[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2007 ИЯР 5767 – 5 (181)
Нытики и хохмаЧи, хохмаЧи и нытики
Стэнли Элкин
Проклятый руль упирался Гриншпану в живот, словно чей-то локоть. Паршивые машины, думал он. Четыре с половиной тысячи долларов, а не вздохнуть, ни выдохнуть. Он с раздражением вспомнил улыбчивого продавца, всучившего ему этот автомобиль: тот еще все время называл его Джейком. Тот еще прохвост. Он осторожно, словно нес что-то хрупкое, протиснулся к дверце и вылез из машины. И, пока искал парковочный счетчик, наливался глухой злобой. Жить не дают, думал он. «Я опущу за вас монетки, мистер Гриншпан», – мысленно передразнил он полицейского-ирландца. Еще этому кровососу два доллара в неделю. Это вдобавок к деньгам за парковку. И они еще евреев ругают! Полицейский стоял на другой стороне улицы, выписывал кому-то штраф. Гриншпан обошел машину, проверил, хорошо ли заперты дверцы, и направился к магазину.
– Привет, мистер Гриншпан! – крикнул полицейский.
– Чего? – обернулся он.
– Доброе утро!
– Да… Да… Доброе утро…
Кровосос зашагал через улицу к нему. Нет, все-таки в форме ходят одни кретины, подумал Гриншпан.
– Славный денек, мистер Гриншпан, – сказал полицейский.
Гриншпан неохотно кивнул.
– Сочувствую вашему горю, мистер Гриншпан. Вы получили мою открытку?
– Получил, спасибо. – И вспомнил что-то с цветочками и лучами, уходящими в розовые небеса. Только креста не хватает.
– Я хотел прийти на службу, да свояк из Кливленда приехал, так что не получилось.
– Да… – сказал Гриншпан. – Может, в следующий раз…
Полицейский тупо уставился на него, и Гриншпан полез в карман.
– Нет-нет, мистер Гриншпан, не беспокойтесь. Я сегодня сам обо всем позабочусь. Прошу вас, мистер Гриншпан, на этот раз ничего не надо. Всё в порядке.
Гриншпан предпочел бы отдать ему деньги. А ты, поганец, не печалься обо мне, подумал он. Оставь при себе своей скорби на два доллара.
Полицейский на прощанье добавил:
– Мистер Гриншпан, в таких случаях и слов-то не подберешь, но вы понимаете, о чем я. Сами знаете, надо держаться и жить дальше.
– Конечно, – сказал Гриншпан. – Вы совершенно правы, констебль. – Полицейский перешел на другую сторону улицы и стал дальше выписывать штрафы. Гриншпан сердито смотрел ему вслед – на кобуру, болтавшуюся на бедре, на поблескивающие в лучах солнца наручники. Вот поганец, подумал он, за каждую монетку трясется. Он и оглянуться не успеет, как стоянку расширят.
Он двинулся к магазину. Можно было поставить машину у своего входа, но он по привычке оставлял ее рядом с лавкой своего конкурента – бакалейщика. Вражда велась по привычке, она давно уже потеряла смысл. Завтра он поставит машину у себя. Что толку от одного лишнего места? Зачем ему пешком тащиться?
Идти было тяжело, живот распирало. А все кишечник, подумал он. Надо поторопиться в уборную, не то лопну. Он равнодушно, без былого волнения, окинул взглядом улицу. Чего ради я сюда вернулся, подумал он. Он тосковал по Гарольду. Б-г ты мой… Бедный Гарольд... Никогда я больше его не увижу. Никогда не увижу сына. Грузный, бледный, он вдруг стал задыхаться и несколько раз с отчаянием стукнул себя кулаком в грудь. Достал из кармана платок, высморкался. Вот ведь оно как, подумал он. Пойдешь себе по улице, внутри пустота и тоска, и вдруг горе навалится, пригнет, задушит. Нет, улица не для него. У жены с головой не в порядке, подумал он. «Не сиди без дела, не сиди без дела», – твердила она. Он что, мальчишка, чтобы заняться очередным идиотским заказом и обо всем позабыть? Его под корень подрубили, а он, видите ли, должен жить дальше как ни в чем не бывало. Что жена, что полицейский – думают одинаково. Все равно как в кино: лошадь бьет героя копытом по голове, а он вскакивает в седло и скачет дальше, чтобы лошадь его сбросила и довела-таки дело до конца. Найдется покупатель, он тут же все продаст, и весь разговор.
Он машинально окинул взглядом витрины. До чего же глупо, убого они выглядят. Противно смотреть на деревянные свадебные торты и на часы без механизмов. Манекены – огромные нелепые куклы. Игрушки, с горечью подумал он. Игрушки! У него в голове не укладывалось, как это ему раньше нравились эти витрины, как ласкали взгляд выстроенные в замысловатом порядке банки, пирамиды яблок и апельсинов в его собственных витринах. Он вспомнил, как любил рассматривать в витрине мебельного магазина макеты гостиных, где восковые куклы на крохотных диванчиках угощали друг друга чаем. Он разглядывал дорогую мебель и мысленно твердил: «Товар». И эти слова были наполнены таинственным смыслом. Он представлял себе груженных тюками верблюдов в пустыне. Они тащили на своих горбах товар. Да что все это значит? Ничего. Ровным счетом ничего.
Он почувствовал на себе чей-то взгляд.
– Привет, Джейк.
Это был Марголис из магазина телевизоров.
– Привет, Марголис! Как поживаешь?
– Торговли вообще никакой. Выбрал ты времечко вернуться.
У человека сын умер, а Марголис жалуется, что торговля не идет. Тупица этот Марголис, подумал он, сукин сын.
– Ни на минуту нельзя расслабиться. Не угадаешь же, когда кто появится. Пока тебя не было, я даже чашки кофе не выпил.
– Тяжко тебе пришлось, Марголис. Дал бы хоть знать. Уж кофе я бы тебе прислал.
Марголис растерянно улыбнулся: он только сейчас вспомнил, что у Гриншпана умер сын.
– Да все нормально, Марголис. – Снова нахлынуло раздражение. За этим придется следить – появилось недавно, но уже стало привычным, возникает внезапно, словно вскипает в душе.
– Джейк… – промямлил Марголис.
– Не сейчас, Марголис, – огрызнулся он. Надо поскорее уйти. Как дитя малое, подумал Гриншпан. Лицо рыхлое, опухшее – ни дать ни взять младенец, готовящийся зареветь. И взгляд такой смиренный. Только что шляпы в руке не хватает. Сил нет на него смотреть. Он испугался, что Марголис сейчас начнет выражать соболезнования. Не хотел он их выслушивать. Зачем ему соболезнования? Сын лежит в могиле. Под землей. Под грязным холмиком. В металлическом ящике. Гроб воздухонепроницаемый – так сказал похоронный агент. Б-же ты мой, воздухонепроницаемый! Вакуумная упаковка. Как у банки кофе. Его сын лежит в могиле, а на улице, в витрине, манекены в одежде грядущего сезона. Да он бы Марголису в морду дал, скажи тот хоть слово.
Марголис поглядел на него и грустно кивнул, да еще руки раскинул: мол, всё понимаю. Марголис смотрел на него, и Гриншпан подумал: во внимание принял, вот что он сделал. Принял во внимание тот факт, что мой сын умер. Учел это и поэтому меня извинил, сделал скидку – словно подсчитал в уме, сколько стоит взять с покупателя.
– Мне, Марголис, идти надо.
– Само собой. И мне пора, – сказал с облегчением Марголис. – Увидимся, Джейк. Мне из «Ар-си-эй»[1] должны товар привезти. На кой он мне?
Гриншпан дошел до перекрестка и перешел дорогу. Посмотрел в переулок, на шул[2], где ему вечером читать поминальную молитву по сыну.
Он подошел к своему магазину, посмотрел на него с отвращением. Взглянул на висевшие внутри, за стеклом, рекламки – они походили на облачка со словами внутри, что вылетают изо рта героев комиксов, буквы были крупные, красные – можно подумать, они возвещают конец света, а на самом стекле намалеваны известкой жирные белые цифры. Что за доска объявлений, подумал он.
Он подошел к стеклянной двери и заглянул внутрь. Фрэнк, он занимался овощами и фруктами, снимал бумажную обертку с апельсинов. Арнольд, мясник, стоял у кассы и болтал с кассиршей Шерли. Арнольд заметил его через стекло и энергично замахал рукой. Шерли подошла к двери и открыла ее.
– Доброе утро, мистер Гриншпан, – сказала она.
– Привет, Джейк, как ты? – сказал Фрэнк.
– Как дела? – спросил Арнольд.
– Сигги уже был? Вы ему сказали про сыр?
– Он еще не приходил, Джейк, – ответил Фрэнк.
– А как насчет мяса? Заказ сделали?
– Конечно, сделали, Джейк, – сказал Арнольд. – Я позвонил этому парню в четверг.
– А отчет где? – спросил он Шерли.
– Сейчас дам, мистер Гриншпан. За первые две недели вы уже видели. А это – за последнюю.
Она протянула ему листок бумаги. На четыреста семьдесят долларов меньше, чем на предыдущей неделе! Они что, каникулы себе устроили, подумал Гриншпан. Ну все, этому конец. Он окинул взглядом сотрудников: они внимательно наблюдали за ним.
– Так… – сказал он. – Так-так…
– Рады снова вас видеть, мистер Гриншпан, – улыбнулась Шерли.
– Да… – произнес он. – Да…
– Вчера привезли товар, Джейк, только вот шварц[3] явился пьяный. Так что еще не всё разложили, – сказал Фрэнк.
Гриншпан кивнул.
– Выручка маловата, – сказал он.
– Да торговли почти никакой. Думаю, из-за забастовки, – сказал Фрэнк.
– Ты что, считаешь, у нас в районе торговля не идет потому, что бастуют шахтеры в Западной Виргинии?
– Сказываются последствия, – сказал Фрэнк. – Это на всем производстве отражается.
– Ну да… – произнес Гриншпан. – Да… И на производстве земелах. И на производстве консервированного бульона с лапшой.
– Дела идут хреново, Джейк, – запальчиво произнес Арнольд.
– Вот я и думаю, может, если все так плохо, самое время продать лавочку? Ваше мнение какое? – сказал Гриншпан.
– Ты что, правда надумал продавать, Джейк? – спросил Фрэнк.
– Хочешь купить, Фрэнк?
– Ты же знаешь, Джейк, у меня нет таких денег, – смутился Фрэнк.
– Ну да, – сказал Гриншпан. – Да…
Фрэнк смотрел на Гриншпана, и тот ждал, что он еще что-нибудь скажет, но Фрэнк развернулся и направился обратно к апельсинам. Ворюга, подумал Гриншпан. Тоже мне, шишка. Обиделся, видишь ли.
– Пойду переоденусь, – сказал он Шерли. – Позовите меня, когда Сигги придет.
Он отправился в уборную за подсобкой. Потянулся за одеждой, что висела на двери, и увидел поверх своих вещей женское белье. На его брюках болтался зацепившийся чашечкой лифчик. Что это за гардеробную здесь устроили? Неужели она в раковине моется, подумал он. Он, брезгливо поморщившись, попробовал вытащить свои брюки, не дотрагиваясь до чужого белья, но вышло это у него неловко, и белье вместе с брюками свалилось на пол. В куче одежды на полу было что-то похабное – словно некая парочка торопливо сорвала все с себя и занялась любовью где-то поблизости, возможно прямо за дверью. Он вытащил брюки и переоделся. Взял с трубы под раковиной вешалку, повесил на нее одежду, в которой пришел, а саму вешалку пристроил на крючок. Затем нагнулся подобрать белье Шерли, чтобы повесить на тот же крючок. Рука на миг задержалась на лифчике. И тут же его обжег стыд. Навалилась усталость. Сунув голову в петлю фартука, он завязал фартук поверх старого синего свитера, который носил даже летом. Нагнулся над раковиной, включил единственный кран и протер водой глаза. Лоботрясы, подумал он. Вот ведь лоботрясы! Развешиваешь зеркала, чтобы следить, как бы покупатели не умыкнули брикетик жвачки, а Фрэнк с Арнольдом тем временем весь магазин разворовали. В надежде, что подействует желудок, он сел на унитаз, и фартук встал на груди колом – как простыня, которую повязывают парикмахеры. Он расправил его. Выгляжу так, словно стричься собрался, ни с того ни с сего подумал он. И окинул подозрительным взглядом лифчик Шерли. Моя кинозвезда… Интересно, правда ли, что, как рассказывал ему Арнольд, у нее когда-то талия была шестьдесят сантиметров? У Шерли с Арнольдом шуры-муры? Два бездельника, подумал он. Он знал, что после работы они вместе выпивают. Это и само по себе дурно, а что, если они еще и трахаются в подсобке? У Арнольда же семья. Молодому мяснику доверять никак нельзя. Нет, это для него уже слишком. Может, продать все и убраться отсюда к чертовой матери? На кой ему лишняя головная боль? Он что, мильоны тут зарабатывает, чтобы такое терпеть? С ума сойти. Ну, допустим, подумал он, когда у тебя дело, со многим приходится мириться. Ну а ради этого вот? С ума сойти. Кругом одни воры и мошенники. Обступили со всех сторон, продыху не дают. Что все это значит? Зачем они это делают? Ну ладно, подумал он, когда был жив Гарольд, разве было иначе? Разумеется, нет, он и тогда многое знал. Только это было не так важно. Смерть многому учит, подумал он. Теперь нет причин все это терпеть. Зачем ему это? Теперь он видит все – и на улице и в магазине. Все-все. Как будто все люди – стеклянные. Почему это он вдруг так?
Почему? – подумал он. Да потому, тупица, что они тебя до ручки довели, вот почему.
Он встал и рассеянно взглянул в унитаз.
– Придется, наверное, слабительное принять, – произнес он вслух. И в расстройстве чувств вышел.
В подсобке, служившей ему «кабинетом», он встал у двери в уборную и огляделся. У стены стояло четыре или пять ящиков с супом в банках и овощными консервами. Столик, за которым он работал, стоял у холодильника с мясом. Гриншпан подошел и взял со стола карандаш. Под телефонным аппаратом лежал блокнот. Что-то привлекло его внимание, и он взял блокнот. На верхнем листке осталась запись, сделанная рукой сына. Тот приходил иногда по субботам, когда было много дел; это явно был заказ, принятый Гарольдом по телефону. Он смотрел на знакомый почерк, и сердце разрывалось на части. Гарольд, Гарольд, подумал он. Б-же мой, Гарольд, ты же умер. Он провел пальцем по корявым, торопливым буквам, по небрежно записанным словам и рассеянно подумал: наверное, он был очень занят. И не разберешь, что написано. Он вгляделся в листок.
– Он спешил, – произнес Гриншпан и зарыдал. – Г-споди, он спешил…
Он вырвал листок из блокнота, сложил, убрал в карман. Вскоре пришел в себя и вернулся в магазин.
У входа Шерли беседовала с Сигги, поставщиком сыра. Тот стоял, небрежно опершись о прилавок, и Гриншпан вскипел. И двинулся к нему.
Сигги, заметив его, крикнул:
– Шалом, Джейк!
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Это срочно, Джейк? Я жутко спешу. Еще не весь товар развез.
– Что ты мне оставил?
– Все то же самое, Джейк. То же самое. Пару фунтов голубого сыра. Немного швейцарского. Вкус исключительный, – и он причмокнул губами.
– Мне уже не раз жаловались, Сигги.
– Американцы жаловались? Да твои американцы в сыре вообще не разбираются. Это все ничего не значит. – Он двинулся к выходу.
– Сигги, ты куда бежишь?
– Джейк, я буду завтра. Тогда и поговорим.
– Нет, сейчас.
Сигги нехотя обернулся.
– В чем дело?
– Ты привозишь несвежий товар. Кто твой оптовик?
– Джейк! Джейк, мы же это уже обсуждали. Я же забираю то, что возвращают.
– Не об этом речь.
– Ты терял из-за меня хоть грош?
– Сигги, кто твой оптовик? Где ты получаешь товар?
– У меня ведь дешевле, чем на сыроварне, так? Разве нет? Ну же, Джейк! Чего ты еще хочешь?
– Сигги, не прикидывайся дурачком. С кем ты разговариваешь? Дурачком не прикидывайся! Ты мне привозишь дешевый, дрянной сыр, на сыроварнях такой выбрасывают. Мне достается то, что возвращают в других магазинах. Я получаю уже лежалый сыр. Думаешь, покупательницам нравится сыр, который через пару дней никуда не годится? А как насчет тех покупателей, которые его не возвращают? Они думают, что я им нарочно его подсовываю, и перестают ко мне ходить. Мне не нужен шлак[4]. Привози свежий, или я найду другого поставщика.
– По такой цене я тебе свежего привозить не могу, Джейк. И ты это знаешь.
– По той же цене!
– Джейк… – пораженно произнес он.
– По той же цене. Не морочь мне голову, Сигги.
– Давай завтра поговорим. Что-нибудь придумаем. – Он снова направился к выходу.
– Сигги! – крикнул ему вдогонку Гриншпан. – Сигги! – Но тот уже вышел. Гриншпан стиснул кулаки. – Вот лоботряс! – сказал он.
– Этот парень вечно спешит, – сказала Шерли.
– Ну да, да… – сказал Гриншпан. И направился к холодильнику с сыром – проверить, что оставил ему Сигги.
– Мистер Гриншпан! – окликнула его Шерли. – У меня мелочи маловато.
– А шварц где? Пошли его в банк.
– Он еще не пришел. Может, мне самой сбегать?
Гриншпан пошарил рукой в ящике кассы.
– До его прихода хватит, – сказал он.
– Ну, – протянула она, – раз вы так считаете…
– У нас тут что, мелочь нарасхват? Что-то я не вижу, чтобы покупатели толпились в проходе.
– Я тебе говорил, Джейк, – сказал подошедший сзади Арнольд. – Дело дрянь. Торговли никакой. Люди есть перестали.
– Значит, так, – сказал Гриншпан, – давайте мне десять долларов. Я сам пойду. – Он обернулся к Арнольду. – Там товар в кладовке. Выстави его в зал, Арнольд.
– Это я, что ли, должен товар выставлять? – сказал Арнольд.
– Сам говоришь, дело дрянь. Ты работать хочешь или на улице болтаться? Выбирай.
– А шварцу ты за что деньги платишь?
– Его здесь нет, – сказал Гриншпан. – Как придет, я ему велю мяса порубить, вот вы и сквитаетесь.
Он взял деньги и вышел на улицу. Паршиво-то как, подумал он. Если никому не доверять, так и спятить недолго. У всех, кто держит магазины, проблемы одни и те же; он мрачно усмехнулся и прикинул в уме: ну ладно, какой-то процент можно списать на усушку-утруску. Это можно наверстать в процессе торговли. Но в его магазине это просто нелепость. Они же профессионалы. Настоящие мафиози. И это надо так переживать, из-за чего, твердит ему жена. Теперь он вернулся и может за ними следить. Следить! Да ему и находиться-то там невыносимо. Эти сволочи решили, что им все с рук сойдет.
Он зашел в банк. Папоротники в горшках. Мраморные столы, за которыми вкладчики заполняют квитанции. Календари, где всегда аккуратно выставлена сегодняшняя дата. Охранник с кобурой на бедре и с белой гвоздикой в петлице. В глубине, за прочной металлической решеткой поблескивает открытой дверцей огромный, с толстенными стенками сейф. Кассиры – каждый в своей клетке, маленькие, тихие, передвигаются неслышно, будто босиком. Банковские начальники, седовласые, в добротных костюмах, за основательными столами сидят, строгие и важные, над каждым – табличка с выгравированным именем. Вот это место, подумал он. Банк! Банк – это место серьезное. И никакой усушки.
Он протянул кассирше десятидолларовую купюру – на размен.
– Доброе вам утро, мистер Гриншпан. Как дела? Что-то давненько к нам не заглядывали, – сказала кассирша.
– Меня не было три недели, – сказал Гриншпан.
– Устроили себе каникулы? – спросила кассирша.
– У меня сын умер.
– Я не знала, – сказала кассирша. – Очень вам сочувствую, сэр.
Гриншпан взял столбики монет, выданные кассиршей, сунул в карман.
– Спасибо, – сказал он.
На улице было тихо и пусто. Прямо как в воскресенье, подумал он. В магазине небось ни души. Увидел в витрине свое отражение и понял, что забыл снять фартук. Решил, что фартук, наверное, придает вид очень занятого человека. Именно фартук, подумал он. А не деловой костюм. А костюм – только при портфеле. При портфеле или в фартуке – значит, занятой человек. Форма такой вид не придает. Про солдат так не подумаешь, про полицейских тоже. Про пожарного в форме – да, но только если на голове у него каска. Вот шмо[5], подумал он, в твоем возрасте расхаживать по улице в фартуке. Неужели и вице-президенты банка заметили его фартук? И снова навалилась тяжесть.
Он не находил себе места, нервничал, и все его раздражало.
Когда Гриншпан проходил мимо ресторанчика «Домашний», где он обычно обедал, кассирша заметила его через витрину и помахала рукой, приглашая зайти. Он покачал головой. В первый момент, увидев, как она вскинула руку, он хотел было заглянуть туда. Но там ведь полно народу, другие бизнесмены сидят, пьют кофе, тушат сигареты в блюдцах, на тарелках аккуратно порезанные булочки. Он заранее знал, как там все будет. Нытики и хохмачи. Нытики с постными лицами рьяно жалуются на застой в делах, на расход бензина, на здоровье; расписывая страдания, они с чувством оплакивают свои жизни, туманно намекают на жестокие обстоятельства, и скорбь их никто до конца понять не может. Хохмачей же никаким горем не пронять, глядя на нытиков, они понимающе перемигиваются, громко шутят или же, понизив голос, рассказывают о своих победах, о влиятельных знакомых, о подделке лотерейных билетов или о подпорченном товаре, который удалось сбыть, о том, как удалась жизнь; пальцы у них липкие от сладких булочек.
И они мне нужны, подумал он. Велики шишки. Что они понимают? Они сыновей теряли?
Он вернулся в магазин и отдал Шерли мелочь.
– Шварц пришел? – спросил он.
– Нет, мистер Гриншпан.
Оштрафую, подумал он. Как пить дать, оштрафую.
Он огляделся и увидел, что в магазине появились покупатели. Не то чтобы много, но больше, чем он ожидал. Молодые домохозяйки, жены университетских преподавателей. Хорошие покупательницы, подумал он. Хорошие клиентки. Знают, сколько могут потратить, и точка. Не морочат голову из-за цен. Вот если бы покупательницы постарше брали с них пример. Приходят в мехах и считают, что раз они ходили еще в его старую лавочку, значит, им положены привилегии. В супермаркете? Какие здесь могут быть привилегии? Разве в «Эй энд Пи» есть скидки? А в «Нэшнеле»?[6] Чего же они от него хотят?
Он прошелся по рядам, поправляя товар на полках. Ладно, подумал он, хоть какой-то народ есть. Если так будет весь день, хоть несколько центов он заработает. Несколько центов, подумал он. Несколько долларов. Да какая разница?
Ее он заметил, когда разговаривал с распространителем. Тот пытался рассказать ему о новом товаре, о каком-то порошке, десять центов с коробки скидка и еще что-то, но Гриншпан не сводил глаз с нее.
– Возьмете несколько ящиков на пробу, мистер Гриншпан? В Детройте, стоит его выставить на полки…
– Нет, – перебил его Гриншпан. – Не сейчас. Он плохо продается. И мне он ни к чему.
– Мистер Гриншпан, я же вам о чем толкую! Это совершенно новый товар. Всего три недели как в продаже.
– Потом, потом, – отмахнулся Гриншпан. – Поговорите с Фрэнком, я занят.
Оставив распространителя, он пошел по проходу за женщиной: останавливался, когда останавливалась она, поворачивался к полкам, делал вид, что что-то там поправляет. До одного яйца, хоть до одного яйца дотронется, подумал он, я ее вон вышвырну.
Это была миссис Фримкин, жена доктора. Старая клиентка и бывалая мошенница. Большая специалистка. Долго сюда не ходила – после того как они повздорили из-за тридцати пяти центов за доставку. За ней нужен глаз да глаз. У нее в запасе куча уловок. Бывало, подойдет украдкой к яйцам и пару-тройку проткнет. Вытрет пальцы об себя и идет жаловаться: из-за него, мол, она платье испортила, «с полным доверием к вам» отбирала яйца, думая, что они целые. «С полным доверием к вам» – она вечно это повторяла. Вот и приходилось за целую коробку брать с нее как за полдюжины, лишь бы заткнулась. Большая специалистка…
Он подошел к ней. И с облегчением увидел, что на ней хорошее платье. Фокус с яйцами она проделывала, только если была в домашнем.
– Джейк! – улыбнулась ему она.
Он молча кивнул.
– Я слышала про Гарольда, – сказала она печальным тоном. – Мне доктор рассказал. Я как узнала, со мной чуть сердечный приступ не случился. – Она тронула его за локоть. – Я вот что скажу, – продолжала она. – Мы ничего не знаем. Просто не знаем. Вот миссис Барон, она нашей соседкой была, когда мы еще на Дрексель жили, упала замертво на улице, и все. А у нее дочка через месяц замуж выходила. Как ваша жена?
Гриншпан пожал плечами.
– Я могу вам чем-нибудь помочь, миссис Фримкин?
– Да я что, здесь в первый раз? Не нужна мне помощь. Вы своими полками занимайтесь. Я что мне нужно, сама возьму.
– Ну да, – сказал он, – да. Берите. – У нее был еще один приемчик. Она приходила в магазин – к нему, в «Эй энд Пи», без разницы – и смотрела, что сколько стоит. Даже цены записывала. Он отлично знал, что она ничего не купит, пока не убедится, что нигде нет хоть на цент дешевле.
– Мне совсем немного нужно. Вы за меня не беспокойтесь, – сказала она.
– Да-да, – сказал Гриншпан. Вот сволочь – так бы шею и свернул!
– Фрукты хорошие? – спросила она.
– Между нами?
– А как же!
– Честно признаюсь, – сказал Гриншпан, – такие хорошие, что мне даже обидно, что их раскупают.
– Может, куплю бананчик.
– И не ошибетесь, – сказал Гриншпан.
– У вас славный магазин, Дж
ейк. Я это всегда говорю.
– Так купите что-нибудь, – сказал он.
– Поглядим, – произнесла она загадочно. – Поглядим еще.
Они стояли около консервированных овощей, и она потянулась за банкой горошка. Многозначительно смахнула пыль с банки и взглянула на цену.
– Двадцать семь? – спросила она удивленно.
– Да, – сказал Гриншпан. – Это что, много?
– Ну… – протянула она.
– Да чтоб мне пусто было, – сказал он. – Двадцать два года в торговле и до сих пор не знаю, сколько брать за банку горошка.
Она недоверчиво покосилась на него и, натянуто улыбнувшись, осторожно поставила банку на место. Гриншпан свирепо на нее зыркнул и ухватил за рукав проходившего мимо Фрэнка, сделав вид, что тот ему срочно понадобился. Он вел Фрэнка, держа его под локоть, по проходу и спиной чувствовал взгляд миссис Фримкин.
– Вот ведь подлая баба… – прошептал он.
– Не заводись, Джейк, – сказал Фрэнк. – Может, она снова станет к нам ходить? Ну любит она схитрить, и что с того? Я даже обрадовался, когда ее увидел.
– Чему тут радоваться? – сказал Гриншпан. Бросив Фрэнка, он направился к мясному отделу. – По телефону заказы делали? – спросил он Арнольда.
– Всего несколько, Джейк. Хочешь, соберу?
– Да ладно уж, – сказал Гриншпан. – Давай мне. – Он взял у Арнольда бланки. – Я ими сам займусь, пока все тихо.
Он просмотрел заказы, отобрал в кладовке четыре коробки получше. Снимал продукты с полок и, аккуратно укладывая их в коробки, с удовольствием поглядывал на редеющие шеренги. Отправляя в коробку очередную банку, он думал о том, насколько уменьшился запас. На стоявшей за мясным прилавком колоде, в которую кровь уже впиталась навечно, он срезал жир с большого куска мяса. Арнольд, привалившись к рулону оберточной бумаги, стоял у него за спиной. Гриншпан чувствовал на себе его взгляд.
– Заказ Бернштейн? – спросил Арнольд.
– Угу, – ответил Гриншпан.
– У нее сегодня гости. Она сама сказала. День рождения мужа.
– Поздравляю.
– Слушай, Джейк, – сказал Арнольд, – я схожу пообедаю?
Гриншпан сначала срезал с мяса последнюю полоску жира, а уж потом посмотрел на Арнольда.
– Ну иди.
– Да, – сказал Арнольд, – маловато народу сегодня. Ты заметил?
Гриншпан кивнул.
– Так я пойду перекушу. Может, днем будет поживее.
Он взял коробку и стал собирать следующий заказ. Подошел к стройным пирамидкам консервированных фруктов. Да уж, ненамного уменьшилось, подумал он с горечью. Конца этому нет. Так никогда не распродать. На продуктах серьезных денег не заработаешь. Он с тоской подумал о сотнях скопившихся в магазине видов товара – разных фирм, разных размеров. Он отслеживал всех покупателей, отмечал, что они кладут в тележки. Это кошмар, подумал он. Он же не бриллиантами торгует. И не роялями. Он продает хлеб, молоко, яйца. Тут оборот нужен, иначе тебе конец. Он только деньги попусту тратит. Электричество, холодильники, вывески в витрине, зарплата, распродажи, ассортимент. Вот взять крупные магазины. У них свои парковки. У них реклама. У них дисконтные карты. Для них два процента от прибыли – пустяк. А еще продают дешевле, но с нагрузкой. Фермы, сыроварни, пекарни, консервные заводы – все свое. Все! Сволочи! Да это самоубийство – с ними тягаться.
Немного погодя к нему подошла Шерли.
– Мистер Гриншпан, вы не против, если я пойду обедать?
Почему они его спрашивают? Он что, тиран?
– Да-да… Иди поешь. Я послежу за кассой.
Она ушла, и Гриншпан, глядя ей вслед, подумал: что-то тут не так. Сначала он, потом она. Они наверняка встречаются. Что они делают, за руки держатся? Он бережно опустил в коробку картонку с яйцами. Да какая разница? Хороша парочка – потаскуха с лодырем.
Он подошел к кассе, нажал на оранжевую кнопку, на аппарате выскочил флажок «Чек не пробит». Он с тоской пересчитал деньги.
Фрэнк обрывал подгнившие листья с салата.
– Джейк, если хочешь сходить поесть, иди, я послежу, – предложил он.
– Я потом, – сказал Гриншпан.
Старуху, которая вошла в магазин, Гриншпан узнал. Она уже дважды приходила сегодня утром и оба раза покупала по две банки кофе, на который Гриншпан объявил уценку. И ничего больше не купила. Он уже потерял на ней двадцать центов. Он проследил за ней взглядом и, поняв, что она снова направляется к кофе, тут же рассвирепел. Она взяла две банки и пошла к кассе. В рыжем парике, подчеркивавшем старческую белизну кожи, она походила на клоуна. Она поставила банки на прилавок и смущенно взглянула на Гриншпана. Он даже кассу не открыл. Она подождала немного и пододвинула банки поближе.
– Шестьдесят девять центов за фунт, – сказала она. – Два фунта – это доллар тридцать восемь. Шесть центов налог, получается доллар сорок четыре
– Мадам, – сказал Гриншпан, – вы что-нибудь едите? Или только кофе пьете? – Он буравил ее взглядом.
Она вздрогнула, губы у нее затряслись.
– Доллар сорок четыре, – повторила она. – Вот, я приготовила.
– Мадам, вы покупаете шестую банку. А я на этом теряю деньги. Вы это понимаете?
Старушку все еще трясло. Как от холода.
– Что вы с ними делаете, мадам? Продаете соседям? А я – ваш оптовик?
Ее так и била дрожь, а она смотрела на него выцветшими глазами, будто не замечая, что творится с ее телом, словно эта дрожь не имеет к ней никакого отношения, а сама она прячется, съежившись, где-то в глубине, за глазами. Ему казалось, что и ее лысый старушечий череп легонько раскачивается под париком.
– Ну ладно, – сказал он наконец, – с вас доллар сорок четыре. Надеюсь, вам с этим товаром повезет больше, чем мне.
Он взял у нее деньги и смотрел, как она, не сказав ни слова, взяла покупку, как вышла из магазина. Он покачал головой и подумал: какая все это чушь. Ему представилось, как старушка подходит к чьему-нибудь заднему крыльцу, дверь на цепочке приоткрывается, и она молча протягивает хозяевам банку кофе.
Ему захотелось уйти. Фрэнк присмотрит за магазином. Ворует так ворует, пусть его.
– Фрэнк, – сказал он. – Народу мало. Присмотри. Я пойду поем.
– Конечно, Джейк. Иди. Я не голоден. У меня живот побаливает. А ты иди.
– Ладно.
Перевод с английского
Веры Пророковой
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru