[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2005 ЭЛУЛ 5765 – 10 (162)
Б-Г ЗДЕСЬ ЖИВЕТ
Яффа Элиах
Б-г здесь больше не живет. Хасидские истории эпохи Катастрофы
М.: Мосты культуры; Jerusalem: Gesharim, 2005. – c. 279.
Сколько раз приходилось слышать о кризисе веры в огне Катастрофы: где был Б-г? как Он мог допустить всё это? Катастрофа как доказательство небытия Б-жия: Катастрофа и Б-г несовместимы.
Я вовсе не хочу сказать, что книга Яффы Элиах отвечает на поставленные вопросы: в конце концов это не теодицея, а рассказы тех, кто выжил, и Яффа Элиах б-гословской рефлексией не озабочена. Но во многих из собранных ею историй есть ощущение присутствия Б-га. Среди страха, боли, порой отчаяния. Есть кризис жизни, но нет даже намека на кризис веры. Б-г здесь живет – в этих, казалось бы, вообще не предназначенных для жизни местах. И это главное свидетельство книги.
Секулярное отношение к Катастрофе и религиозное не совпадают. Для религиозного сознания расстрельный ров или газовая камера не ужасный и уж тем более не бессмысленный конец, а Дверь. И речь идет о чем-то большем, чем только надежда на жизнь после смерти, – по-иному проживается и переживается жизнь, как бы она ни была мучительна, сколько бы ее ни осталось. Жизнь, независимо от обстоятельств, соотносится с Б-гом и с Торой. Впрочем, для героев этих историй так было всегда – в этом обстоятельстве, самом по себе, нет ничего принципиально нового. Новое – в невиданной остроте переживания, ибо события происходят на краю поглощающей всё пропасти. Духовные ценности проходят испытание ужасом.
Хасидская семья – муж (немолодой человек, за пятьдесят), жена и маленький ребенок – бежали из гетто перед его ликвидацией. Около года скрывались в лесу. Потом местные крестьяне убили женщину и ребенка, когда те просили подаяния. Узнав о бедственном положении Гирша, его бывший сосед по гетто, партизан Цви Михайловский, отправился на его поиски и нашел его.
Это был живой труп: изнуренное бледное лицо, покрытое ранами, и тело, обернутое в тряпье. Цви подумал про себя, что, когда иссохшие мертвые кости, описанные пророком Иехезкелем, восстанут, они будут выглядеть так же, как реб Гирш <…> Цви дал Гиршу теплую еду и одежду. Тот взглянул на него и спросил: «Цви, скажи мне правду, где ты достал эти вещи? Прости меня за мой вопрос, но не взял ли ты их силой у польских крестьян. Наш святой закон решительно запрещает нам воровать у ближних». Цви заверил его, что он никого не ограбил и не применил силы для того, чтобы добыть эти продукты и одежду. Только после этих заверений реб Гирш решился положить кусочек сыра в иссохший рот и одеть теплые ботинки* на замерзшие ноги. Неделю спустя Цви и его товарищи нашли обнаженное тело реб Гирша. Он был убит местными крестьянами. Его одежда и обувь были похищены.
Одна из поразительных особенностей сознания героев этой книги – отсутствие ненависти к тем, кто унижал и уничтожал евреев. К ним относятся эпически – как к пожару, землетрясению или чуме. Совершенно отсутствует пафос борьбы и сопротивления. Широко известно о вооруженной борьбе евреев с нацистами. Но это не тема историй Яффы Элиах: здесь нацисты борются с евреями – евреи нет. Как сказал хасидский цадик, тьму нельзя разогнать палкой. Осветить свечой – можно. Но ведь свет не сопротивляется тьме – только тьма свету.
В одном из эпизодов рассказывается о зажигании первой ханукальной свечи в Берген-Бельзене. Зажигает свечу и произносит благословения герой многих историй этой книги блужовский ребе Исроэл Шапира. Напомню читателям тексты ханукальных благословений – это важно для понимания дальнейшего. Во все вечера праздника произносятся два благословения: «Благословен Ты, Г-споди, Б-же наш, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам зажигать ханукальные свечи» и «Благословен Ты, Г-споди, Б-же наш, Царь Вселенной, сделавший чудеса отцам нашим в те дни, в это время».
В первый вечер, сверх того, произносится еще одно – дополнительное – благословение: «Благословен Ты, Г-споди, Б-же наш, Царь Вселенной, даровавший нам жизнь, поддерживающий ее и давший нам дожить до сего дня».
Ребе произнес первые два благословения, а после небольшой заминки и третье. Некто Замечковский сказал ему:
Я могу понять, почему вам нужно зажечь огни в это гнусное время. Я даже могу понять то обращение к истории, которое было во втором благословении <...> Но то, что вы произнесли третье благословение, – это выше моего понимания <…> Как могли вы произнести это, когда в отблесках ханукальных свечей лежат сотни еврейских тел, когда тысячи и тысячи евреев томятся в лагерях, а миллионы – уже уничтожены? За что благодарите вы Б-га? Это, по-вашему, «даровать жизнь»?
Очень характерные вопросы. Зеев Замечковский, несмотря на молодость (ему не исполнилось тогда и 25-ти), был одним из лидеров польского Бунда. Ребе называет его в своем рассказе «умным и искренним». Для Замечковского Ханука – национальный праздник, лишенный мистического содержания. Первое благословение для него – бессодержательная религиозная рутина, и оно его не интересует. Второе – апеллирует к истории, к славным победам Маккавеев: оно уместно, оно поддерживает национальный дух и вселяет надежду на чудо спасения, – его Замечковский понимает. Третье – абсурд, вызов здравому смыслу и нравственному чувству. То, о чем я говорил: Б-г и Катастрофа несовместимы.
Замечковский относился к Исроэлу Шапире с уважением, не считал его ни глупцом, ни лицемером, ему даже в голову не приходило, что ребе мог произнести благословение автоматически, только лишь потому, что так положено. Вопрос не был риторическим, он не хотел осудить раввина или поставить под вопрос его ценности; это был хороший, честный вопрос: Замечковский действительно хотел получить ответ.
Вот что ответил ему ребе:
Вы абсолютно правы <...> Когда я подошел к третьему благословению, то засомневался и спросил себя: как мне быть с ним? Я повернулся к ребе из Цанза и к другим известным раввинам, которые стояли рядом со мной, чтобы спросить их, могу ли я произнести благословение.
В отличие от Замечковского, которому логика раввина непостижима, раввин логику Замечковского понимает, более того, в существенных моментах принимает: «Вы абсолютно правы». Это очень важно. Значит, блужовский ребе в принципе считал возможным в сложившихся обстоятельствах опустить благословение, освященное мудрецами и временем. Был готов, выслушав мнение авторитетных людей, на беспрецедентное отступление от традиции.
Но <продолжает ребе> в этот момент я заметил позади себя толпу живых евреев. Они внимали церемонии зажигания ханукальных свечей, и лица их выражали веру, преданность и сосредоточение. И я сказал себе: если у Б-га, да будет благословен Он, есть народ, который в дни, когда смерть смотрит на него из-за угла, видя во время зажигания ханукальных огней трупы своих отцов, братьев и детей, стоит и внимает благословению: «сделавший чудеса отцам нашим в те дни, в это время», и если мне посчастливилось увидеть людей, обладающих такой верой и таким усердием, то я несомненно должен произнести третье благословение.
Для Исроэла Шапиры благословение не мантра – оно исполнено живого экзистенциального смысла. Ребе из Блужова освещает беспросветный лагерный мрак ханукальной свечой и испытывает счастье, которого никогда бы не испытал, проживи он благополучную, без страданий, жизнь. Катастрофа лишила Исроэла Шапиру жены и ребенка, он оказался на самом дне бездны, – больной, несчастный, всё потерявший, воззвал из глубины, благословил из глубины и был услышан. После войны он обрел новую жену и новых детей. В сущности, вариация на тему Иова. Нацисты говорили: похули Б-га и умри! Он восславил Б-га и остался жить.
Замечковский в лагере не погиб, своим социалистическим убеждениям не изменил, соблюдающим евреем не стал. Но эту ханукальную ночь запомнил на всю жизнь. Ответ ребе «остался с ним <…> став постоянным источником вдохновения во времена невзгод и тревог».
Еще одна история с блужовским ребе. И опять в ней возникает еврей-атеист. В транзитном лагере Янова немцы превратили селекцию в потеху: заставили узников прыгать через бомбовые воронки. Тех, кто падал в яму, расстреливали. «Ребе посмотрел на свои ноги – вздутые ступни были искалечены болезнями и голодом. Он взглянул на своего молодого друга: скелет с горящими глазами». Тот сказал: шансов у нас никаких, спустимся в яму и примем смерть.
– Друг мой, – ответил ребе, когда они шли к ямам, – человек должен выполнять волю Б-га, и если на небе решено, что ямы должны быть вырыты и мы должны через них прыгать, то они будут вырыты и нам придется прыгать. И если, не дай Б-г, нам не повезет и мы упадем вниз, то мгновение спустя мы достигнем мира Истины. Так что, друг мой, мы должны прыгнуть.
Ребе и его товарищ приближались к краю ямы, которая быстро наполнялась телами <...>
Подойдя к яме, ребе закрыл глаза и властным шепотом приказал: «Прыгаем!» И когда они открыли глаза, они были уже на другой стороне ямы.
– Шапира, мы здесь! Мы живы! – снова и снова повторял друг, и теплые слезы текли из его глаз. – Шапира, благодаря вам я жив. В самом деле должен быть Б-г на свете. Скажите, ребе, как вы это сделали?
– Я надеялся на заслуги своих предков, держался за полы одежды своего отца, своего деда и своего прадеда, благословенна память их, – сказал ребе, глядя наверх, на черные облака. Но скажи мне, друг мой, как ты достиг другой стороны?
– Я держался за вас.
История эта – готовая притча: вера, переносящая через бездну смерти.
Исроэл Шапира так говорил о своем спасении спустя 30 лет: «Б-г создал странный мир, временами его невозможно постичь <…> мой долг рассказывать эту историю снова и снова. Ибо пересказ есть попытка осмысления, попытка проникнуть в наиболее таинственные реалии нашего мира».
Михаил Горелик
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru