[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2007 ИЯР 5767 – 5 (181)
АБРАМ ВИШНЯК И МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Леонид Юниверг
В годы революции московское издательство «Геликон» специализировалось на выпуске книг по искусству. «Геликоновская» жемчужина московского периода – работа Эфроса и Тугендхольда «Искусство Марка Шагала» (1918), первая из известных книг об этом художнике.
А основал «Геликон» Абрам Григорьевич Вишняк (1893–1944), имевший репутацию молодого богача и эстета. Вишняк, изучавший филологию в Московском университете, был сыном состоятельных родителей – его отец, Григорий Владимирович, держал в Киеве шелкопрядильную фабрику. Начиная с античного названия издательства (оно дано в честь древнегреческих гор, где, по преданию, от удара копытом Пегаса возник источник Иппокрена, в котором купались музы) и кончая изысканной издательской маркой работы В. Масютина, на которой изображена одна из муз-геликонид, – все отражало эстетский характер самого Вишняка. Абрам Григорьевич с юных лет увлекался античностью, изучал латынь и греческий. Позже, увлекшись современной литературой, он стал читать европейских писателей в подлинниках. Особенно любил Гийома Аполлинера и Алана Фурнье.
В 1919 году, в разгар Гражданской войны, Вишняк вместе с женой Верой Лазаревной Аркиной и двухлетним сыном покинул Россию и, проехав через Турцию, Италию и Францию, прибыл в Англию, где в одном из лондонских банков у Веры Лазаревны были некоторые сбережения. Из Англии Вишняки перебрались в Берлин и уже с сентября 1921 года продолжили выпускать книги под маркой «Геликона», но с указанием двойного места издания: «Москва–Берлин». Это, по понятиям того времени, говорило о лояльности издателей к Советской России. Советские власти в свою очередь не препятствовали ввозу книг Вишняка на территорию большевистского государства. Разумеется, под бдительным оком цензуры.
В Берлине «Геликон» сосредоточился на выпуске современной литературы. Достаточно назвать такие имена, как Андрей Белый, Алексей Ремизов, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Федор Сологуб, Илья Эренбург, Виктор Шкловский, Михаил Гершензон, чтобы представить себе масштабы и серьезность деятельности Вишняка. Издательств тогда было немало и в Берлине, и в других эмигрантских центрах – Париже, Праге, Софии, Белграде, Риге, Харбине… Почему же столь известные авторы были заинтересованы в сотрудничестве именно с «Геликоном»?
Скорее всего, их привлекала высокая культура издательства, уделявшего много внимания оформлению книг. С Вишняком сотрудничали Василий Масютин и Эль Лисицкий, Натан Альтман и Фернан Леже… Все издания были отпечатаны в небольших берлинских типографиях скромно, но аккуратно и изящно. Иллюстрации, заставки, концовки и буквицы, как правило, были черно-белые, штриховые, и лишь обложки иногда бывали двухцветными. Часть тиража Вишняк выпускал специально для библиофилов: примерно 100 экземпляров каждой книги печатались на особой бумаге, а затем «одевались» в твердые переплеты. Всего за два с половиной года существования издательства в Берлине им было выпущено около 50 названий книг и журналов.
Наиболее печатаемым автором «Геликона» стал Илья Эренбург, с которым Вишняк подружился. «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» впервые увидели свет в «Геликоне» в 1922 году, а затем были многократно переизданы в России. В том же году Вишняк издал еще три книги Эренбурга: «Шесть повестей о легких концах», иллюстрированные коллажами Лисицкого; «А все-таки она вертится» и «Золотое сердце: мистерия. Ветер: трагедия». В 1923 году вышли «Тринадцать трубок», «Звериное тепло» и второе издание «Лика войны». Позже Эренбург вспоминал: «Издательство, выпустившее “Хулио Хуренито”, называлось поэтично – “Геликон”. Горы, где обитали некогда музы, не оказалось; была маленькая контора на Якобштрассе, и там сидел молодой человек поэтического облика – А.Г. Вишняк. <...> Эмигрантские критики называли его “полубольшевиком”. Он внес в берлинский быт нравы московской зеленой богемы <...> Я подружился с ним и с его женой Верой Лазаревной...» (Кстати, сын Вишняка, в письме к автору этой статьи, называл свою мать ее еврейским именем – Ревекка.)
А вот что пишет Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой, которая неоднократно, вместе с матерью бывала в конторе издательства. «Контора его – для него – весь мир. Стол, который стоит у окна с толстым стеклом и на котором разложены все издания “Геликона” – чужих изданий на своем столе он не терпит; три шкафа с книгами; над ними – китайский божок. За стеной, в маленькой комнатке, стучат на машинках сквозная барышня-секретарша и иногда молодой человек разбойного вида – сам себя печатающий Эренбург. Посещают Геликона самые разнообразные личности: какой-то старый господин с часами на обрывке собачьей цепи (золотая цепочка продана!), худые унылые вдовы писателей, приходящие в надежде на то, что Геликон будет выдавать им пособие за мужей; судорожно пляшущие на стуле литераторы, надеющиеся облагодетельствовать Геликона переводом своей же книги на испанский язык... Всё, что никому понадобиться не может, приходит (на двух ногах) и притаскивается (в портфелях) к Геликону, он старается никого не обидеть, но все ругаются, что он мало платит...»
Активно сотрудничал с «Геликоном» и Андрей Белый. Он не только подготовил для издательства двухтомник «Записки чудака» и «Путевые заметки: Сицилия и Тунис», но и взялся за редактирование литературного ежемесячника под названием «Эпопея» (всего вышло четыре выпуска). Упомяну и еще об одном периодическом, на этот раз еженедельном, издании «Геликона» – «Бюллетене Дома Искусств в Берлине».
В 1923 году с издателем сблизился молодой Виктор Шкловский. Его первая книга в «Геликоне» – «ZOO. Письма не о любви, или Третья Элоиза» принесла автору успех и вскоре была дважды переиздана в России. У Вишняка вышли и еще две книги Шкловского: «Сентиментальное путешествие», состоящее из мемуарных очерков 1917–1922 годов, и сборник статей «Ход конем».
Из книг других авторов стоит назвать «Россию в письменах» Алексея Ремизова (1922), сборник стихов Бориса Пастернака «Темы и вариации» (1923), повесть Федора Сологуба «Барышня Лиза» (1923). Особняком на этом фоне стоят три книги, вышедшие в 1922-м: две Тургенева («Казнь Тропмана: Из литературных и житейских воспоминаний» с иллюстрациями Марселя Слодкого и «Песнь торжествующей любви» с рисунками Василия Масютина) и одна Гоголя («Нос» с рисунками Масютина). Издание произведений безгонорарных классиков, всегда востребованных на рынке, было попыткой укрепить свое дело в Берлине. Кстати, именно в 1922 году – в период расцвета издательской деятельности «Геликона» – Вишняку удалось на какое-то время стать владельцем собственной типографии в Берлине.
Рукопись М. Цветаевой на фоне ее портрета. Фотоколлаж Г. Бернштейна.
1999 год.
В начале 1922 года «Геликон» выпустил книгу стихов Цветаевой «Разлука». Вишняк откликнулся на просьбу Эренбурга помочь Марине Ивановне выпустить новый сборник, чтобы собрать денег на поездку к мужу в Прагу, попавшему туда после поражения Белой армии. Абрам Вишняк – любивший поэзию и разбиравшийся в ней, сам изредка писавший для себя, – восхищался Цветаевой. Уже по его инициативе им была издана другая книга ее стихов – «Ремесло», он же предложил ей перевести повесть Гейне «Флорентийские ночи» и убеждал Марину Ивановну подготовить книгу прозы из дневниковых зарисовок московской жизни 1917–1919 годов.
Роман, возникший между поэтом и издателем, стал поводом для создания еще одного замечательного произведения Цветаевой – «Флорентийские ночи». Его основой стали ее девять подлинных писем к Абраму Вишняку и одно его ответное письмо, переведенные на французский. История этого романа изложена Юрием Клюкиным в подготовленной им книге «Марина Цветаева. Девять писем с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым – полученным» (М., 1999): «Однажды Вишняк рассказал Цветаевой об увлечении жены, которую он обожал, другим, поделился с ней своими переживаниями. Цветаевой показалось, что она нужна человеку, и она протянула руки навстречу. Возникшее взаимное притяжение перешло в почти ежевечерние долгие прогулки с чтением стихов, беседами, признаниями. Полетели цветаевские письма, писанные ночами после встреч, полились стихи, обращенные к другу. Первое стихотворение – «Есть час на те слова…» – помечено 11 июня, последнее – «Леты слепотекущий всхлип...» – 31 июля 1922 года. Цикл «Отрок» августа 1921 года, который Цветаева дала в июньский номер «Эпопеи», был перепосвящен «Геликону» (изначально цикл был посвящен молодому поэту Э. Миндлину)».
А вот для наглядности фрагменты из цветаевских писем в переводе Клюкина:
Из «Письма первого»:
<...> Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь, чем ввысь, всегда будет погружение в Вас: не подъем – говорю лишь об ощущении направленности <...> Есть люди страстей – чувств – ощущений. Вы – человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем душевно. Через кожу Вы воспринимаете и чужие души, и это верней. Ибо в своей области Вы – виртуоз. Вам не надо всей руки в руку, достаточно одного – даже смутного – желания <...> Мне от Вас нежно (человечно, женственно, зверино) как от меха. Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие – о прекрасной внешности. Может быть. – А для меня – огненность (лисьего хвоста). Но мех – разве меньше? Мех – ночь – логово – звезды – завышающий голос (голос – вoлос) – и опять просторы...
Из «Письма второго»:
...Не знаю, залюблены ли Вы (закормлены любовью) в жизни – скорей всего: да. Но знаю – (и пусть в тысячный раз слышите!) – что никто (ни одна!) никогда Вас так не... И на каждый тысячный есть свой тысяча первый раз. Мое так – не мера веса, количества или длительности, это – величина качества: сущности. Я люблю Вас ни так сильно, ни настолько, ни до... – я люблю Вас так именно. (Я люблю Вас не настолько, я люблю Вас как.) О, сколько женщин любили и будут любить Вас сильнее. Все будут любить Вас больше. Никто не будет любить Вас так. Если моя любовь остается исключительной во всех жизнях, то исключительно благодаря двуединству в ней любимого и меня. Поэтому ее никогда не принимают за любовь....
Проходит время, накал страстей слабеет и тон писем несколько меняется...
Из «Письма восьмого»:
Вы любите слова, Вы к ним нежны, и Ваша нежность ко мне – на самом деле к ним. Я не знаю, любите ли Вы глагол, требующий большего, требующий всё. Но точно знаю: Вы любили меня через мои стихи. Другие любили мои стихи через меня. В обоих случаях скорее терпели, чем любили. Чтоб было совсем ясно: меня всегда было несколько больше для людей, со мной соприкасавшихся: «несколько» – читайте: на бoльшую половину, на еще одну меня или меня живущую или живущее во мне моими стихами. Никому не приходило в голову, что это – два лика одной и той же силы, силы, способной принимать тысячи ликов и быть, тем не менее, единым целым.
А. Вишняк с сыном Женей (Жаком).
Бельгия, 1925 год.
И наконец, последнее, прощальное письмо...
Из «Письма девятого»:
<...> От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого – только доброту <...> Это скоро кончится – чую – уйдет назад, под веки, за губы. – Вы ничего не потеряете, стихи останутся. Жизнь прекрасно разрешит задачу, Вам не придется стоять распятием между своими и «другой» (да простят мне Б-г и Ваше чувство меры – от которого я так безмерно страдала! – непомерность сравнения).
Родной! Вне всех любезностей, ласковостей, нежностей, бренностей, низостей – Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать.
Я знаю, что в большие часы жизни (когда Вам станет дышать нечем, как зверю, задохнувшемуся в собственном меху) – минуя мужские дружбы, женские любови и семейные святыни – придете ко мне. По свою бессмертную душу <...>.
Роман Цветаевой с Вишняком длился всего несколько недель. 31 июля 1922 года она, разочарованная и опустошенная, покинула Берлин и уехала в Прагу. А спустя три месяца получила письмо от Вишняка, которое позже поместила в свою эпистолярную повесть:
Вы поймите, мой друг, как мне трудно писать: я сознаю себя кругом виноватым, виноватым, прежде всего, в отсутствии той воспитанности, внутренней и внешней, которую Вы так цените. Но постигает же людей чума, и я впал на многие месяцы в состояние жестокой прострации, полного оглушения и онемения. Все проходило мимо, и никакие силы не могли бы заставить меня делать то, что делать было необходимо. Сейчас, когда я Вам пишу, все это позади, и я чувствую какую-то особенную, послеболезненную бодрость. Мне очень тяжело, что мое молчание могло Вас навести на ложные предположения. Спящие не ходят на почту. (Пометка на полях: но все же ходят в ресторан!) Прошу этому верить...
После непродолжительной спорадической переписки с Вишняком (в основном – делового характера) он постепенно исчезает из поля зрения Цветаевой. А спустя чуть более десяти лет она воскрешает его в образе одного из двух (правда, безымянных) героев «Флорентийских ночей».
Трагический сюжет «Флорентийских ночей» был характерен для ее непродолжительных романов, время от времени возникавших в эмиграции. Так, Ариадна Эфрон вспоминает о «личной, не эпистолярной, – но куда более обоюдной» дружбе Цветаевой с Ильей Эренбургом. Рассуждая о кратковременности большинства романов матери, Ариадна пишет: «Перенасыщая своими щедротами хилые души, она открывала в них собственные же клады, дивилась им и восславляла их – но донышко было близко, всегда слишком близко; отношения пересыхали – оставались стихи, уже забывшие об источнике, их породившем... Справедливости ради надо сказать, – замечает далее Ариадна, – что некоторые из этих душ были хилыми лишь по сравнению с Марининой мощью; что в своем (общепринятом) измерении, они оказывались порою не столь уж мелководными – но что до того было самой Марине с ее безмерностью в мире мер!»
Любопытны в этой связи и мемуары писателя-эмигранта Романа Гуля «Я унес Россию», где он, вспоминая о дружбе литературоведа Марка Слонима с Цветаевой (в пражский период ее жизни), замечает: «Дружа со Слонимом, Марина внутренне требовала от него большего, чем дружба, а Слоним... Слоним этого дать ей не мог: он женился на очень милой, интересной женщине... Это – как “измена” – вызвало взрыв негодования Марины, вылившийся в блистательное, по-моему, самое замечательное ее стихотворение “Попытка ревности”:
С пошлиной бессмертной пошлости,
Как справляетесь, бедняк...
Думаю, – пишет далее Гуль, – что в Марине было что-то для нее самой природно-тяжелое. В ней не было настоящей женщины. В ней было что-то андрогинное, и так как внешность ее была не привлекательна, то создавались взрывы неудовлетворенности чувств, драмы, трагедии...»
Для Сергея Эфрона, мужа Цветаевой, ее влюбчивость, потребность горячо увлекаться людьми, не была секретом. Вот что он писал по этому поводу в одном из писем начала 20-х годов к их общему близкому другу, поэту Максимилиану Волошину: «Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М[арина] предается ураганному же отчаянию… Что – не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, – любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние.
И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания к[отор]ой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…
Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить М[aрину] в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что М[aрине] я дать ничего не могу. Несколько дней до моего прибытия печь была растоплена не мной. На недолгое время. И потом все закрутилось снова и снова…»
Вера (Ревекка) Вишняк, Абрам Вишняк и Андрей Белый.
Херингдорф, 1922 год.
Однако вернемся к издательской деятельности Вишняка. Она резко пошла на убыль к концу 1923 года. Экономические условия в Германии изменились. Тяжелым ударом для эмигрантских издательств стал введенный российским правительством запрет на ввоз в страну заграничных изданий.
В начале 1924 года Вишняк был вынужден свернуть свою деятельность. «Кончился “Геликон”, – писала из Берлина писательница и переводчица Н.И. Петровская. – Буквально зарос травой “забвения” его закрытый подъезд. Окна с опущенными ставнями – как глаза с бельмами. И Вишняк обедает два раза в месяц…»
Год спустя Вишняки перебираются в Париж, предварительно отправив сына к бабушке в Бельгию. Спустя некоторое время Абрам Григорьевич вернулся к издательской работе, но уже в качестве редактора. Его имя можно встретить на альбомах, посвященных Анненкову, Браку, Дерэну, Кислингу, Руо, Сюрваже, Цадкину и Чирико. Лишь изредка в Париже Вишняк возвращался к своей собственной издательской деятельности. Уступая просьбам все того же Эренбурга, он выпустил три его книги: «В Проточном переулке» (1927), «Москва слезам не верит» (1933) и «Испания» (1937). Всего же, начиная с 1918 года, под маркой «Геликона» вышло около 60 изданий.
Обложка книги М. Цветаевой «Разлука». Берлин, 1922.
В Париже Вишняк ведет достаточно замкнутую жизнь. Его имя почти не фигурирует в эмигрантской прессе того времени. Среди немногих писателей, с которыми он продолжал дружить, – Адамович, Замятин и Ходасевич. Свидетельств о встречах Вишняка с Цветаевой нет, за исключением последней их «невстречи» в новогоднюю ночь с 1925 на 1926 год, описанную в «Девяти письмах…», когда Марина Ивановна на костюмированном балу писателей притворилась, что не узнает Вишняка…
С началом 2-й мировой войны и оккупацией Парижа Вишняки недооценили нависшую над ними опасность. Абрам Григорьевич мог спастись, если бы уехал по поддельным документам, как делали тогда многие. А у Веры Лазаревны, родившейся в Америке, вообще была возможность легального выезда. Однако они не сделали ни того ни другого, наивно полагая, что, если будут выполнять предписания оккупационных властей, с ними ничего не случится…
Издательская марка «Геликона». Художник В. Масютин.
Вишняка арестовали 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на СССР, и отправили в концентрационный лагерь Грос Розен в Германии, на границе с Чехословакией. Три года спустя, работая там на соляных копях, он умер от силикоза легких. Его жену немцы забрали год спустя, она тоже погибла в лагере.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru