[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2005 СИВАН 5765 – 7 (159)
ЯСЕК (Деревенский цадик)
Шолом Аш
Он растянулся на росистой траве далеких и широких куявских полей, точно охвативших зелеными своими объятиями весь Б-жий мир, и стережет овечек, отданных отцом под его присмотр. Зовут его Ясек. Какое у него еврейское имя, он не знает – его еще ни разу не вызывали к Tope. Но одно знают все – что это грубиян и неотесанный мальчишка. Отец его, Ицхок-арендатор, давно уж махнул на него рукой; он потерял надежду даже на то, что мальчуган после его смерти прочтет по нем заупокойную молитву «Кадиш».
Тем не менее, чтобы исполнить свой долг, он нанял для него меламеда из соседнего местечка. Меламед усердно работает над своим питомцем. Сто, тысячу раз повторяет ему каждое слово. Ясек же слушает всё с видимым удовольствием и полным равнодушием, точно это касается вовсе не его.
– Ну, поделай тут что-нибудь с этаким медным лбом! – выходит из себя учитель и закрывает книгу. Мать же смотрит на сына и вздыхает про себя. Молитвенника нельзя дать ему в руки. Разве он умеет молиться?
Он, Ясек, будет молиться? Что общего у него с Б-гом? Кощунством было бы, если бы он прочел «Шма Исроэл», которую должен знать наизусть каждый еврей.
А всё же Ясек познает Б-га по-своему. И чувствует Его сердцем. И видит Его всюду, куда ни кинет глаз. Там, где тихонько журчит ручеек и шепчет что-то таинственно высокой, обсыпанной цветами гope, он видит Б-га. А когда он видит вдали клубящиеся, угрюмые тучи, он чувствует какое-то странное волнение, какую-то безотчетную тоску... О чем?
Когда в небе бушует гроза, громы рокочут с треском и молнии рассекают зигзагами тучи, когда дождь льет ливнем на землю и тяжелый туман окутывает деревеньку, – он чувствует близость Б-га. И тогда, когда из-под жатвенной машины вытащили Мацека и из раздавленных ног его текла кровь, – да, и тогда он чувствовал Б-га.
Иногда он думает про себя: Б-г живет не в небе. Не на небо надо смотреть, когда хочешь Его видеть. Б-г живет где-то далеко, в каком-то большом городе. Может быть, там, где живет помещик, владелец их деревеньки, и другие большие господа. И все эти большие и благородные господа – только Б-жьи слуги; такие вот, как Стах и Войтек, – слуги у их помещика.
Но что же у него, у Ясека, общего с Б-гом? Он не мог бы ведь быть даже пастухом у Б-га. Пастух у Б-га, рассуждает он, должен быть тоже большим барином, магнатом. Их помещик, кто знает, может быть даже не кучером у Б-га. А он, Ясек, мог бы разве?..
Иногда только, когда небо ясно, прозрачно и тихо простирается в высоте, окутанное дрожащей лазурной пеленой, когда травы и цветы спокойно растут внизу в долине, молчаливо вытягивая головки кверху, когда там, вдали, дремлет, задумавшись, старый бор, зеленый прадедушка деревеньки, а посреди ковра лугов вьется белой лентой дорога – вон идет по ней мужик, а вон там еще какой-то еврей в своем возке едет куда-то далеко-далеко, – когда голубой купол, простертый широко-широко, опускается вдали, опускается всё ниже и ниже, касаясь наконец земли, и он, Ясек, сидя на пороге старого амбара, смотрит на всё это в тихом раздумье, – тогда он думает: Б-г освободился наконец от больших, важных господ, сам пришел на эти поля, и вот Он здесь и ждет...
И тогда Ясек чувствует неудержимое желание славословить Б-га и благодарить его за всю эту красоту, что вокруг. И хочется ему иногда пойти далеко-далеко, туда, в этот большой город, где живет Б-г и где стоит его дворец. И хочется ему подойти к Нему и поцеловать Его дорогую, милую руку…
Мучит его, однако, мысль: а пустят ли меня к Нему? Нет, меня не впустят в Б-жий дворец. Там стоят, наверно, у дверей швейцары, высокие такие, с голубыми перевязями на груди, в желтых сапогах и красных фраках (как он видел у господ, приезжавших в гости к помещику). Они прогонят его.
Но тотчас же является другая мысль: зачем идти туда? Ведь Б-г же здесь, на нашем поле, а швейцары стерегут пустой дворец, где нет Б-га...
***
«Э-йл мелех неемон...» – долбит в него ребе; а Ясек думает про себя: «Э-йл мелех неемон» – это, верно, заклинание, которое нужно произнести, чтобы быть впущенным в Б-жий дворец. Но у него есть другая молитва для Б-га. Молитва без слов. Молитва, которая рождается в его сердце, переполняет душу и выливается свистом.
Когда ему хочется молиться, он прикладывает ко рту два пальца, сжимает губы и дует изо всей силы – и молитва его звучит далеко по полям и лугам. И Б-г понимает его и его молитву.
Ясек свищет только тогда, когда чувствует, что должен свистать. И кажется ему, что Б-г лежит на широком благоуханном поле и слушает свист его с радостью и удовольствием.
И не только он молится Б-гу по-своему. Когда Бурек, старый деревенский пес, начинает ворчать и вилять хвостом и, подняв кверху морду, лает в пространство, Ясек говорит: Бурек молится... Когда корова Лацята с жалобным мычанием возвращается вечером домой с поля, Ясек думает: Лацята молится. Буланый иначе, тоже по-своему, славословит Б-га: брыкается, становится на дыбы, подымает кверху морду и ржет... Bce молятся, даже лягушки в болоте: квак, квак! – одна за другой...
***
Ясеку кончилось тринадцать лет. Он – «бар мицво», духовно совершеннолетний, по еврейскому обычаю.
Приближаются осенние праздники, Рош а-Шона, а он всё еще не знает «Шма», хотя ребе только это и старается вбить ему в голову, чтоб можно было взять его на праздник в город. Новый костюм из деревенского холста Ясек уже получил, сапоги и шапка тоже новые, но «Шма» он должен знать.
***
Синагога полна молящихся. Bce в белых одеждах и длинных талесах. Молятся и причитают всё громче. На возвышении, где горят семь восковых свечей, стоит кантор с певчими. Льются протяжные, проникнутые слезами аккорды, смущающие короткой, прерывистой нотой жалобной мольбы, подавленного, глубокого страдания – это тяжелая молитва рабби Амнона: «Унсано тойкеф». Наверху, на хорах, слышится сдавленный плач женщин.
Ясек, стоявший рядом с отцом в своем новом костюме, с выбивающимися из-под сдвинувшейся на затылок шапки белокурыми волосенками, вылезает вперед, подходит ближе к амвону и становится прямо напротив кантора. Молитвенник, который ему дали в руки, чтобы было похоже, будто он молится, выпал у него на землю, а он стоит с широко раскрытыми глазами и смотрит в остолбенении на кантора и рыдающих евреев. Вот замечает он белый занавес с золотыми буквами перед алтарем и думает: там, должно быть, Б-г... там, за занавесом!..
С хор смотрит на него мать. Она видит, как он стоит в остолбенении, как молитвенник выскользнул у него из рук, и вздыхает: настоящий мужик, деревенский неуч. А отец с болью смотрит на него из-под талеса и молит: Всевышний, помни о нем тоже!
Ясек стоит без движения, с вытаращенными глазами... Все плачут, молятся, взывают к Б-гу. Как хотелось бы ему тоже!
И ему хочется молиться, хочется не плакать, не кричать, а только благодарить и славословить Б-га, благодарить за всё, за всё... Он нагибается, подымает молитвенник, открывает его и начинает: «Э-йл мее… лех… не... емон...» Но это не для него молитва. Она непонятна для него: в ней только слова. Ему хочется славословить Б-га и благодарить его от всей души, от всего сердца. Он боится, однако, толпы, этой толпы, которая совсем иначе молится Б-гу. Но жажда молитвы преодолевает страх: Б-г сильнее всех. Он должен, он не может...
Он прикладывает пальцы к губам... Громкий свист пронизывает воздух, раздается среди плачущей общины...
***
Bce словно поражены громом. Кто это свистнул в святом месте?.. Отец хочет схватить мальца и вывести вон; некоторые из молящихся подымают кулаки.
Но вдруг со своего места у восточной стены поворачивается рабби и громко спрашивает:
– Где тот святой, где праведник, что пронизал небеса, чтобы молитвы наши свободней могли долететь к Престолу Б-жию через свинцовые тучи?..
Но праведника и след простыл... Он выбежал из синагоги и, закинув сапоги на плечи, мчится во всю мочь в деревню...
Альманах молодой еврейской литературы, 1911
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru