[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2006 ТИШРЕЙ 5767 – 10 (174)
Снег 1972 года
Узи Вайль
Узи Вайль (р. 1964) – израильский прозаик, сценарист и переводчик, один из представителей новой ивритской прозы. Автор двух романов и двух сборников рассказов. В июле 2002 года наш журнал опубликовал рассказ Вайля «Человек, который перенес Стену Плача». Предлагаемый вниманию читателей рассказ был напечатан в сборнике «Пятьдесят лет – пятьдесят рассказов» (Тель-Авив, 1998).
Сейчас смешно вспоминать о снеге 1972 года, моем первом настоящем снеге. Вот уже пять лет, как я живу в Осло, и из того количества снега, которое выпадает здесь каждую зиму, можно было бы создать море посреди пустыни Негев. Женщина, с которой я живу все эти пять лет, выросла среди норвежских снегов, и ей нравится смотреть, как с приходом зимы я каждый раз заново радуюсь снегу.
Но этот рассказ о первом снеге в моей жизни – зимой 1972 года, на вершине горы Мерон. Я давно не вспоминал о нем, пока три дня назад не столкнулся здесь, в Осло, с той, которая была моей первой девушкой. Два с половиной года я провел с ней, одно время мы даже жили вместе, до армии. Потом нас обоих призвали, мы виделись реже и реже и отдалились друг от друга. Продержались так месяцев восемь после призыва, и всё закончилось. Но так решила она, именно она… И вот, после стольких лет, встретить ее в заснеженном пригороде Осло было всё равно что найти мячик, который потерял, будучи еще ребенком: вдруг обнаруживаешь его в кладовке, и сердце переполняется сладостным и щемящим воспоминанием, более острым, чем сами те времена, которые сладостными уж никак не были. В ту зиму, когда мы расстались, всё могло закончиться очень плохо.
Я служил в армии. Наша батарея размещалась на вершине горы Мерон. Зима в том году запаздывала. Я был одним из трех солдат, направленных для прохождения длительного и сложного курса на отдаленную базу в пустыне Негев. Условия были тяжелыми: очень холодные ночи, жили мы в маленьких полевых палатках, по двое в каждой, ели из пластиковой посуды, командиры были строгие и придирчивые. Всё это мне не нравилось, и я успел рассориться со всеми, особенно со своим непосредственным начальством.
Однажды вечером я лежал в палатке, постелив на землю спальный мешок, и размышлял, до чего же паршивая эта жизнь. Если не считать моего командира и двух часовых на другой стороне лагеря, я был один. Все уехали на ближайшую авиабазу смотреть кино, а я не захотел. Я думал об Анат – моей девушке, о том, что дела у нас не ладятся уже длительное время и что мы отдалились друг от друга. Вдруг я услышал шум снаружи.
– Эдри, выйди. – Это был мой командир. Я глубоко вздохнул и выбрался из палатки.
– Почему твое оружие снаружи, а сам ты – внутри?
– Мой автомат внутри.
Он не поверил, поэтому я достал автомат из палатки.
– Тогда чей же этот? – спросил он, указывая на предмет, лежавший в темноте, метрах в двух от палатки. Я пожал плечами и подошел посмотреть – это был всего лишь деревянный кол. Я показал командиру.
– Ладно, – произнес он. – Скажи, Эдри, кто это – Анат Левинсон?
– А в чем дело? – спросил я, напрягаясь.
Он вынул из кармана письмо:
– Это для тебя, его передали из твоей части.
Я протянул руку.
– Э нет, – сказал он. – Сначала тридцать отжиманий в положении «лежа».
– Что?
– Тридцать отжиманий. Давай.
Спустя почти год, проведенный в армии, воспоминание об Анат было единственным, что оставалось чистого и хорошего в моей жизни, – единственным, ради чего стоило просыпаться утром и проживать еще один день. Ее письмо у него в руках показалось святотатством даже такому нерелигиозному человеку, как я.
– Дай письмо, – сказал я дрожащим голосом.
– Нет, Эдри. Не так быстро. Ладно, давай двадцать пять отжиманий. Вперед.
Он улыбнулся, и эта улыбка показалась мне насмешкой над слабостью, которую он обнаружил во мне: над любовью к женщине.
– Давай, Эдри, я не буду ждать всю ночь.
Я передернул затвор и направил на него ствол автомата. Улыбка молниеносно исчезла с его физиономии.
– Эдри, что с тобой? Живо опусти автомат.
Я не мог говорить.
– Эдри, что с тобой?
– Отдай письмо.
– Эдри! Опусти оружие!
– Я выстрелю в тебя, – сказал я, сжимая автомат. Он застыл.
– Я выстрелю в тебя, – повторил я. – Брось письмо.
– Эдри, потом не выпутаешься!
– А ты будешь покойник, – мой голос дрожал. Я сорвался на крик: – Брось письмо!
Он бросил его.
– А теперь разворачивайся и убирайся отсюда, – произнес я.
– Это тебе дорого обойдется.
– Да? – сказал я. – Здесь никого нет. Мое слово против твоего, а я могу быть настолько убедительным, что тебе никто не поверит.
Он стоял на месте как вкопанный, руки его дрожали. Потом повернулся и ушел. Я положил автомат, поднял письмо и простоял так несколько минут. Только теперь до меня дошло, что я натворил. Затем глубоко вздохнул и залез в палатку с автоматом и письмом. Я улегся на спальный мешок, убрал из-под головы мешавший мне камешек, вытащил из рюкзака карманный фонарик и распечатал конверт. Письмо было недлинным, всего одна страница. Я включил фонарь и начал читать.
«Йоав, мне трудно. Я больше так не могу. В последние месяцы нам не было хорошо вместе. Я думаю, что, по сути, мы уже наскучили друг другу, а продолжаем просто так, потому что удобно, потому что привыкли. Однако мы уже не получаем настоящего удовольствия, ведь так? Йоав, я говорю “мы”, потому что мне кажется, если честно, и тебе немного надоело. Может быть, тебе труднее, потому что ты далеко и один, но когда ты был со мной, ты не радовался уже так, как раньше.
Может, всё кончилось, а может, нам просто нужно немного отдохнуть друг от друга, пообщаться с другими. Конечно, это звучит ужасно, – ведь я здесь, в Тель-Авиве, и могу общаться с кем хочу, а ты там, на горе Мерон, с тридцатью парнями.
Я хочу немного отдохнуть, так что давай на время расстанемся, хорошо?
Пожалуйста, не сердись, мне так тяжело.
До свиданья. Я».
Я прочитал письмо еще и еще раз, потом сложил его и убрал в конверт. Затем положил возле себя и лежал так с открытыми глазами.
Прошло два-три часа, все вернулись с фильма, и стало шумно, мой сосед по палатке зашел и снова вышел. Потом гомон стих – в конце концов все заснули, – а я так и лежал. Наконец выбрался наружу, зажег сигарету и пошел выкурить ее рядом с орудиями. Было жаль, что у меня нет спиртного. Вернувшись в палатку, я забрался в спальный мешок и попытался заснуть, но пролежал без сна еще несколько долгих часов и задремал лишь под утро.
В половине шестого нас разбудили. Я вылез из палатки и начал скатывать спальный мешок. Еще издали я увидел приближающегося ко мне командира, в руках у него было предписание.
– Держи, – сказал он. – Ты возвращаешься в свою часть, для тебя этот курс закончен.
Я взял бумагу у него из рук.
– И не будь так доволен собой, тебя ждет небольшой сюрприз.
Я проводил его взглядом. Затем собрал свои вещи, надел строевую форму и попрощался с остальными солдатами. Похоже, они уже что-то слышали обо мне и сержанте, поскольку были очень серьезны. И они не сразу поняли, что я-то как раз не знаю, в чем проблема. Наш повар вызвался просветить меня:
– Эдри, я не знаю, что ты там натворил, но тебе крупно не повезло: дядя этого идиота – командир твоего батальона на Мероне.
«Вот как, – подумал я. – Вот как. Сержанту даже не нужны свидетели, ему даже не нужно подавать рапорт. Комбат приедет на батарею и уж найдет что-нибудь, в чем меня можно обвинить, – какую-нибудь пуговицу не на месте, невычищенное оружие – если нужно, обязательно найдет. Он сам вынесет приговор, и я надолго отправлюсь на гауптвахту».
– Этот комбат должен демобилизоваться через пять дней, – вспомнил я.
– Будем надеяться, что у него в течение этих пяти дней найдутся дела поважнее, – сказал повар.
Я кивнул, попрощался со всеми и ушел. Эта база была расположена далеко от населенных пунктов, и только под вечер я добрался до дома своих родителей в Тель-Авиве и позвонил Анат, однако не застал ее. Усталый, я улегся в кровать и снова перечитал письмо. «Вот чудная выдалась неделька, – думал я. – Анат бросает меня, а я отправляюсь на “губу”. Классно». Я так устал, что заснул с письмом в руке.
Когда я проснулся, было уже девять утра.
На Центральной автобусной станции я купил бутылку водки, и, когда через пять часов достиг подножия горы Мерон, половина была выпита. Я вышел из автобуса, сел и стал ждать попутку. Пока добрался до ворот нашей базы на вершине горы, прошел еще час. Голова кружилась от алкоголя. Покачиваясь, я прошел внутрь. Часовой на воротах прокричал мне:
– Йоав, как дела? У тебя проблемы, дорогой, а?
Я улыбнулся ему и направился к своей комнате. Вошел, увидел двоих соседей, растянувшихся на кроватях.
– Эдри, Эдри! – воскликнули они, как только я переступил порог. За минуту в комнате собралось человек сорок. Ребята похлопывали меня по плечу и предлагали бесплатную помощь от своих семей. Все знали, что я попал впросак. Вошел командир батареи.
– О’кей, – сказал он. – Всем, кто не отсюда, выйти!
Они медленно и очень шумно вышли.
– Ты хочешь поговорить со мной? – спросил он и взглянул на двоих моих соседей по комнате.
– Нет, всё хорошо.
– Так, – продолжил он, – а я слышал не самые приятные вещи о тебе. От комбата. Слышал, что ты угрожал оружием своему инструктору.
– Не совсем так, – соврал я, пожав плечами.
Он пристально посмотрел на меня.
– Комбат приезжает завтра утром, хотя ему совершенно незачем приезжать – он увольняется через четыре дня. Едет он из-за тебя.
Я молчал. Командир побродил по комнате и со вздохом сказал:
– Эдри, Эдри, скажи мне, зачем надо было создавать такие проблемы? Если ради тебя он приезжает сюда из долины за четыре дня до увольнения, то ты в беде. Он едет, чтобы устроить тебе неприятности. Найдет что-нибудь, чем прижать тебя, и я буду вынужден поддержать рапорт, а он засудит тебя и отправит прямиком в тюрьму.
Я продолжал смотреть на него.
Он глубоко вздохнул и кивнул мне:
– Ладно, ничего не поделаешь. Располагайся, поешь чего-нибудь. Сегодня ты освобожден от нарядов.
– Спасибо, – ответил я. Он опять покачал головой, будто не веря, и вышел. Два моих соседа навалились на меня, желая услышать подробности, но я не стал распространяться.
Настал вечер, и после ужина, когда пришлось выслушать всевозможные советы на тему «как без труда уйти от суда», я вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Работала печка, было тепло. Соседи мои надели куртки, шерстяные шапки, уличные ботинки и отправились в караул. Я лег на кровать, но опять не мог заснуть и просто лежал в тишине. Вдруг вспомнил Анат и начал плакать. Долгое время я лежал, а слезы лились из глаз, пока, наконец, не закончились. Я же продолжал лежать в темноте, смущаясь и всё не засыпая.
В три часа утра пошел снег. Поначалу слегка, а через час всё сильнее и сильнее. Часовые разбудили всех: стали кричать, мол, снег, снег, – выйдя наружу, все начали играть, бросаться снежками и лепить снежных баб. А снег шел и шел, не переставая ни на минуту. Он не прекратился и утром. База оказалась отрезана, все подходы занесены снегом, вода в трубах замерзла. По рации нам сообщили, что подъезд к горе тоже занесен. Снегопад всё продолжался: такого здесь не видели несколько десятилетий, продовольствие и топливо нам спускали с вертолетов. Никто не ожидал такой зимы – а снег всё шел и шел пять дней без остановки. И комбат не приехал, чтобы отомстить за племянника. Когда же снегопад прекратился и дороги расчистили, у нас уже был новый комбат, который ни о чем не знал. За всю жизнь я не видел снегопада красивее, чем тот.
Перевод с иврита
Александра Крюкова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru