[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2005 СИВАН 5765 – 7 (159)
ОХРАННАЯ ГРАМОТА
Юрий Вронский
Иосиф Михайлович Цыпин, скрипач из оркестра Большого театра, поведал мне когда-то забавную историю. За долгие годы она почему-то не выветрилась из моей памяти, и вот теперь я решил, в свою очередь, поведать ее вам.
В оркестре Большого театра у Иосифа Михайловича был не то чтобы друг – друзей у него не было, – скорее приятель, а может, нечто среднее между приятелем и знакомым, тоже скрипач, звали его Марк Александрович Зак. В тридцатых годах он был уже не молод, а в оркестре Большого служил с царских времен.
Марку Александровичу однажды пришла на ум прихоть получить жалованье золотым слитком. Это было еще до германской войны – читатель знает, верно, что были такие удивительные времена, когда жалованье выдавали либо ассигнациями, либо золотыми червонцами и серебром, а кто хотел, мог получать и слитками золота. «Малый» слиток весил около трех фунтов. Был он продолговатый, по форме похожий на гроб без крышки, и лежал в хорошеньком сафьяновом чехольчике. Кто знает, может, чехольчиком Марк Александрович по молодости и соблазнился?
Однако слиток этот доставил Марку Александровичу множество хлопот, особенно при советской власти, когда горожан загнали в коммунальные квартиры. Среди соседей по коммунальным квартирам были и такие, которые всей душой откликнулись на ленинский призыв «грабь награбленное», а награбленным они считали всё, что принадлежит другому, и, конечно, не церемонились с чужими комнатами и чужой собственностью. «Чужим они, о Лада, немногое считают!» – сказал замечательный поэт Алексей Константинович Толстой. Словом, с тех пор, как в комнату Марка Александровича влезли соседи и, к счастью, не нашли заветного слитка, он, уходя, не оставлял его дома, а держал при себе в кармане.
Разразилась война, и Большой театр эвакуировали в Куйбышев, который Марк Александрович называл Самарой – и не только по привычке. Он откуда-то знал, что Валерьяна Куйбышева, офицерского сынка, исключили из кадетского корпуса за неуспеваемость, а Марк Александрович терпеть не мог лодырей. Он, мальчик из бедной еврейской семьи, не был баловнем судьбы, и всё, чего он достиг, было достигнуто упорным трудом. Не говоря уже о том, что пришлось креститься – иначе были закрыты все пути. Не хватало ему теперь называть Самару фамилией какого-то лоботряса!
Оркестрантов поместили в общежитии сельскохозяйственного техникума, и, конечно, не в отдельных комнатах. Марк Александрович жаловался Иосифу Михайловичу и другим товарищам по оркестру, как много хлопот доставляет ему слиток, и при этом каждого умолял никому ничего не говорить про его заботу. И весь театр, вплоть до осветителей и капельдинеров, знал, разумеется, о злосчастном слитке. Некоторые его укоряли, что он трясется над своим сокровищем, а мог бы не голодать, да и другим помочь. Марку Александровичу и самому являлась такая мысль. Но как подступиться к делу?
Слиток свой Марк Александрович и в Куйбышеве носил в кармане. Однажды, устроившись орлом на рундуке в общественной уборной, он ухитрился уронить свой слиток в очко. Проклятый слиток незаметно выполз из кармана и упал именно туда! Почему бы ему не упасть рядом? Так нет!.. Подробностей о том, как Марк Александрович вызволял его, рассказывать не буду. Скажу только: ему повезло, что дело было зимой, в лютые морозы... Так или иначе, но после этого случая уже весь город знал, что у старого московского еврея, скрипача из Большого театра, есть слиток золота в сафьяновом чехольчике.
Теперь Марк Александрович стал носить свой слиток в скрипичном футляре вместе со скрипкой, а ложась спать, клал его под подушку или под матрас. В общем, в Куйбышеве быть обладателем золотого слитка оказалось ничуть не менее хлопотно, чем в Москве. В конце концов чехольчик обтерхался, побелел на сгибах, утратил свою первоначальную привлекательность, – а всё равно еще годился, чтобы им иногда полюбоваться.
Однажды Марк Александрович проснулся ночью и не обнаружил на месте своей скрипки. С футляром, разумеется. Он машинально сунул руку под подушку – чехольчик со слитком был на месте. Это было самое страшное переживание в его жизни. Он после говорил, что в ту ночь был близок к смерти. Скрипку его утром кто-то из оркестрантов нашел под лестницей. Охотились явно за слитком, а не за скрипкой. Скрипка, между прочим, была очень ценная, работы тирольца Якоба Штайнера, если вам что-то говорит это имя.
После этого случая Иосиф Михайлович сжалился над Марком Александровичем и дал ему добрый совет:
– Идет война, пожертвуй свой слиток на строительство танка! По крайней мере, перестанешь о нем думать.
Марк Александрович так и поступил. Не откладывая дела, он написал заявление в двух экземплярах на имя первого секретаря Куйбышевского обкома: «У меня есть слиток золота, заработанный честным трудом еще при старом режиме. Поскольку идет война с фашистом, прошу принять мой скромный слиток на строительство танка. В просьбе моей прошу не отказать. Скрипач Большого академического театра Марк Александрович Зак». И ниже: «Слиток золота весом 2 фун. 89 зол. 24 доли принял...» Тут на обоих экземплярах предстояло расписаться первому секретарю.
Взяв с собой Иосифа Михайловича и еще одного товарища по оркестру, Марк Александрович отправился в обком. Охранники поначалу не хотели их пускать, но находчивый Иосиф Михайлович объявил голосом диктора Левитана:
– Дело государственной важности!
Удивленные охранники без лишних разговоров провели их к Самому. Там Марк Александрович в присутствии двух свидетелей сдал ему под расписку свой слиток. Нет, не то чтобы он не доверял столь большому человеку, но... так лучше. Правда, чехольчик Марк Александрович оставил себе, пожалел отдавать вместе со слитком – уж больно красивый он был. Да и то сказать – на что им сдался чехольчик?
Словно гром прогремел с ясного неба: Марк Александрович в одночасье стал знаменитым. Про его подвиг написали все газеты страны, протрубили все репродукторы... Это бы еще куда ни шло – но ему прислал благодарственное письмо сам товарищ Сталин! Письмо, конечно, было написано на машинке, но подпись – от руки! К нему повалил народ, и все просили показать письмо. Марк Александрович показывал и каждому ненавязчиво пояснял:
– Подпись, между прочим, от руки...
Марку Александровичу дали УДП – «Усиленный дополнительный паек», который в народе называли «Умрешь днем позже». Что ж, письмо было легче хранить, чем слиток, а УДП всё же лучше, чем ничего. Письмо не помещалось в чехольчике, и он, скрепя сердце, сложил его. Так письмо заняло место золота. Но доставать его приходилось так часто, что в конце концов оно вместе с конвертом истрепалось чуть ли не до состояния вехотки, хотя конверт был из плотной светло-коричневой бумаги, да и само письмо было написано на хорошей бумаге. Когда общественный интерес к письму ослабел, Марк Александрович стал хранить его в скрипичном футляре рядом со скрипкой, где еще недавно хранил золотой слиток.
После войны в Большом театре, уже снова в Москве, возобновили довоенное правило – каждый музыкант должен был проходить конкурс на замещение занимаемой должности. В конкурсе могли участвовать и музыканты со стороны. Большой театр взволнованно гудел. Все боялись этого конкурса как огня – вдруг не пройдешь? Что тогда делать, чем кормить семью, и вообще?..
Марк Александрович тоже боялся конкурса, хотя у него и не было семьи. Но когда он с трепетом явился на конкурс, ему любезно объяснили, что он как особо заслуженный ветеран Большого театра от конкурса освобождается. Выходит, всё-таки не зря он в свое время взял жалованье золотым слитком! И не зря последовал мудрому совету Иосифа Михайловича! Ведь в результате он получил охранную грамоту!
Б-г не оставил своей заботой и мудрого Иосифа Михайловича: он спокойно прошел конкурс. Когда гроза миновала, а миновала она, к счастью, почти всех, оркестранты решили отметить благополучный исход дела. Отмечали на своем рабочем месте – в оркестровой яме. Было тепло на душе, все любили друг друга. Непьющий Марк Александрович как-то незаметно для самого себя перебрал и слегка осовел. Возвращаясь домой в своем привычном троллейбусе, он задремал, а когда открыл глаза, скрипки у него на коленях не было.
Сейчас ученые времена, все кругом говорят «депрессия», а тогда говорили попросту «тоска» или «черная тоска». Эта самая черная тоска сдавила Марку Александровичу сердце и уже не отпускала ни на минуту. Ему выдали какую-то казенную фабричную скрипку. Нельзя сказать, чтобы скрипка была плохая, из имевшегося запаса ему выбрали лучшую, но... да что там говорить! Ребенку же ясно: жизнь кончена!
Переходя улицу, Марк Александрович не сторонился едущих на него машин, за что выслушивал щедрые матюги, а то и недовольство его национальностью – в самой грубой форме, разумеется. Ни машины, ни матюги, ни даже недовольство национальностью не производили на него никакого впечатления. Подходя к любимому Большому, он, естественно, помнил, что театр красив, но уже ничего не чувствовал, глядя на него. И красота, и всё прочее – это было в другой жизни. Он почти перестал есть. Зачем есть, если жизнь кончилась?
Дня через два или три после утраты скрипки он пришел со службы в свою коммунальную конуру и, как обычно в эти дни, не раздеваясь, лег на продавленный диван. В дверь постучали.
– Войдите! – слабым голосом откликнулся он. У него не было даже сил встать и подойти к двери.
Вошла соседка, добродушная рыхлая женщина. В руках у нее был скрипичный футляр. Марк Александрович вздрогнул. Любящая мать вряд ли лучше помнит лицо своего дорогого ребенка, чем помнил Марк Александрович этот обшарпанный, видавший виды футляр. Он вскочил, как юноша.
– Вот, – сказала соседка, протягивая ему футляр, – вашу скрипку подбросили.
– Как подбросили? – изумленно спросил Марк Александрович, принимая футляр. Он сразу почувствовал, что футляр не пустой.
– Как обычно, – ответила соседка, – положили под дверь. Они всегда так подбрасывают, если в почтовый ящик не лезет.
Тем временем Марк Александрович открыл футляр и убедился, что скрипка и даже чехольчик из-под слитка на месте. Он зарыдал и осыпал поцелуями лицо доброй женщины. Она испуганно высвободилась из его объятий и поспешно удалилась.
После ее ухода Марк Александрович всё-таки полюбопытствовал, на месте ли письмо от товарища Сталина. Письмо было на месте.
Да, какие были времена – даже среди жуликов попадались порядочные люди!.. Впрочем, «порядочные люди», скорее всего, просто побоялись ссориться с товарищем Сталиным...
Так или иначе, охранная грамота продолжала действовать.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru