[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2008 НИСАН 5768 – 4(192)
«Мода на рынке»
Из цикла «Место для жизни – квартирные рассказы»
Юлия Винер
На вопрос, как дела, Моти неизменно и вполне искренне отвечал – идут. И не только из врожденного оптимизма – экономический спад, который терзал в ту пору нашу страну наряду с террористическими актами арабских самоубийц, затронул его мало. Для своей небольшой одежной лавки на рынке, которая так и называлась – «Мода на Рынке», он безошибочно закупал такой товар, который полностью отвечал вкусам и запросам обитателей рыночного квартала и тех, кто приходил на рынок. А продавал недорого, наценку делал минимальную, брал количеством. Он был умелый торговец, знал, когда сделать скидку, когда дать в кредит, когда пошутить с покупательницей. Барыши были нежирные, зато постоянные.
А раньше дела его шли еще лучше, и за годы Моти сумел не только обеспечить семью, но и подкопить кое-что. У него и бумаг был небольшой пакет, и участок земли в промышленном районе на окраине, и хорошая квартира. Поэтому теперь он сидел в своей лавке не столько по необходимости, сколько по привычке и из чувства торговой чести. Да и что бы он делал, куда бы пошел, если не в лавку? Жена три года назад скончалась от внезапной сердечной болезни, дети были взрослые, обученные и обеспеченные, все они любили и уважали Моти и жили близко, но сильно заняты были своими делами и семьями. А в лавке народ, среди покупателей бывают знакомые, можно перекинуться словечком, узнать местные новости. А нет никого – тоже хорошо, можно почитать газету, а то и книжку, Моти это любил. Любил он и развлечься, в ресторан там, или на природу выехать на шашлыки, или к морю, а то и в Турцию с компанией махнуть на недельку. Но без пары, даже если с компанией, это было как-то не так, все время чего-то не хватало.
Попросту говоря, женщины. Конечно, женщину найти было нетрудно, вдов и разведенок кругом было в достатке, но, прожив много лет с красивой и веселой женой, Моти стал переборчив.
Он давно уже поглядывал на светлокожих, полных, не по-здешнему тщательно одетых женщин, во множестве наехавших вдруг из России некоторое время назад. У них даже походка была другая, не разболтанная, аккуратная. Еврейки они или нет, было не очень ясно, но это и неважно. Если не еврейки, даже интереснее. Моти никогда не имел дела с нееврейской женщиной, и это манило. Но пока была жена, это была так, фантазия, а теперь хотелось эту фантазию осуществить.
Женщины эти нередко заходили и в его лавку. Моти пытался с ними заигрывать, но безуспешно. На его шутки они то ли не умели, то ли не хотели отвечать, может, и не понимали их, а только смотрели на Моти с обидным удивлением и подозрением, а товары его щупали, как ему казалось, с насмешкой. Однако покупали. Впрочем, со временем они стали понимать лучше, и одна или две отшили его незаслуженно грубо.
– Ты что, – сказала ему одна, которой он сделал особенно цветистый комплимент, – так и поверил, что все русские женщины – бляди? Не возбуждайся, дедок, не обломится.
А он ничего такого и не думал и надеялся только, что эти женщины немного помягче здешних. Странно. Он когда-то читал один русский роман, там женщины были задумчивые, деликатные, говорили своим мужчинам много чувствительных слов и готовы были ради них на все.
Да и какой же он дедок? Шестидесяти нет, в самом соку. Может, их моя борода пугает, подумал он. Бороду он отпустил ради зубов, чтобы прикрывать их, как-то лень было чинить. Но в бороде было уже много седины, она его не украшала, а старила. Моти пошел и подправил зубы, а бороду сбрил и сразу помолодел на десять лет.
– Эх, Матитьяу, и чего тебе неймется? – говорил ему Михаэль, тоже из приезжих, с которым они немного подружились. Он один так называл Моти, говорил, жалко портить такое роскошное имя. – Чего ты с нашими русскими бабами потерял? Ищи среди своих, лучше будет.
– Хочется, – упрямо отвечал Моти. – Что-то в них такое есть, другое...
– Чего другое? Что у них, груди на спине или волосы на пятках? Небось блондинки нравятся, так ведь тоже крашеные.
– Есть и некрашеные...
– Да хоть и некрашеные, все равно. Другое в них только одно – ментальность. Ментальность, предупреждаю, совсем другая. Смотри, нагреешься!
– Э, ментальность. В койке справлюсь, так и ментальность пропадет.
– Да и в койке...
Но Моти не слушал приятеля и продолжал свои попытки. Наконец он преуспел.
Женщина, правда, была не иммигрантка, а приехала сюда как туристка и нелегально осталась на заработки. Зато уж настоящая русская, Инесса. Из маленького городка в Белоруссии, но это ведь все равно. И образованная, врач, уж очень их там, в Белоруссии, нищета замучила. Она, например, рассказывала, что за десять тысяч долларов там можно купить четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами. Все-таки в малоразвитой стране есть свои преимущества! Вот она и приехала зарабатывать на квартиру недавно женившемуся сыну. Но это ей долго придется тут кантоваться, на уборке не разбогатеешь.
В этой женщине Моти нашел все, что искал. Правда, хотелось чуть помоложе, ей было уже под пятьдесят, но живая, ласковая и нетребовательная. Общаться было трудновато, приходилось по-английски, который оба знали слабо, но и в этом была своя прелесть – у них очень скоро появились свои условные жесты и интимные гримасы, ломаные английские выражения, бессмысленные для других, но понятные и смешные им обоим.
И детям она понравилась, была в меру общительна, в меру стеснительна, лишнего не молчала и лишнего не говорила. Она с радостью принимала участие в семейных и религиозных праздниках, с необидным любопытством расспрашивала про незнакомые ритуалы и обычаи. И внукам понравилась, особенно маленьким, которым показала несколько занятных игр и сама с ними играла. Внуки-подростки наперебой учили ее ивриту, она стала понемногу его осваивать. А старики ценили, что с ней можно посоветоваться насчет болезней. Короче, все обширное марокканское семейство Моти приняло ее с симпатией.
И Моти, который завел этот роман больше из любопытства, чувствовал, что начинает всерьез привязываться к этой Инессе, да и она к нему тоже. Они уже полгода жили вместе, Моти был доволен, что она экономит свои квартирные деньги, и на хозяйство давал ей не скупясь. А она быстро и ловко наладила это хозяйство, начала было кормить Моти незнакомыми блюдами, но увидела, что он не в восторге, и тут же стала учиться готовить, как ему надо. Он из благодарности ел, хотя поначалу выходило не очень. В своей лавке он разрешил ей брать, что она захочет, и в рестораны водил, и на шашлыки с приятелями возил, и всем она понравилась. Только в Турцию не съездили, Инессе нельзя было выезжать за пределы страны, потому что она находилась тут незаконно и обратно бы уже не пустили.
Она продолжала убирать чужие дома и посылала теперь сыну все заработанные деньги. И Моти ни слова не говорил, никогда даже не спрашивал, сколько она посылает. Наоборот, он нашел ей очень хорошее место в большой и богатой вилле, где платили по самым высоким расценкам и прямо в долларах, хотя и понимал, что тем самым приближает момент ее отъезда.
– И пусть едет! – убеждал его приятель Михаэль. – Я бы на твоем месте даже из своих подкинул, сколько ей недостает, и пусть уезжает скорее. Ты свое получил? Ее не обидел? Ну и не порти впечатления. Покушал сладкого – и отвали от стола, пока не затошнило.
Моти и сам знал, что надо. Но легко сказать, когда он уже так привязался. А Инесса все чаще упоминала сына, и квартиру, которую тот уже подыскал, и как скучно теперь ей будет дома без сына.
– А здесь тебе тоже скучно? – спросил Моти.
– Без сына? Конечно, скучно. Но тут у меня был ты.
– Был?
– Очень скоро будет «был». Меня вон полиция на той неделе чуть-чуть не застукала. Спасибо, хозяева сказали, не знают, где я живу. Ох, Мотинька, сердце мое, недолго нам с тобой осталось... Может, в гости когда-нибудь приедешь...
И Моти не выдержал, предложил жениться. Инесса заплакала, сказала, что и надеялась и не надеялась, сказала, что ей страшно... А Моти было страшно только отпустить ее навсегда, а так чего страшно, он уже хорошо ее знал.
– Не знаешь ты ее и не можешь знать, – уверял его русский приятель Михаэль. – Куда спешишь? Жалко расставаться? Она же сама говорит, захочешь – съездишь к ней когда-нибудь, повидаетесь. Ей страшно, а тебе нет? Эй, Матитьяу, наплачешься!
– Еще бы ей не страшно, страну свою бросить, сына, язык. А мне что?
– А то, что ментальности ее ты не знаешь. А она твоей.
– Знаю, знаю, ментальность у нее самая приятная, всем нравится.
Перед самой поездкой в Минск для оформления брака Моти, как положено, составил у адвоката свадебное имущественное соглашение. И все ей, разумеется, подробно объяснил. Он обязуется полностью обеспечить жену, предоставить ей жилье в своей квартире и вообще все, что необходимо для жизни. В случае его смерти все нажитое им до нее, включая квартиру, отходит, естественно, детям и внукам, на это она не претендует. С тем, однако, что проживание в квартире предоставляется ей пожизненно. Плюс он оставляет за ней право открыть отдельный банковский счет, куда будут поступать все заработанные ею деньги, и это будут ее собственные деньги, его это не касается. Да еще, если он умрет, от него ей десять тысяч долларов. Но я собираюсь жить с тобой долго и счастливо, закончил он, и протянул ей на подпись оба экземпляра бумаги.
– Ты, значит, обязуешься меня содержать? – спросила она с выражением, которого Моти не понял и не обратил внимания.
– Как царицу! – весело воскликнул он.
И она подписала, и они съездили в Минск, с ними поехали трое сыновей Моти с женами, дочка с мужем и два старших внука. Там они красиво, с цветами и шампанским, отпраздновали свадьбу, на которую созвали из разных мест десятка полтора родственников Инессы, и почти всем им Моти оплатил дорогу, да и за свадьбу уж, конечно, не родня Инессина платила. Моти видел новокупленную квартиру ее сына и одобрил, а в подарок сыну купил и сам приладил везде блестящие импортные краны и дверные ручки.
– Ну и где же твоя молодая? – спросил его приятель Михаэль, когда он с детьми и внуками вернулся домой.
– Скоро приедет, осталась документы оформлять.
– А на что побьемся, что не приедет?
– Спятил ты, что ли? – засмеялся Моти. – Ну что я с тебя возьму? На что хочешь.
– На сто долларов?
– Что так мало? Давай уж на тысячу!
– Да хоть на сто тысяч.
– Брось ты, не дури. Как это – не приедет?
– А вот так. Ладно, давай на бутылку, – сказал Михаэль. Вспомнил, что имеет дело с израильтянином, и уточнил: – Водки. Только импортной.
А через неделю Моти получил от Инессы письмо. На таком английском, что пришлось просить сына, чтоб помог перевести. Сложные, длинные фразы и много длинных слов. Видно, и ей кто-то помогал писать. Начиналось оно хорошо: «Мотинька, сердце мое золотое, как я по тебе скучаю...» Но дальше шло такое, что понять это было никак нельзя, не помогал и перевод. И только в конце стояло отчетливо: «...пишу и плачу. Прощай навсегда, мой дорогой и незабвенный, прощай, мой царь Соломон премудрый...»
Русскому Михаэлю очень хотелось позлорадствовать над приятелем и стребовать с него бутылку, но он видел, что тот совершенно убит, и стал его утешать:
– Да это все ментальность, я же тебе говорил.
– Нет, невозможно ничего понять! Ты себе, пишет, содержанку покупал, домработницу нанимал, а не жену брал любимую! Ты меня, пишет, оскорбил до глубины души! Да если б я содержанку покупал, я бы себе помоложе нашел и получше!
– Погоди, она еще одумается...
– Да я видеть ее не хочу! Чем это я ее оскорбил? Это она меня оскорбила до глубины души! Уж кажется, ничего не жалел, голую-босую ее взял, все обязался ей обеспечить, за подписью и печатью...
– Э, да вы соглашение подписывали, – догадался Михаэль.
– А как же!
– Ну, вот тебе и причина.
– И там все обговорено так, что лучше ей и желать нельзя, да чего, даже в церковь разрешил ходить, просил только Иисуса своего не вносить в дом...
– У нас так не привыкли. У нас, – ухмыльнулся Михаэль, – когда любовь, про деньги не говорят.
– Да она так и пишет! Ты, мол, вырос среди людей, для которых деньги самое главное, а я не так... это, по-моему, уже антисемитизмом пахнет! Зачем же она тогда подписывала?
– А бумага по-английски? Ты ей копию дал?
– Конечно, дал. По-английски.
– М-м... А кому после смерти все завещал?
– Нет, зачем она тогда брак оформляла, ты можешь это объяснить? Голову мне морочила, в такие расходы ввела? Да хрен с ними, с деньгами, еще дешево отделался... Кому завещал? Детям, понятно. Что без нее наживал, ясное дело, должно отойти моим детям и внукам. Ведь не ее же сыну! Думаешь, из-за этого?
– Может, и из-за этого, а может, вообще, почитала на досуге, вникла и пришла к выводу.
– Она, главное, из-за квартиры больше всего. Ты меня, пишет, в случае твоей смерти даже жилья лишаешь, как собаку. А какое лишаю, когда сказано – живи пожизненно.
– То есть ни продать, ни обменять, ни съехать. Привязываешь ее к этой квартире навек.
– Да где же привязываю? Захочет – пусть съезжает! Я же ей выделяю десять тысяч, а за десять тысяч у них там четырехкомнатную квартиру можно купить! Снилось ей такое?
– Да вряд ли.
– И мало того. Прислала это письмо, а теперь телефон обрывает: Мотинька, ты меня не понял, я тебя не поняла, люблю, хочу, давай поговорим...
– Во-во, ты ее не понял, она тебя не поняла...
– Это что же такое, сегодня сюда, завтра туда, послезавтра опять обратно... Можно с такой жить?
– Как тебе сказать. Трудно, но можно, кто привык к ментальности. А тебя я предупреждал.
– Нет, мне мой покой дороже. Это же в любой момент она опять чего-нибудь... Я не мальчишка, чтоб вечно такие переживания.
– Мен-таль-ность!
– А по-моему, это просто лицемерие. Вы, мол, евреи, о деньгах очень заботитесь, а нам, русским, даже говорить об этом неприлично, не то что соглашение подписывать. А на самом деле как раз...
– Ну так это же и есть ментальность.
– Значит, в этом она и заключается?
– И в этом, и еще много чего.
Но Моти про «много чего» знать уже не хотел.
– Что ж ты мне раньше не объяснил? Не ментальность это, а просто антисемитизм.
И два еврея, марокканский и русский, согласились, что, может, так оно и есть.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.