[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2008 ТАМУЗ 5768 – 7(195)
Вадим Руднев и всЁ-всЁ-всЁ…
Михаил Дзюбенко
В 1987 году мне попалась статья «Текст и реальность: направление времени в культуре». Это был ксерокс из «Wiener Slawistischer Almanach», достать который тогда было довольно сложно, тем более студенту. Текст меня поразил – не только редким для филологии вниманием к неклассической физике, но и фундаментальным выводом: «...Поскольку любой предмет реальности в нашем мире изменяется во времени в сторону увеличения энтропии, а текст ее исчерпывает, то, следовательно, можно считать, что сам текст движется по времени в противоположном направлении – уменьшения энтропии и накопления информации. Таким образом, текст – это “реальность” в обратном временном движении». Я понял, что появился новый ученый, который не берется за случайные темы и не делает случайных выводов. Собственно, уже одной этой статьи было достаточно, чтобы остаться в истории науки. Статья была подписана «Вадим Руднев».
Фамилию эту я знал: Петр Александрович Руднев, известный стиховед, одно время работал в Тартуском университете, который в 1970–1980-х годах слыл оплотом семиотики и структурализма. Однако имя Вадима я слышал впервые.
Но через несколько месяцев, оказавшись в Риге, от поэта Николая Гуданца я узнал, что здесь-то и живет Вадим Руднев.
Руднев жил за Московским вокзалом. Идя к нему, я ожидал увидеть солидного ученого, который посмотрит на меня если не свысока, то отстраненно и уж едва ли удостоит разговора. В темном подъезде пожилая женщина открыла мне дверь квартиры, и навстречу вышел невысокий лысоватый мужчина с небольшой острой бородкой и подвижными глазами. В его лице настороженность боролась с доброжелательным любопытством. И ни тени фанаберии. Так началось наше знакомство.
Вадим Руднев действительно оказался сыном П.А. Руднева. «Общая атмосфера филологических бесед, обсуждение книг, в частности вышедшей недавно книги стихов Давида Самойлова “Дни”, – вспоминает Вадим о старших школьных годах, – произвели на меня такое впечатление, что я понял, что мое призвание – филология. Две книги оказали на меня неизгладимое впечатление – “Проблемы поэтики Достоевского” М.М. Бахтина и “Анализ поэтического текста” Ю.М. Лотмана». Именно у Лотмана в Тартуском университете и учился Вадим, однако говорит о своем учителе с уважением, но без привычного интеллигентского восторга. Называя его спецкурсы «гениальными», он тем не менее посвятил ему язвительную статью «Сумасшедший профессор». Отношения между тартускими светилами, среди которых преобладали евреи, были непростыми:
«Отец вообще был типичный космополит. Ничего в нем не было еврейского… кроме носа. Я помню, ему надо было бежать из Тарту, потому что Лотман его совершенно затравил. И он рассказывал: когда я послал в Барнаул свои документы, меня с восторгом приняли, но когда я послал свою фотографию, мне сразу же отказали. Отец был блестящим ученым, но только в очень узкой области стиховедения, и великолепным педагогом. Он Мишку Лотмана обучил, сделал ученым, Лотман его благодарил за это».
Тем не менее тартуская школа, изучавшая знак, не прошла для Вадима даром. Он выработал, если угодно, пансемиотический подход к реальности: «…Реальность есть не что иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую». Поэтому необходимо изучать «морфологию реальности» (это название одной из книг Руднева) и учитывать изменяющееся сознание человека.
Во второй половине 1980-х Вадим заведовал отделом культуры журнала «Даугава». В конце этого бурного десятилетия Вадим вместе с Максимом Шапиром (его некролог см.: Лехаим, 2006, № 10) составят и выпустят два «молодежных» номера. С их страниц к широкой публике впервые обратятся многие известные позже авторы, среди них и постоянный автор «Лехаима» Леонид Кацис.
Но в 1987–1988-м самым популярным рижским журналом был «Родник». Именно там Руднев печатает цикл статей «Введение в ХХ век», который станет основой для «Словаря культуры ХХ века». Он выйдет в 1990-х годах в Москве тремя изданиями и станет интеллектуальным бестселлером. Кстати, другим интеллектуальным бестселлером Руднева станет комментированный перевод «Винни-Пуха», выполненный им совместно с Т.А. Михайловой. В тексте, который казался всем хрестоматийно известным по пересказу Б. Заходера, Руднев открыл мифологический подтекст и языковые игры, ставящие его в один ряд с произведениями Джойса и Фолкнера. Рудневско-михайловский «Винни-Пух» тоже вышел в Москве тремя изданиями.
Однако настоящим героем Вадима Руднева стал философ Людвиг Витгенштейн, к тому времени представленный на русском языке лишь «Логико-философским трактатом», да и то в переводе 1958 года, и несколькими отрывками из других работ. Руднев не только переводит трактат заново, снабжая его обширнейшими комментариями, но и открывает русскому читателю многие неизвестные труды философа: в 2005 году на русском языке выходит солидный том. Не менее важен для Руднева Витгенштейн-человек: в 1993 году, на излете существования, издательство «Прогресс» выпустило составленный Вадимом сборник «Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель», а спустя девять лет вышла монография Руднева «Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни». В этих книгах едва ли не впервые в отечественной литературе поставлен вопрос о еврействе знаменитого философа.
В прогрессовском сборнике были напечатаны воспоминания Фани Паскаль, которая в середине 1930-х в Кембридже учила Витгенштейна русскому языку. Летом 1937 года философ побывал у нее и еще у нескольких людей с тем, что он называл «исповедью». Один из «грехов», в которых он исповедовался, касался его еврейского происхождения:
«...Он сказал, что понял, что большинство знавших его людей, включая и друзей, воспринимают его на 3/4 арийцем и на четверть евреем. На самом деле пропорция обратная, а он не предпринял до сих пор ничего, чтобы предотвратить это недоразумение». Правда, еврейские предки Витгенштейна были крещены, а сам он получил католическое воспитание (как пишет Фаня, «“Слегка еврей”, – сказала бы моя бабушка»), так что вплоть до прихода Гитлера к власти и аншлюса родной философу Австрии он едва ли задумывался над этим.
В книге «Божественный Людвиг» Руднев посвятил еврейству Витгенштейна отдельную главку. Несмотря на то что в 1930-х годах философ был готов отождествить себя с гонимым народом, его отношение к нему было куда сложнее. Руднев напоминает о том, что в недавно вышедшей книге «Еврей из Линца» один австрийский историк «доказывает, что Витгенштейн и Гитлер учились в одном классе, демонстрируя школьную фотографию по принципу – пятый справа Гитлер. Но по фотографии начала века, где и тому и другому 14–15 лет, трудно сказать что-то определенное». А когда после аншлюса Австрии Витгенштейна спросили, не боится ли он за судьбу своих родных, он как будто бы ответил: «Они такие богатые, что их не тронут». Самое интересное, что он оказался прав.
Одним из учеников Витгенштейна был Норманн Малкольм. Переведя его книгу «Состояние сна» и поучаствовав в начале 1990-х в работе Института сновидений, который возглавлял поэт и психолог Владимир Друк, Руднев начинает заниматься тем, что позже получит название «психосемиотики». «Основной тезис психосемиотики состоит в том, что психическая болезнь – это болезнь языка». «Болен не человек – болен текст», при анализе которого необходимо учитывать темперамент, психическую конституцию и состояние сознания того, кто текст создает, и того, кто его воспринимает.
Здесь Вадим Руднев вступает в диалог со своими знаменитыми предшественниками, среди которых основатели мирового и российского психоанализа. И говорит, что свою связь с еврейством он осознает не столько кровно, сколько идейно – «через Витгенштейна и через Фрейда»:
«Мы с Кацисом писали единственную совместную работу – рецензию на книгу И.Д. Ермакова “Психоанализ и литература”, – рассказывает он. – И я спрашиваю: как психоанализ связан с Талмудом? А он говорит: напрямую. Ведь они же все были евреи. То есть почти все первое поколение. Это была еврейская наука, и, видимо, на каких-то глубинах бессознательного это действительно очень близко к талмудической традиции».
В отличие от психиатров, стремящихся привести все психическое разнообразие к некоей средней «нормальной реальности», Руднев утверждает, что такой реальности не существует вовсе: «реальность принимает форму соответствующей психопатологии», «как бы облегает ее». Не случайно его последняя, еще не опубликованная работа называется «Введение в шизореальность»: «Художественный дискурс, погружая читателя и автора в мифологическую протореальность, тем самым на время освобождает его от тесного шизомира». Здесь Руднев вступает в полемику с Фрейдом:
«Фрейд – это один из самых близких для меня людей. У меня было сначала такое обожание, а вот совсем недавно началась борьба. Я как-то вырос из психоанализа и стал его критиковать. Для меня бессознательное – это не все плохое, что человек забывает (человек, по-моему, ничего плохого не забывает), а это такая креативная сила, которая приходит на помощь, когда человеку уже больше некуда деваться».
Работоспособность Руднева поражает. Пятнадцать книг, сотни статей. А еще переводы, телепередачи… Трудно поверить, что все это сделано за первые полстолетия жизни. А сколько еще впереди!..
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.