[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2010 НИСАН 5770 – 4(216)
От критики Канта к «Союзу добра и благоденствия»
Города и персонажи раннего еврейского Просвещения
Илья Баркусский
Задача определить момент появления того или иного исторического явления или процесса нередко превращается в сильнейшую головную боль для историков. События человеческих жизней, мысли и идеи пересекаются порой столь причудливым образом, что весьма затруднительно бывает проследить, где именно появились первые ростки и кто конкретно был зачинателем.
Это замечание вполне справедливо и в вопросе о происхождении еврейского Просвещения (Хаскалы). До сих пор не утихают споры о том, какую дату можно считать отправной и оправданно ли вообще такую дату устанавливать. С достаточной степенью определенности можно говорить лишь о географии этого движения в самом его начале.
Университет Альбертина в Кенигсберге. Рисунок Людвига Клерикуса. Около 1850 года. Архив Corps Masovia
Если мы возьмемся нарисовать карту ранней истории Хаскалы в Европе, то самыми жирными точками на ней однозначно следует отметить два города: Берлин, который в тот период был политическим, культурным и экономическим центром Пруссии, и столицу провинции Восточная Пруссия – город Кенигсберг, из которого, по выражению историка Генриха Греца, «вышло ближайшее возбуждение» Хаскалы.
Кенигсберг был основан в XIII веке тевтонскими рыцарями как очередная, но не самая главная база Ордена на землях балтийских племен пруссов. Изначально это был деревянный, а затем каменный замок, вокруг которого возникли небольшие литовско-прусско-германские поселения, со временем приобретшие статус самостоятельных городков с названиями Лебенихт, Альтштадт и Кнайпхоф. Лишь в 1724 году – году рождения Иммануила Канта – эти три города юридически были объединены в один с общим названием Кенигсберг.
Благодаря выгодному положению в устье реки Прегель Кенигсберг стал важным стратегическим и торговым центром. В 1525 году последний Великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт Гогенцоллерн принял лютеранство и распустил орден, положив таким образом начало традициям антиклерикализма, расцветшим впоследствии в этом регионе. Одновременно с секуляризацией ордена Кенигсберг был назначен столицей нового Прусского герцогства, в котором Альбрехт стал первым герцогом.
Альбрехт Гогенцоллерн прославился не только как дальновидный политик и умелый дипломат, но и как интеллектуал и меценат. Именно он начал собирать знаменитую кенигсбергскую «Серебряную библиотеку», сгоревшую в огне второй мировой войны, незадолго до того, как город приобрел нынешнее нелестное имя Калининград. Стараниями того же Альбрехта в 1544 году в Кенигсберге был открыт университет, ставший одним из первых на территории германских земель и получивший впоследствии название Альбертина в честь своего основателя. Превращение Кенигсберга в университетский центр позволило ему к концу XVIII столетия стать одним из важнейших в Европе «рассадников» идей Просвещения.
1.
Идеи Просвещения, зародившиеся в Англии во второй половине XVII века и получившие широкое распространение в Европе в XVIII столетии, были подхвачены евреями относительно поздно. Это было связано с тем, что из всех народов, населявших западную и центральную части Европейского континента, евреи дольше других продолжали существовать в рамках традиционного общества и очень медленно подвергались процессу модернизации. Отделенные от своих соседей христиан стенами гетто, а также языковым и культурным барьерами, они представляли собой корпорацию, наверное, даже более замкнутую, чем иные корпоративные системы Средневековья. Евреи имели свой суд, свою систему образования, свое общинное управление. Правовой базой, регулирующей все стороны еврейской жизни, было религиозное законодательство – алаха. Евреи жили в собственном культурном мире, замкнутом от посторонних, но и закрывавшем самим евреям возможность близкого знакомства с внешним миром.
С христианским окружением евреи предпочитали иметь лишь деловые контакты, а отношения европейских правительств к ним ограничивались, фактически, фискальными потребностями первых. Подчас налоговое бремя было весьма ощутимым, особенно если учесть извечное стремление европейских монархов ограничить сферу деятельности еврейского населения наименее прибыльными отраслями ремесла и торговли. Специальными законами определялось и количество евреев, имеющих право проживания в тех или иных городах или государствах. Так, и в начале XIX века, чтобы поселиться в австрийском, прусском или, например, баварском городе, еврею необходимо было получить особый «матрикул», который мог наследоваться только старшим сыном.
Несмотря на все эти препоны, уже в XVI–XVII столетиях в западноевропейском еврействе складывается прослойка состоятельных и авторитетных членов общины, которые благодаря своему богатству и обширным коммерческим связям оказываются в тесном контакте с элитой христианского общества. Этими людьми были так называемые «придворные евреи», служившие при европейских дворах поставщиками, монетчиками, банкирами и даже дипломатами.
Постепенно различия в образе жизни между крупными еврейскими предпринимателями и остальными членами общины становились столь существенными, что первые начали тяготиться своим неопределенным правовым положением и иногда предпочитали принять христианство, чем оставаться постоянной финансовой опорой для своих менее удачливых соплеменников. В иных случаях крещение оказывалось единственной возможностью изменить к лучшему свою жизнь: поступить на государственную службу, получить офицерский чин в армии, поселиться в городе, куда въезд для евреев был ограничен.
Но многие не были готовы так просто отказаться от веры, объединявшей их народ на протяжении тысячелетий. Ущербное положение соплеменников заставляло их испытывать душевную боль, а узкое пространство традиционных знаний, которое единственно было доступно большинству евреев, все больше стесняло их пытливые умы. Остаться со своим униженным и безнадежно отставшим от современной жизни народом или оставить его ради приобщения к бурно развивающейся европейской христианской культуре – этот вопрос, вынужденно поставленный ими перед собой, не имел однозначного ответа. Примеры Уриэля д’Акосты и Баруха Спинозы, жизнь которых была омрачена трагическим разрывом с еврейством из-за тяги к новым знаниям, еще не ушли в прошлое. А образец эллинистического синтеза, когда еврейская ученость мирно уживалась с греческим рационализмом, наоборот, казался бесконечно далеким, хотя и вызывал стойкий исследовательский интерес.
С течением времени немногие молодые евреи, сумевшие получить не только традиционное религиозное, но и европейское светское образование, стали находить друг друга. Их встречи происходили в аудиториях университетов, в светских салонах или на приемах еврейских банкиров и коммерсантов, в домах которых они состояли гувернерами. В обсуждениях и спорах начала постепенно выкристаллизовываться мысль о том, что остаться со своим народом в создавшихся условиях можно лишь одним способом – перекроив народ под себя. А для этого в первую очередь требовалось перестроить сознание евреев, раскрыть им глаза на тот пласт европейской культуры, которого они лишаются, погрузившись в глубины раввинистической учености и не стремясь ближе познакомиться с окружающей их действительностью. Нельзя, однако, сказать, что просвещенными молодыми евреями двигали исключительно эгоистические мотивы. Вовсе нет, и даже наоборот. Не стоит забывать, что речь идет о времени, когда о высоких целях еще думали и рассуждали всерьез.
Так, под влиянием непростых исторических обстоятельств начинают формулироваться идеи Хаскалы[1] и появляются личности, сделавшие воплощение этих идей своей жизненной задачей.
Моисей Мендельсон у Берлинских ворот Потсдама. Гравюра на меди Йохана Лёве по рисунку Даниэля Ходовецкого. 1792 год
2.
Первой и самой яркой звездой на небосклоне еврейского Просвещения стал берлинский писатель и философ Моисей Мендельсон (1729–1786), личным примером указавший путь сотням последователей. Выходец из семьи бедного переписчика Торы из германского городка Дессау, Мендельсон однажды пришел в Берлин, влекомый тягой к знаниям. Благодаря исключительно силе своего ума и неистовости стремления к истине к 60‑м годам XVIII столетия он стал одним из самых уважаемых и почитаемых германских философов Нового времени.
Оказавшись в кружке просвещенных берлинских интеллектуалов, Мендельсон быстро завоевал их уважение. Готхольд Эфраим Лессинг, написавший первое громкое сочинение, в котором еврей был выведен в качестве положительного персонажа («Евреи»), посвятил ему одну из своих самых известных пьес – «Натан Мудрый». Мендельсона не только не стеснялись, но и почитали за честь приглашать к себе содержатели модных берлинских салонов. Прусский король Фридрих Великий повелел поставить в своем личном кабинете его бюст. В 1763 году работа Мендельсона «О достоверности в метафизических знаниях» обошла по конкурсу в Королевской академии наук сочинение самого Канта, который с этого момента стал его постоянным адресатом.
В 1777 году Мендельсон по торговым делам (а в основной своей профессии он был коммерсантом) посетил Кенигсберг. Здесь свидетелями встречи двух великих умов стали многие студенты университета Альбертина. Современник так описывает это событие:
Не обращая особого внимания на присутствующих, но тем не менее продвигаясь вперед осторожными и медленными шажками, маленький, физически уродливый еврей с козлиной бородкой вошел в лекционный зал и остановился недалеко от входа. Как можно было ожидать, замелькали насмешливые и презрительные улыбки, которые вскоре сменились какими-то щелкающими звуками, свистками и топотом; однако, ко всеобщему изумлению, незнакомец стоял с ледяным спокойствием, будто привязанный к своему месту. Потом, словно желая ясно показать, что собирается дожидаться профессора, он пододвинул к себе свободный стул и сел. Кто-то приблизился к нему и задал вопрос, что он здесь делает, и он кратко, но вежливо ответил, что хотел бы остаться здесь, чтобы познакомиться с Кантом. Только появление самого Канта утихомирило наконец этот гвалт. Его лекция переключила всеобщее внимание на совершенно иные вещи, и все так увлеклись, настолько погрузились в море новых идей, что совершенно забыли о присутствии еврея.
Когда лекция закончилась, еврей с настойчивостью, резко контрастировавшей с его прежним поведением, стал протискиваться вперед сквозь толпу, чтобы подойти к профессору. Студенты едва ли обращали на него внимание, но вдруг опять раздался презрительный смех, который тут же уступил место изумлению, потому что Кант, бросив на незнакомца быстрый задумчивый взгляд и обменявшись с ним несколькими словами, вдруг сердечно пожал его руку и потом его обнял. Сквозь толпу, как пламя в зарослях сухого кустарника, мгновенно пронесся шепоток: «Это Мозес Мендельсон. Еврейский философ из Берлина». Студенты почтительно расступились, и два мудреца, рука в руке, покинули лекционный зал[2].
К сожалению, встреча двух философов была краткой. Мендельсон лишь два дня пробыл в Кенигсберге. Торговые дела требовали его присутствия в Мемеле (нынешней Клайпеде). На обратной дороге в Берлин он вновь заехал в Кенигсберг и посетил несколько лекций в Альбертине. Сопровождал его в этой поездке один из любимых учеников Канта Маркус Герц. Не решаясь, очевидно, напрямую обратиться к Мендельсону из опасения отвлечь его от срочных дел, Кант выражает Герцу свои сожаления по поводу отъезда Мендельсона. Сколько печальной мудрости и человеческого такта таится в словах великого философа:
Дражайший друг!
Сегодня Вы и (смею надеяться) мой достопочтенный друг господин Мендельсон уезжаете отсюда. Иметь в Кенигсберге для постоянного и тесного общения человека столь деликатного, доброжелательного и умного дало бы моей душе ту пищу, которой я здесь абсолютно лишен и отсутствие которой с возрастом ощущаешь все острее; ибо о том, что касается тела, и в этом отношении Вы меня знаете, я думаю лишь в последнюю очередь, без забот и печали, полностью удовлетворившись теми земными благами, кои выпали на мою долю. Между тем я не сумел устроить так, чтобы в полной мере воспользоваться единственной в своем роде оказией и насладиться обществом этого необычайно приятного собеседника, отчасти из опасения оказаться ему в тягость в здешних его делах. Третьего дня он оказал мне честь, посетив две мои лекции – я угостил его, так сказать, а` la fortune du pot[3], ибо стол не был накрыт в расчете на столь видного гостя. Моя манера читать, должно быть, показалась ему несколько сумбурной, так как я вынужден был суммарно повторить прерванную каникулами предыдущую лекцию, что заняло большую часть времени; при этом ясность и упорядоченность первого доклада в значительной мере пострадали. Прошу Вас и в дальнейшем поддерживать в этом достойном человеке дружеское расположение ко мне[4].
3.
Благодаря авторитету Мендельсона и популяризации идеи о равенстве евреев с христианами в сочинениях Лессинга и либерального публициста, историка и экономиста Христиана Вильгельма фон Дома общественное мнение в Пруссии начинает менять свое отношение к евреям. В среде интеллектуальной элиты появляется интерес к этому доселе непонятному и пугающему своей чуждостью народу, который оказывается способен давать таких представителей, как Мендельсон. Новому взгляду на еврейство способствовало и развитие идей Просвещения, утверждающих, что никакие религиозные, этнические или иные различия не должны служить поводом для дискриминации человека человеком.
Маркус Герц. Гравюра XVIII века
Однако весьма непросто было победить вековые предубеждения. Прошло немного времени, и в среде германских интеллектуалов раздались удивленные возгласы. Почему Мендельсон, по образу жизни и по своим достижениям на ниве рационалистической философии проявляя себя законченным европейцем, продолжает сохранять верность отжившим традиционным идеалам соплеменников? Почему он не отрекается от иудаизма и не переходит в христианство?
Мендельсон, далекий от публичных баталий и предпочитавший углубленные философские занятия в кабинетной тиши, вынужден был вступить в дискуссию с теми, кто задавался подобными вопросами. Доказательства сочетаемости традиционного иудаизма с принципами Просвещения он публикует в своем объемном труде «Иерусалим», изданном в 1783 году. Здесь, подытоживая приведенные аргументы в пользу своей приверженности иудаизму, он обратился к современникам с призывом:
Братья! Если вам есть дело до истинного Б-жественного блаженства, то не допустим обмануть себя никаким единомыслием там, где очевидным планом и конечной целью провидения является многообразие. Никто из нас не думает и не чувствует в точности так же, как его ближний; почему же мы тогда хотим вводить друг друга в заблуждение лживыми словами? К сожалению, мы это делаем в нашей повседневной жизни, в нашем будничном общении, которое особого значения не имеет; но зачем же допускать такое в тех вещах, которые касаются нашего временного или вечного блага, всего нашего предназначения? <...> Сильные мира сего, <...> ради вашего и нашего блага, не используйте ваш могущественный авторитет для того, чтобы превратить какую-нибудь вечную истину, без которой гражданское благополучие никак не пострадает, в закон, а не имеющую никакого отношения к государству религиозную доктрину – в государственную религию! Обращайте внимание на поступки и поведение людей; именно это привлекайте к суду мудрых законов, а нам оставьте мысли и речения, как это и было даровано нам нашим общим Отцом в неотъемлемое наследство и в виде непреложного права[5].
Однако «сильные мира сего» не спешили сразу взять эти слова на веру. Борьба за эмансипацию евреев Пруссии и других германских земель шла с переменным успехом всю первую половину XIX столетия, и лишь в 60‑х годах, одновременно с объединением Германии в единое государство, было достигнуто полное равноправие. Однако призыв Мендельсона не остался неуслышанным. И первыми, кто откликнулся на него, были сами евреи.
4.
С 80‑х годов XVIII века в крупнейших прусских городах стали появляться кружки маскилим – сторонников еврейского Просвещения – Хаскалы. Своей целью маскилим видели подготовку почвы для приобщения евреев к европейской культуре. Тем самым, они полагали, будут наконец стерты любые, кроме религиозных, отличия между евреями и христианами и созданы условия для распространения на евреев общих законов гражданственности.
Первым после Берлина европейским городом, где выросло такое объединение просвещенных евреев, стал Кенигсберг. Причинами столь заметной роли восточнопрусской столицы в истории Хаскалы можно предполагать выгодное месторасположение города как торгового и культурного центра на пересечении Востока и Запада, а также особый культурный статус Кенигсберга в этот период.
Конец XVIII – начало XIX столетия – период расцвета столицы Восточной Пруссии как северогерманского центра науки и культуры. Тогда Кенигсберг был средоточием множества выдающихся людей: здесь начинал свою деятельность идеолог свободного литературного направления «Буря и натиск» Иоганн Георг Гаман (1730–1788), творил поэт, мыслитель и один из первых историков культуры Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803), порождал свои остроумные умозаключения писатель-сатирик Теодор Готлиб Гиппель (1741–1796). Лекции в Альбертине посещал в те годы и Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822), о роли которого в истории европейской литературы можно даже промолчать. В начале XIX века в Кенигсберге осел и открыл обсерваторию при Альбертине знаменитый берлинский астроном Фридрих Вильгельм Бессель (1784–1846), первым измеривший расстояние до звезд и рассчитавший кривизну поверхности земного шара. До сих пор в окрестностях бывшего Кенигсберга можно найти холмы, на которых располагались триангуляционные точки Бесселя, где он производил свои расчеты. В эти же годы в Кенигсберге создается сильнейшая физико-математическая школа Неймана-Якоби, в рамках которой впервые была использована принятая ныне во всех мировых технических вузах методика преподавания: лекция–семинар–лаборатория.
Иммануил Кант. Фотогравюра с прижизненного портрета Доблера. Из берлинской коллекции Photographische Gesellschaft
Но несмотря на обилие ярких личностей, живших и творивших в Кенигсберге в те годы, в первую очередь возросший авторитет города среди других европейских культурных центров был связан с деятельностью Иммануила Канта. Дискуссии, которые разворачивались между Кантом и его берлинскими оппонентами, привлекали интерес не только студентов-христиан, но и евреев, стремившихся узнать как можно больше о достижениях европейской цивилизации. Кстати, заслугой именно Канта как декана философского факультета принято считать разрешение некоторым любознательным евреям попасть в число университетских слушателей и академических граждан Кенигсберга в этот период.
Среди наиболее ярких последователей кантовской философии из числа евреев следует назвать трех еврейских просветителей, считавших себя его учениками: известного врача Маркуса Герца, свободного философа Соломона Маймона и директора берлинской фрейшуле[6] Лазаря Бендавида.
5.
Маркус Герц, родившийся в Берлине в 1747 году, то есть почти на двадцать лет позже Мендельсона, происходил, как и тот, из семьи бедного переписчика еврейских текстов. Способный юноша, Маркус не мог продолжать образование в Берлине, где еще не было университета, а вынужден был отправиться в Кенигсберг, чтобы для начала поступить учеником в торговую фирму своих родственников. Однако торговля не надолго отвлекла его от интереса к наукам, и вскоре он поступил на медицинский факультет в кенигсбергский университет Альбертину. Основным же его увлечением стала философия, благодаря которой он близко сошелся с Кантом и стал одним из его любимых учеников.
Успехи Герца на философском поприще оказались столь велики, что Кант, разрабатывавший в тот момент свою систему, обратил взор на пытливого молодого человека и, будучи уже профессором, даже избрал его помощником при защите своей темы. Однако, несмотря на все старания покровителя, Герц, как еврей, не мог получить в Альбертине степени доктора. Это обстоятельство заставило его вернуться в Берлин, где он присоединился к мендельсоновскому кружку. Но и здесь он продолжал оставаться верным учеником Канта и защищал его учение в вопросе о соотношении Знания и Веры даже против самого Мендельсона.
В Берлине Маркус Герц стал зарабатывать врачебной практикой. Именно ему приписывают высказывание о пациенте, предпочитавшем лечиться по медицинским справочникам: «Этот человек погибнет от типографской ошибки». Он же стал одним из первых сторонников Мендельсона на поприще еврейского Просвещения. Как активный борец за возвращение древнееврейского языка в повседневный обиход Герц, даже находясь в Берлине, был одним из постоянных авторов еврейского кенигсбергского журнала «А-Меасеф», о котором еще будет сказано ниже.
В 1782 году с целью отразить многочисленные нападки противников еврейского равенства Мендельсон поручил ему перевести на немецкий язык сочинение английского еврейского мыслителя Менаше бен Исраэля Vindiciae Judaeorum[7] (в переводе Герца: «Rettung der Juden»), написанное в XVII веке для воздействия на британское общественное мнение. Сам Мендельсон пишет к нему предисловие, где впервые, еще до создания «Иерусалима», выступает как пламенный публицист, защищающий еврейскую веру от несправедливых обвинений.
Полученные в Альбертине знания в области медицины обеспечили Герцу в Берлине богатую практику и сделали его популярным врачом, а его познания в кантовской философии позволяли ему читать публичные лекции, на которые собирался цвет берлинского общества. Даже наследник прусского престола будущий король Фридрих Вильгельм III посещал его дом, чтобы послушать выступления о философии, физике и медицине. Впоследствии Герц решением самого прусского короля был возведен в звание профессора, несмотря на нескрываемое им еврейство.
Приблизительно с 1786 года дом Герца в Берлине превратился в пышный салон, хозяйкой которого стала жена Маркуса красавица Генриетта. Очень скоро салон Генриетты Герц стал центром берлинской интеллектуальной жизни, где происходили встречи между глубокомысленными поклонниками Канта, Мендельсона и Лессинга и представителями только входившего в моду германского романтизма.
Получившая хорошее домашнее образование, молодая и яркая Генриетта, в отличие от своего уже немолодого и степенного мужа, была женщиной возвышенной, легкой в общении, предпочитавшей не связанную строгими ограничениями жизнь. О ее бессчетных амурных связях в Берлине ходило множество слухов, и чаще всего не беспочвенных. Из многочисленной публики, посещавшей ее салон, она выделила особый кружок посвященных, названный «Лига добродетели». Членами этого круга были и юные братья Гумбольдт – Вильгельм и Александр, первый из которых стал впоследствии великим реформатором системы образования в Пруссии и учредителем Берлинского университета (ныне носящего его имя), а второй – знаменитым путешественником и естествоиспытателем. Члены этого «тайного общества» общались посредством секретного шифра. Одно время им был еврейский алфавит, которому Генриетта обучила влюбленного в нее Вильгельма Гумбольдта. Таким причудливым образом было найдено одно из решений сложной задачи, поставленной перед собой ее мужем, – превратить древнееврейский язык в язык каждодневного использования.
«Лига добродетели», имея по сути очень мало общего со своим названием, стала, по выражению историка Семена Дубнова, «школой практического романтизма», явившегося отражением романтизма литературного. В отличие от интеллектуальных споров о природе окружающего мира и судьбах человечества, ведущихся за дверьми кабинета супруга, здесь шел романтический спор страстей за обладание сердцем красавицы Генриетты. Победителем в этой схватке вышел апостол крайнего романтизма и сторонник доктрины «свободной любви» Фридрих Шлейермахер. Отношения модной еврейской красавицы и молодого берлинского проповедника получили широкую огласку. В ход даже пошли карикатуры, изображавшие худого и низкорослого Шлейермахера, торчащего из кармана высокой и дородной Генриетты.
Оба влюбленных, между тем, уверяли общество в своих чисто дружеских отношениях. Лишь после смерти Маркуса Герца в 1804 году союз просвещенной светской еврейки и романтического христианского националиста и будущего известного философа распался.
Оставшись одна, со скудным достатком от наследства умершего супруга, Генриетта блюла верность иудаизму лишь до тех пор, пока не умерла ее мать. В отличие от принципиального Маркуса, сохранявшего приверженность своей вере до конца, Генриетта не принимала христианство исключительно из-за нежелания огорчать религиозные чувства матери. Это обстоятельство однажды помешало ей стать воспитательницей юной прусской принцессы Фредерики Шарлотты Вильгельмины (больше известной нам как Александра Федоровна – жена русского императора Николая I), поскольку такая должность была сопряжена с обязательным принятием лютеранства. Но в 1817 году, сразу после смерти матери, Генриетта стала христианкой, полагая вслед за Шлейермахером, что иудей не может быть полноценным гражданином Германии.
Музыкальный вечер у Генриетты Герц. За роялем – Авраам Мендельсон, справа – философ Фридрих Шлегель. Рисунок Иоганна Шадова
Подобные жизненные коллизии не обошли стороной и членов семей других ранних маскилим, потерявших моральную устойчивость при встрече со свободным до легкомыслия духом европейской светской жизни. Так, старшая дочь Моисея Мендельсона Доротея, которая в молодости была членом «Лиги добродетели», развелась с мужем-иудеем и стала любовницей, а впоследствии и женой немецкого романтика и друга Шлейермахера Фридриха Шлегеля, известного своим исключительно откровенным эротическим романом «Люцинда». В середине своего жизненного пути Доротея приняла католичество и, проживая в Вене, посещала изредка в Германии и Италии своих сыновей от первого мужа, также крещеных. Подобная судьба постигла ее сестер и братьев. Из всех детей великого борца за идеалы иудаизма Моисея Мендельсона только старший, Иосиф, остался в еврействе до самой своей смерти в 1848 году.
Как уже было сказано, несмотря на успехи Просвещения, невозможность для еврея стать полноценным членом общества сохранялась еще долго. Это обстоятельство заставляло многих, как и раньше, искать выход в перемене веры. И здесь интересным образом проявилось влияние на еврейские просвещенные умы философии Канта и его взгляда на природу иудаизма. В 1798 году в сочинении «Спор факультетов» Кант превознес очищенное от церковности христианство и предложил евреям использовать его вместо «гетерономной» системы «лишенных нравственного и духовного смысла» ритуальных законов иудаизма. Этот призыв многими был использован как соломинка, бросаемая утопающему.
Например, один из лидеров Хаскалы Давид Фридлендер обратился к пробсту[8] Теллеру со ставшим знаменитым письмом, в котором он просил принять его и его сподвижников в лоно христианства, но с позволением не признавать догмата о Сыне Божьем в его церковном смысле. Естественно, в подобной просьбе ему было решительно отказано, и этот эпизод навсегда остался в еврейской истории не более как поучительным анекдотом.
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Слово «Хаскала» происходит от еврейского глагола «лехаскил» – «просвещать».
[2] Евреи в современном мире. История евреев в Новое и Новейшее время: Антология документов. Сост. П. Мендес-Флор, Й. Рейнхарц. Т. 1. М.–Иерусалим, 2003. С. 124–125.
[3] Чем Б-г послал (фр.).
[4] Евреи в современном мире… С. 136.
[5] Там же. С. 138–139.
[6] Фрейшуле – еврейские школы нового типа, создаваемые сторонниками Хаскалы в Пруссии. Здесь преподавались как традиционные еврейские предметы, так и светские науки и языки.
[7] В защиту евреев (лат.).
[8] Пробст – глава Германской протестантской церкви (с резиденцией при верховной консистории в Берлине).