместе с тем слово «космополитизм» было упомянуто в письме только один раз и без каких-либо еврейских коннотаций: «Критик Малюгин <…> взял под защиту книгу режиссера Сахновского “Записки режиссера”, проникнутую духом космополитизма и низкопоклонства перед Западом» (и Малюгин, и покойный к тому времени Сахновский были этническими русскими). Идейными предтечами вредных воззрений были названы почему-то Аполлон Григорьев и академик Алексей Веселовский, оба – этнические русские.

Постановление об исключении критиков-«антипатриотов» из Союза советских писателей от 26 марта 1949 года

 

То есть никаких обвинений в космополитизме в адрес евреев не выдвигалось, да и сам термин едва ли имел в глазах Шепилова особую значимость. Еще 23 января глава Агитпропа, отмежевываясь от театроведов, к которым недавно благоволил, крайне осторожно разыгрывает национальную карту, причем говорит о низком представительстве русских, а не о засилье евреев. Кампания, имевшая целью сместить Фадеева, заменив его на Симонова или кого-то другого, не была проеврейской или «космополитической» – точно так же и обратный поворот изначально не был ни антисемитским, ни «антикосмополитическим».

Однако дальше ситуация меняется кардинальным образом, что нагляднее всего видно, если сравнить первый меморандум Шепилова Маленкову со вторым, отправленным спустя три недели. В отчете Шепилова от 14 февраля о проведении в ССП партийного собрания слово «космополит» и производные от него встречаются уже пятнадцать раз! Документ в целом носит ярко выраженный антисемитский характер, в нем едва ли не впервые акцентируется факт еврейского происхождения многих клеймимых искусствоведов. Кроме того, массовый характер приобретает практика раскрытия еврейских фамилий авторов, печатавшихся под псевдонимами: «Яковлев (Хольцман), используя свое служебное положение зав. отделом литературной критики журнала “Новый мир”, протаскивал свои антипатриотические писания и привлекал к выступлениям в журнале критиков-космополитов Данина, Лейтеса, Ленобля, Костелянец, Фейгельман и т. п. <…> Хольцман (упоминается уже одна еврейская фамилия, псевдоним отброшен. – А. Э.) пытался протащить <…> статью к 25‑летию со дня смерти Ленина, в которой грубо извращены положения Ленина о литературе и облыжно охаяны лучшие произведения советской литературы <…> В докладе и в ряде выступлений на партийном собрании указывалось на наличие среди еврейских писателей националистических, сионистских настроений <…> Космополит Альтман <…> с лакейской услужливостью занимался распространением абонементов Еврейского театра среди писателей Москвы, Киева и других городов <…> В <…> “Словнике” нового издания “Большой Советской Энциклопедии” самым тщательным образом собраны все даже десятистепенные еврейские писатели, сюда включены многие буржуазные еврейские писатели США, Англии и других стран». Так в устах руководителя агитационно-пропагандистского аппарата партии сложилась логически необъяснимая связка между космополитизмом и еврейским национализмом.

Что же произошло между 23 января и 14 февраля? Почему межклановая борьба в среде партийно-писательской элиты превратилась в антисемитскую кампанию?

24 января Оргбюро приняло решение о выступлении «Правды» с редакционной статьей. Статья тщательно готовилась несколько дней, в ее написании принимали участие не только сотрудники газеты, но и руководители ССП, в частности Фадеев, Симонов и Софронов. Одним из основных авторов стал публицист еврейского происхождения Д. Заславский, в молодости печатавшийся в еврейских изданиях. Статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» вышла в «Правде» 28 января, на следующий день аналогичный материал появился в «Литгазете», а 30 января – в органе Агитпропа «Культура и жизнь».

29 января Сталин принял (насколько известно, в последний раз в жизни) в Кремле Фадеева – своего старого знакомого, впервые переступившего порог кабинета вождя еще в 1928 году. С ним к Сталину зашел замруководителя Агитпропа Федосеев; до них в кабинете уже находился Попов. По свидетельству Борщаговского, источник которого неясен, Попов обмолвился, что Фадеева-де при попустительстве Агитпропа затравили критики-космополиты, а тот из скромности не смеет обратиться к товарищу Сталину за защитой. Однако в это время в защите нуждался уже не Фадеев, а те, кто ему противостоял. Было очевидно, что Фадеев этот раунд противостояния выиграл. Симонов всячески отмежевывался от тех, кого недавно поддерживал.

12 февраля главный редактор газеты «Советское искусство» Вдовиченко отправил Маленкову пространную записку, содержавшую обвинения Симонова в покровительстве «космополитам»: «На XII пленуме ССП Симонов по совершенно непонятным причинам не выразил своего отношения к обсуждаемым вопросам <…> и не поддержал Фадеева. Во время ответственного партийного собрания <…> созванного с целью разгрома антипатриотической группы критиков и ее охвостья, Симонов не нашел ничего лучшего, как уехать в Ленинград <…> Следует обратить внимание на состав редколлегии и аппарат редакции “Нового мира” (Симонов был главным редактором журнала. – А. Э.). Вопросы советского искусства решал Борщаговский, заместителем Симонова является Кривицкий, в редакции работают на ответственных участках Лейтес, Хольцман, Кедрина и ряд других людей без роду и племени. Личные друзья Симонова Эренбург (юбилей которого устроил Симонов, протащив этот вопрос контрабандным способом через президиум ССП), Дыховичный, Раскин, Ласкин, Слободской и др.».

14 февраля Симонов обратился к Шепилову с письмом, уверяя, будто эти обвинения «являются от начала до конца лживыми». Чтобы развеять сомнения властей на его счет, он выступил 18 февраля с погромным докладом на собрании драматургов и критиков Москвы. Еще недавно опекаемых им литераторов он назвал «ядром» сил, занимающихся «преступной работой», «враждебной советской драматургии». Желая, видимо, перещеголять в интеллектуальном плане своих конкурентов в руководстве ССП, Симонов стал обличать космополитизм как глобальное политическое явление: «Нельзя, говоря о космополитизме, ограничить его вредоносную деятельность только сферой искусства или науки, нужно прежде всего рассмотреть, что такое космополитизм политически… Космополитизм в политике империалистов – это стремление ослабить патриотическое чувство независимости сразу во многих странах, обессилить, связать народы этих стран и выдать их с головой американским монополиям. Космополитизм в искусстве – это стремление подорвать национальные корни <…> потому что людей с подрезанными корнями легче <…> продать в рабство американскому империализму».

Продолжая борьбу с теми, кто хочет не очень понятно кого «продать в рабство», 26 марта Симонов совместно с Софроновым подал Сталину и Маленкову предложение об исключении из рядов ССП «критиков-антипатриотов» Юзовского, Гурвича, Борщаговского, Альтмана, Малюгина, Бояджи­ева, Субоцкого, Левина, Бровмана. Антисемитский облик кампании сомнению уже не подлежал.

Имеется несколько мемуарных свидетельств о роли, которую якобы сыграл Сталин в появлении «правдинской» статьи, придавшей кампании антиеврейскую направленность. «Фадеев говорил мне, что кампания против “группы антипатриотических критиков” была начата по указанию Сталина», – вспоминал Эренбург. Об этом же свидетельствовал и Симонов. Так ли это на самом деле или же видным писателям много лет спустя было удобно свалить всю вину на Сталина – этого мы не знаем. Вполне возможен и другой вариант: Фадееву и его приближенным удалось «накрутить» подозрительного Сталина, а дальше уже действовать, прикрываясь его именем. Не исключено, что Фадеев инициировал кампанию, над которой быстро потерял контроль. В пользу этой версии свидетельствуют слова, вроде бы сказанные им главному режиссеру Театра Красной Армии А. Попову: «Они не приняли моей отеческой критики, теперь пусть потерпят два-три года, теперь и я, захоти, не смог бы ничего изменить».

Впрочем, ни в одной из трех январских статей не упоминалось слово «евреи» или производное от него. Основной их пафос состоял в борьбе с «гнездами буржуазного эстетства, прикрывающего антипатриотическое, космополитическое, гнилое отношение к советскому искусству». В газетах перечислялись имена «космополитов» – все перечисленные были евреями, но факт этот никак не акцентировался, а настоящая фамилия писавшего под псевдонимом «Холодов» Ефима Мееровича не раскрывалась.

В «Литературке» искусствоведов-«космо­политов» даже обвинили в том, что они «продолжали и развивали дореволюционную черносотенную (! – А. Э.) и буржуазно-декадентскую “критику” Горького». Абрама Гурвича «Литгазета» сравнила с Зинаидой Гиппиус, а про пьесу Бояджиева «После грозы» говорилось, что в ней автор «оболгал и быт, и чувства советских людей, создав эпигонское произведение в духе Арцыбашева и Вербицкой». Ни «Правда», ни «Литературная газета» не объяснили, как у советских театроведов сформировалось столь ужасное мировоззрение, а «Культура и жизнь» возвела его истоки аж к Лессингу: «Не случайно Альтман в своей книжке о Лессинге называет в качестве одного из важных достоинств этого деятеля его космополитизм».

Как видим, хулители «космополитов» упоминали в качестве предшественников хулимых самые разные имена, но никто не назвал в этом ряду ни одного философа или литератора еврейского происхождения. Это отчетливо демонстрирует, что изначально кампания не рассматривалась теми, кто ее проводил, как антиеврейская; речь шла об отстаивании утрированной формы антизападного советского патриотизма, с одной стороны, и внутрикастовой мести тем, кто посягал на стабильность в ССП, – с другой. Как справедливо отмечал спустя полвека Борщаговский, «борьба с так называемым “буржуазным космополитизмом” обрушила на общество силу государственного принуждения и всю добровольную бесовщину – но и эта борьба велась под громкие клятвы верности пролетарскому интернационализму». Кампания превратилась в антиеврейскую преимущественно потому, что большинство прозападно и антирусофильски настроенных критиков, поддерживавших тех, кто стремился к смещению Фадеева, были евреями. В той ситуации у генсека ССП оказался больший административный ресурс, который сработал во многом благодаря тому, что позиция Фадеева, Софронова и других соответствовала мировоззрению, складывавшемуся у Сталина после начала «холодной войны».

Костырченко верно отмечает: «Под сурдинку пропагандистских стенаний об угрозе, исходящей от космополитизма, сталинский режим противопоставил значительно усилившемуся в мире после войны объективному процессу глобальной интернационализации курс на дальнейшую изоляцию страны. Эти попытки еще больше отгородиться от внешнего мира были в какой-то мере закономерным ответом СССР, его, так сказать, защитной реакцией на жесткий вызов, брошенный ему в ходе начавшейся “холодной войны” Западом и прежде всего США, с их претензией на гегемонию в мире. Вместе с тем такой ответ, давший мощный импульс нагнетанию в стране политической ксенофобии, был продиктован и стремлением сталинского единовластия к самовыживанию. В результате сталинизм, прибегший ранее к великодержавному шовинизму и латентному антисемитизму, включил теперь в свой политико-идеологический инструментарий и антизападничество, причем в варианте, созвучном традиционному российскому почвенничеству».

Иосиф Ильич Юзовский

Усиление идеологического контроля в связи с изменившейся международной обстановкой, вызвавшей изоляцию Советского Союза, и максимальная политизация всех сфер общественной жизни затронули не только еврейский национализм, реальный или мнимый. Так, в сентябре 1951 года Уполномоченным Совета Министров СССР по охране военных и государственных тайн в печати Омельченко был издан секретный циркуляр «Об усилении политико-идеологического контроля произведений печати», где громилось стихотворение В. Сосюры «Люби Украину», «являющееся идейно порочным произведением, под которым бы подписался любой недруг украинского народа из националистического лагеря». В том, что это «вредное» стихотворение появилось на страницах «Звезды», обвинялись работники цензуры, не сделавшие «необходимых выводов из решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам». В таких же грехах обвинялись сотрудники азербайджанского Главлита, допустившие публикацию произведений, «идеализировавших феодально-патриархальный уклад». Досталось также казахским и узбекским цензорам, особому осуждению был подвергнут цензор Главлита УССР, который «не предотвратил грубую ошибку Украинского радиокомитета», включившего в передачу стихотворение Мамеда Рагима «Бессмертный герой», «несмотря на совершенно очевидные мотивы, по которым была упразднена Чечено-Ингушская АССР, о чем было опубликовано». Права на проявления национальной гордости были лишены практически все национальные меньшинства.

Вопреки расхожему мнению, кампания против «космополитов» была сравнительно короткой (она продолжалась несколько первых месяцев 1949 года, после чего сошла на нет), хотя и масштабной. От театральных критиков перешли к художникам, поэтам, кинематографистам, философам… 10 февраля 1949 года в «Правде» появилась статья «За советский патриотизм в искусстве», подписанная именем президента Академии Художеств А. Герасимова; 16 февраля там же вышла статья секретаря партбюро ССП Н. Грибачева «Против космополитизма и формализма в поэзии», а 3 марта главная газета страны поместила статью министра кинематографии СССР И. Большакова «Разгромить буржуазный космополитизм в искусстве». Погромные собрания прошли в Академии общественных наук, в Институте философии. В качестве «космополитов» были заклеймены искусствоведы А. Эфрос («этот пошлый буржуазный эстет оплевывал величайших гениев русской живописи – Сурикова, Репина») и О. Бескин («также специализировавшийся на борьбе с художниками-реалистами»), поэты П. Антокольский и М. Алигер, режиссер и кинодраматург Л. Трауберг, который «давно занял антинародные, чуждые традициям великой русской культуры позиции» («первые же его работы ознаменовались надругательством над творчеством великого русского писателя Гоголя: в театре он исказил пьесу “Женитьба”, а в кино – повесть “Шинель”») и многие другие. Большинство из них были евреями, хотя среди тех, по кому велся прицельный огонь, были и этнические русские: например, искусствовед Н. Пунин или кинодраматург и критик В. Сутырин.

Однако факт еврейского происхождения не всегда препятствовал успешной карьере даже в органах власти и сфере идеологии. Самый высокопоставленный еврей в стране – Л. Каганович до смерти Сталина, а также четыре последующих года сохранял статус члена Политбюро и заместителя председателя Совета Министров СССР; Л. Мехлис, в 1930‑х годах главный редактор «Правды», оставался членом Оргбюро и министром госконтроля; Л. Шварцман до 1951 года был заместителем руководителя следственной части по особо важным делам МГБ. Пьеса А. Штейна «Закон чести» дважды упоминалась «Литературкой» в статье против «космополитов» как пример правильного советского произведения. В составленный в мае 1949 года рекомендательный список «произведений, разоблачающих антинародную, лживую политику американских деятелей», разосланный во все концертные организации, вошли интермедии и фельетоны Рыклина, Ласкина, Германа, Зис­кинда, Ленча, Эрдмана и других литераторов отнюдь не «славянской» национальности, и факт этот ни у Лебедева, ни у Маленкова возражений не вызвал.

Представляется, что для Сталина, Фадеева и прочих Гурвич, Эфрос или Бояджиев если и были евреями, то евреями, так сказать, «ситуативными». Тем более не интересовало партийно-писательских руководителей еврейство Заславского, Штейна и других активных участников борьбы за насаждение гротескного советского патриотизма. «Полноформатными» евреями в их глазах были не лица еврейского происхождения, а люди, существовавшие в мире еврейской культуры, основным языком общения которых был идиш. Отношение к ним Сталина в конце 1940‑х – начале 1950‑х годов стало совершенно непримиримым. И если из всех критиков-«космополитов» арестован был лишь один Альтман (на следующий день после смерти Сталина – он был освобожден менее чем через три месяца), то судьба ведущих деятелей идишской культуры была намного более трагичной: почти все они были расстреляны, а организации, в которых они работали, – ликвидированы.

Не подлежит сомнению, что антисемитская кампания выросла из кампании антикосмополитической, в результате чего они слились в сознании современников и потомков практически воедино. Однако важно понимать, что механизмы их возникновения и динамика изначального развития все же были весьма различными.

 

 

О религиозной и этнической легитимности сионизма

Приятно, что внимание, уделяемое моей книге журналом «Лехаим», связано, видимо, не только с тем, что она вышла в престижной «Чейсовской коллекции» под грифом «Книжники» и при поддержке Фонда Ави Хай (Яков Рабкин. Еврей против еврея. Иудейское сопротивление сионизму. М.: Текст, 2009). Оно свидетельствует и о том, что многих книга задевает за живое.

Действительно, речь в ней идет о месте современного Государства Израиль и основавшего его сионистского движения в преемственности иудаизма и в еврейской истории. Вопрос этот столь важен, что вполне понятен накал страстей, им вызываемый. Если нас, евреев, в прошлом часто упрекали в излишней рассудочности, сегодня наше восприятие нередко ослепляют чрезмерные эмоции.

Книга моя научно-популярная и рассчитана не столько на специалистов, сколько на массового читателя. В ней используются данные, почерпнутые как в первоисточниках, так и в работах израильских и западных коллег. Задумана книга была в Иерусалиме, в Институте Бет-Мораша, где мне довелось изучать антисионистскую мысль в кругу убежденных сионистов, со многими из которых я дружу до сих пор.

В предисловии к моей книге видный израильский философ Йосеф Агасси пишет: «Как патриот Израиля и как философ, я убежден в том, что иудейское сопротивление сионизму – это важнейший элемент столь недостающего нам ныне честного обсуждения прошлого, настоящего и будущего Израиля». По мнению израильского социолога Йосефа Ходары, «эта книга показывает и объясняет основные течения еврейского религиозного антисионизма, который с точки зрения демографии и идеологии представляет собой боЂльшую опасность для Израиля как государства и как общности, чем вражда со стороны палестинцев и всех остальных арабов». (Удивительно, что Леонид Кацис, профессор Учебно-научного центра библеистики и иудаики РГГУ и, стало быть, человек, способный на конструктивную критику, признается на страницах «Лехаима» [2010. № 3], что мою книгу он не стал бы даже читать).

Так что направленность моей книги никак не идеологическая, а просветительская: познакомить читателя с традиционной и, в некоторой степени, с современной либеральной еврейской мыслью по вопросам сио­низма. Поскольку моя книга, написанная по-французски, переведена на двенадцать языков, ее содержанием, по-видимому, интересуется довольно широкий круг читателей.

Помнится, один знакомый позвонил из Торонто и спросил, к чему призывает моя книга: «Я уже две недели об этом думаю и никак не могу понять». «Именно в этом и цель книги, – ответил я, – дать читателю пищу для размышлений». Этого же принципа я стараюсь придерживаться в своей преподавательской деятельности. Но могу понять и тех сио­нистов, кого тема эта волнует настолько, что они, как и профессор Кацис, воспринимают ее с позиции «кто не с нами, тот против нас». Мне ближе отношение, которое выражено выбранными мною для эпиграфа словами Александра Твардовского: «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу».

Спустя несколько месяцев после моей вышла по-русски книга израильского историка Шломо Санда, в которой идет речь о еврействе как этносе (см.: Кто и как изобрел еврейский народ. М.: Эксмо, 2010). В то время как моя книга поднимает вопрос о взаимоотношениях между иудаизмом и сионизмом, т. е. о религиозной легитимности сио­нистского движения, работа проф. Санда посвящена вопросу этно-национальной легитимности сионизма. Он считает, что евреи родом из Польши, Эфиопии, Дагестана, Марокко, Грузии, Бухары и Йемена не имеют между собой ничего общего, кроме религии. Не будучи человеком религиозным, он, однако, признает лишь в иудей­ской традиции основу еврейской общно­сти.

Еще более недвусмысленно пишет об этом ничуть не более религиозный израильский публицист Боаз Эврон: «Все государства в мире, в том числе и Государство Израиль, появляются и исчезают. Государство Израиль тоже, конечно, исчезнет через сто, триста или пятьсот лет. Однако еврейский народ будет существовать, коль скоро существует иудейская религия, быть может, еще тысячи лет. Существование этого государства не имеет никакого значения для существования евреев… Евреи мира могут прекрасно жить без него».

Поэтому, даже с точки зрения далеких от иудей­ства израильских интеллектуалов, нет оснований беспокоиться о будущем евреев, коль скоро они будут придерживаться Торы и ее заповедей.

Но для многих слова Эврона – святотатство, ибо без Государства Израиль они не мыслят будущее еврейства. Отбрасывая Тору и соблюдение заповедей как основу еврейского самосознания себя изжившую (но используя при этом ее переосмысленную атрибутику), они вынужденно опираются на самосознание этно-национальное, укрепляемое конфликтом с палестинцами. Таким образом, выживание «светского еврейского народа» оказывается напрямую зависимым от увековечивания сионистского государства с его извечным противостоянием арабскому и мусульманскому миру.

В то же самое время доказательства существования такого народа вызывают сомнения у ряда израильских ученых. Санд отнюдь не одинок, заявляя, что этому изобретению, столь важному для теории и практики сионизма, чуть больше века. Более того, он утверждает, что истинными потомками древних иуде­ев являются не основавшие сионистское государство восточноевропейские евр­еи (которых он считает отдельно сложившимся этносом), а живущие на Святой земле палестинские арабы. При этом Санд опирается на то, что этот тезис в свое время выдвигали такие видные сионисты, как Давид Бен-Гурион и Ицхак Бен-Цви.

Полон сарказма риторический вопрос, который задает в этой связи Санд (в переводе с французского издания): «Поскольку у различных религиозных общин нет общей светской культуры, означает ли это, что евреев объединяют и выделяют узы крови? Представляют ли евреи “инородную расу-народ”, как начиная с XIX века это пытались доказать антисемиты? Если это так, то одержит ли в конце концов потерпевший в 1945 году военное поражение Гитлер концептуальную и интеллектуальную победу в “еврейском” государстве? Каковы шансы нанести поражение его теории, согласно которой евреям присущи определенные биологические признаки, если в Израиле есть немало людей, которые вчера говорили о “еврейской крови”, а сегодня верят в существование особого “гена еврейства”?»

В то же время Санд признает, что в течение прошлого века сложился новый, израильский народ, включающий в себя неевреев, число которых в стране продолжает неуклонно расти (почти треть населения Израиля). В таком случае Израиль должен прекратить считать себя государством евреев всего мира – народа, который, по его мнению, был «изобретен» в угоду сионистской идеологии, – и стать просто государством живущих в нем людей, то есть выражать национальные устремления всех его граждан.

Поскольку таким образом угасает мирская, этно-национальная мотивация сохранения именно еврейского государства, все большее значение приобретает мотивация религиозная, что делает национально-религиозный лагерь основным идеологическим оплотом сионизма. Именно в этом лагере многие верят, что создание сионистского государства – предвещающая окончательное Избавление (Геула) кульминация еврейской истории. Неудивительно поэтому, что понимание антисионистских взглядов крупнейших мыслителей иудейства становится сегодня все более актуальным. Понимание это столь же важно как для сторонников сионизма, так и для его хулителей, как для неевреев, так и для евреев.

Яков Рабкин, профессор истории Монреальского университета (Канада)

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 

 

 


[1]     Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001; Костырченко Г.В. Сталин против «космополитов»: Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М.: РОССПЭН, 2009.

[2]     История советской политической цензуры / Под ред. Т.М. Горяевой. М.: РОССПЭН, 1997; Власть и художественная интеллигенция: 1917–1953 / Под ред. А.Н. Артизова и О.В. Наумова. М.: МФ «Демократия», 1999; Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации: 1938–1953 / Под ред. Г.В. Костырченко. М.: МФ «Демократия», 2005; Сталин и космополитизм: 1945–1953 / Под ред. Д.Г. Наджафова. М.: МФ «Демократия», 2005.

[3]     «Первой жертвой той кампании, а стало быть, первым литератором, псевдоним которого публично раскрыли обозначенной в скобках его “девичьей” фамилией, стал мой добрый знакомый Нёма Мельников, за что на весь остаток его жизни прилепилось к нему прозвище – “Отец русской скобки”» (Сарнов Б. Как русский писатель и как еврей // Лехаим. 2003. № 3).